Она и правда была высока: наши лица оказались почти на одном уровне, а во мне больше ста восьмидесяти сантиметров.
— Вы часто здесь ездите?
— Вообще-то не очень. А звучало так, что я все время мотаюсь туда-обратно, да? — со смешком сказала она. — Примерно раз в две недели. Когда у меня прием в Сунре.
Ну конечно, это же докторша, которая была в тот раз у дяди. Она представилась Радхикой Чатурведи, и вот теперь она здесь и настроена все осмотреть. Оставив меня у колонки, она медленно прошла ко входу в дом и потрогала обшарпанный столб.
— Это владение вашей семьи?
— Дядиной.
— А дядя разве не семья?
Она бросила на меня проницательный взгляд и пошла к амбару:
— А здесь что?
Прежде чем я успел ответить, она скрылась внутри, а когда вышла, я уже был у себя в комнате и мазался кремом от солнца. Именно в эту минуту, пока мы стояли в разных частях дома, я понял, что она не такая, как все.
— К вам часто приходят? — крикнула она.
— Не те, кто нужно, — ответил я, выходя за порог.
Она притворилась обиженной.
— Изображаете изгнанника, понятно. Не помню у вас бороды в прошлый раз.
Я снова пошел к колонке, где лежала горка одежды для стирки, и взял ведро.
— Можно задать вам один вопрос?
Я повернулся к ней. Солнце золотило ей волосы, а лицо осталось в тени.
— Вы тогда выплеснули скорпиона, и у вас были закатаны рукава, а потом вы пошли ко мне и опустили их. Почему?
Я и не заметил, это уже стало рефлексом, но сказал: «Вы знаете почему», и мы надолго замолчали. Потом я позвал ее взглянуть на одну вещь — и она поднялась за мной на крышу. Там я указал рукой туда, где за полями, за деревенской округой, виднелись красные строительные леса, а внутри них — какой-то пенек цвета синего неба.
— Что там строят?
— Вон та статуя? Вроде должен быть Кришна.
— Что, в чистом поле?
— В поле, которое принадлежит какому-то феодалу или как они там называются. Кто разберет эти деревенские нравы. Я слышала, что он хочет построить гигантскую статую, которая смотрела бы на деревню с высоты. Как покровитель.
Она достала из кармана юбки красную пачку «Мальборо», что ли, и коробок. Спичка вспыхнула, Радхика затянулась и выпустила дым в сторону, скосив рот.
— Надеюсь только, эти люди не чересчур благочестивы и поставят Кришну с флейтой. Немножко музыки не помешает. Господи, как мне не хватает нормальной музыки!
— Он заставляет их работать всю ночь, — сказал я. — Отсюда видно. Иногда даже слышно.
— На таком расстоянии?
— Ну, не знаю. Мне кажется, слышно. Когда я ложусь, то слышу вокруг себя голоса, как будто люди работают и переговариваются.
— Да, тяжело. Но работа есть работа. Утешение. Так вы по-прежнему не спите.
Я почувствовал себя под прицелом, тем более мы стояли на крыше. Она уставилась на меня с иронической полуулыбкой, но поспешно затушила сигарету, услышав, что по грунтовке дребезжит еще один велосипед. Это был внук Лакшмана Принц. Обычно он приезжал до рассвета, и мы обменивались парой фраз, пока он выгружал еду и забирал посуду. Живой и веселый парень, у которого едва пробились усы, как пятнышко под носом. Обычно я бывал рад его приезду, но в ее присутствии неожиданно смутился: теперь она узнает, что мне привозят поесть прямо на дом, как будто я королевских кровей.
Принц только подлил масла в огонь:
— Еда нашему особому гостю!
Мы с Радхикой спустились во двор. Принц объяснил, что привез и завтрашнюю трапезу, потому что поедет в Дели подавать на визу в Дубай.
— О, неужели и ты, Принц, — сказала Радхика. — Ты в курсе, что там нет алкоголя?
— Мадам, да я ни в жизни!
— Привези мне каких-нибудь духов.
— Если будете молиться, чтобы мне дали визу.
— Денно и нощно.
Пока я мыл у колонки посуду, Принц все-таки слез с велосипеда.
— А вот сюда не заходите, Мадам! — позвал он, сдерживая смех.
Радхика, которая заглядывала через железные прутья внутрь моей комнаты, обернулась.
— Пуркуа?
— Это фарфоровая комната, — подмигнул Принц. — Для женщин.
— А я кто?
— Шучу, док! Заходите куда хотите. Просто дед рассказывал мне, как тут заперли одну женщину за… — он многозначительно прищелкнул языком, — с мужчиной, который не был ее мужем.
Он поймал мой взгляд, и его смех улетучился, как дым под вытяжкой. Видимо, сообразил, что если это правда, та женщина может иметь ко мне отношение. Вскоре он отбыл с нашими пожеланиями получить визу, а мне страшно захотелось объяснить Радхике, что я не считаю себя — хотя, возможно, являюсь — избалованным родственничком из Британии, которому прислуживают.
— Чай я делаю сам, — сказал я, указывая кивком головы на глинобитную печь во дворе и недогоревший хворост.
— Это вы о чем?
— О том, что мне еду приносят, — я приподнял посудину. — Как королю.
— Или заключенному. Это первое, что пришло мне в голову.
До тех пор я не задумывался о том, что дядя мог сознательно держать меня подальше от базара, чтобы меня больше не нужно было прятать, как нечто постыдное. Может быть, пока я жил у Джая, к нему в банк приходили люди и расспрашивали обо мне, почему я так плохо выгляжу? Или почему от меня так разит перегаром? Может, я был не избалованный британский родственник, а оторви и выбрось?
Радхика посмотрела вверх, на крышу, и процедила:
— Черт, сигарету зря истратила, а их поди достань.
Она выкатила велосипед из ворот, развернула к грунтовке и села в седло, оправляя юбку.
— Сунра в другую сторону, — сказал я, и она вдруг посмотрела на меня обезоруживающе простодушно. Она была очень красива и привлекательна, как привлекательны люди, которые держатся естественно, не стесняясь себя.
— Ты говорила, ездишь по этой дороге только на врачебный прием.
Ее лицо расплылось в широкой улыбке. Она вынула из проволочной корзины широкополую шляпу абрикосового цвета, которую я как-то ухитрился не заметить, надела поплотнее и покатила прочь, а уже выровняв велосипед, помахала рукой.
Я стоял, пока она не скрылась из виду и пока в голове не прояснилось, а потом вытащил бумажку с результатами экзаменов и прочел внимательнее. Провал, как я и думал. На два экзамена я вообще не явился, будучи не в состоянии осознать, что должен сидеть не в парке, потеть с закатанным рукавом, а за партой в километре оттуда, над листком бумаги. Поэтому нет, оценки меня не удивили, только грустно было за папу, который наверняка сильно расстроился, получив мои результаты.
Как мне повезло, что я все-таки попал в университет, думал я, особенно если учесть, что перед собеседованием я успел ширнуться в туалете автовокзала в Лутоне по дороге на автовокзал Виктория, тщетно надеясь, что это поможет мне дожить до конца дня. Это был мой первый визит в самую гущу столицы, и все вокруг казалось демонстративно нереальным: классические знаки метро, которое, как я потом с удивлением узнал, действительно существует; название «Южный Кенсингтон» — так и видишь, как его обливают королевской глазурью; свет на желтоватых кирпичах Музея естествознания. После речи декана, экскурсии по факультету математики и обеда в столовой, где я сожрал больше, чем кто-либо еще, нас усадили на оранжевые пластмассовые стулья ждать своей очереди. Я говорил немного, меньше, чем хотел. Сначала зачесались ступни, потом заболели голени, и я понял, что скоро все мое тело начнет бить дрожь. Я прижал колени к груди, но почувствовал на себе странные взгляды других студентов и спустил ноги на пол. Пошел в туалет. У меня еще оставалось полпакетика, завернутые в фольгу, но шприц я выбросил в Лутоне. Тогда я взял зажигалку и скурил остаток, сидя на опущенной крышке унитаза в кабинке, то и дело озаряемой вспышками.
К тому времени, когда меня пригласили в кабинет профессора Нолана, я был в состоянии бодрствующего отсутствия: мои ощущения не пошли ко дну, но были убаюканы на волнах моего сознания.
— Сожалею, что вам пришлось ждать. Еще одну секунду.
Профессор Нолан отыскал у себя на столе мои документы, а я сидел и пялился на его широкие плечи и комично розовое лицо, все в лопнувших капиллярах. Его седые волосы были зачесаны назад, так что посередине лба вырисовался треугольник.
— А вот они.
Высоким голосом с ирландским акцентом профессор неточно произнес мое имя, после чего буквально проглотил мое личное заявление.
— Вижу, ваши наставники ждут от вас больших успехов.
В школе мы называли их учителями, но я был неспособен возражать.
— Хорошо, расскажите немного о себе. Что вам нравится в математике?
— Приятно знать ответ, — сказал я после паузы длиной так в час.
— Да. Да, согласен. Жизнь бывает такой неопределенной, не правда ли?
Он ободряюще улыбался, возможно, ожидая, что я продолжу, но я не смог, мое сознание стало мягким, как вата, как подушка, ничто не оставляло на нем следа, все возвращалось в круглый ноль.
— Давайте кое над чем вместе подумаем, хорошо?
Он нацарапал несколько уравнений и подал мне листок и свою ручку.
— Не торопитесь. Подумайте.
Знаки были знакомые, и я был уверен, что, если бы мог сфокусироваться, добыл бы ответы. Но руки не желали подниматься с колен, ручка скатилась со стола, и что-то в моем лице заставило его сказать:
— Слишком легко? Хотите поинтереснее?
И он все переписал, добавив какие-то неопознанные мною функции, и снова подтолкнул листок ко мне.
— Вот это уже ваш уровень, полагаю.
Я старался держаться неподвижно и только повернул голову посмотреть на листок. Какая-то абракадабра. Я ничего не сказал, и он посмотрел на меня уже внимательнее. Я опустил глаза и услышал, как листок скользит обратно.
— В заявлении вы написали, что часто ездите в Индию. Бывали в Калькутте? Дивное место.
И весь остаток нашей встречи он рассказывал мне о том, как познакомился там с будущей женой, тоже профессором; оба успешные люди за пятьдесят, они решили проводить по полгода в бунгало где-нибудь в районе Баллигандж.