— Я справляюсь.
— А как без электричества?
— Не проблема.
— Доктор Чатурведи держит руку на пульсе?
И снова он удивил меня. Я открыл было рот, но не издал ни звука. Что это за человек? Радхика приезжала накануне, привезла еще краски и новый малярный валик. Мы выпили по глотку виски из ее фляжки. Я не знал, что сказать, и демонстративно встал руки в боки.
— Послушай, — сказал он уже другим тоном, умиротворяюще, даже доверительно. — Люди начали шептаться. Женщина не из нашего штата все время сюда ездит, сидит на заброшенной ферме с мальчиком вдвое младше. Я решил тебя предупредить.
— Это ее надо предупредить, не меня.
— Я уже.
Я молчал.
— Она… она прямо раскричалась, сказала, у меня мелкий умишко.
Он удрученно улыбнулся.
— Тоже мне, Изабелла Арчер[29]. Она же не знает, какие тут порядки. Думает, что знает. Но нет, далеко не все. Уж если они против кого ополчатся, сожрут живьем, медленно и со вкусом.
Он опустил глаза, потом покосился на скутер.
— Пора мне. Не возражаешь, если я как-нибудь еще загляну?
— У нас свободная страна, — сказал я.
Он рассмеялся и погрозил пальцем, как бы показывая, что понял мою ужасную шутку.
Радхика заезжала часто — проверить, как я, помочь красить, иногда просто поболтать. Чем чаще она приезжала, тем больше мне хотелось, чтобы она осталась, и тем больше я ей сочувствовал. Наутро после визита Танбира я стоял на крыше в надежде увидеть Радхику, и она вдруг появилась из-за поворота и помахала мне рукой. Она поднялась на крышу, встала рядом, и мы стали вместе наблюдать, как продвигается работа над статуей Кришны. Ноги — пара толстых голубых колонн, прижатых друг к другу, — были уже готовы. И голубое туловище тоже. Все крепилось к земле целой паутиной веревок. Вокруг роились строители. Приезжали и уезжали грузовики. У одного задний борт болтался открытым, и оттуда высовывалась гигантская голубая рука ладонью к небу, как будто показывая на двух ярко-зеленых попугаев, пролетевших над ней.
— Кто такая Изабелла Арчер? — спросил я.
Радхика устало скрестила руки на груди и вздохнула. Я почувствовал прикосновение ее плеча.
— Умная девушка из романа. В конце… А что?
Я не знал, как объяснить.
— Да так.
Она пристально поглядела на меня.
— А знаешь, это мысль. Тебе нужно читать. Скоротаешь время.
Я взял одну книжку в аэропорту, читать еще не начал, но собирался, как будто чтение о жизни помогало ее одолеть.
— Да, наверное.
— Могу принести тебе книжек. Ты какие предпочитаешь?
Я еще не знал.
— Да какие угодно. Мне все равно.
Мы принялись за очередную порцию работы — в тот день это была покраска входа, — прячась от полуденной жары. Радхика с одного края, я с другого. Внезапно она сказала, махнув в мою сторону валиком:
— Этот прилизанный учитель. Он с тобой говорил?
Я перестал красить.
— Кто?
— Любитель книжек и всего такого. Подозреваю, дрочит на Джеймса. Так что? Был он тут?
— Какой еще Джеймс?
— Длинные волосы. Бородка. Среднего роста. Щекастый.
— Джеймс?
— Если не ошибаюсь, его зовут Танбир Сингх.
Я пожал плечами, признавая свое поражение.
— Он заехал сказать, что люди о тебе судачат.
— Ха! Так и знала! Так и знала, что прибежит! Лезет не в свое дело. Такой высокоморальный, смотрит на нас, грешных, сверху вниз и раздает советы.
Но видно было, что она сердится не по-настоящему. Напевая себе под нос, она прокатила валик по лотку с краской — раз, другой.
— Ты, наверное, городская? — спросил я.
Мне очень хотелось продолжить разговор.
— Почему ты так решил?
— Не знаю. Но ведь в городе живешь?
— Сейчас да.
— А раньше?
— Раньше?
— Откуда ты родом? — спросил я, уже вне себя от любопытства.
— Из Ранчи, это столица штата Джаркханд. Далеко-далеко отсюда.
— А здесь как оказалась?
Она молча достала сигареты, потом передумала. Испугавшись, что обидел ее, я решил сказать что-нибудь легкомысленное, чтобы разговорить ее снова.
— Ты уверена, что стоит меня обкуривать? Виски поить? По-моему, я встаю на скользкий путь.
Не слушая, она шагнула ко мне с серьезным лицом, и я подумал, что мы сейчас поцелуемся, чего очень желал, но теперь, когда все казалось возможным, почувствовал, что совершенно не готов.
— Во мне скопилось столько злости, — сказала она, — столько обиды и энергии, которые некуда было выпустить. А потом я нашла куда, и все наладилось.
— Выпустить? Как в трубу?
— В работу, балбес. В медицину. Соображай.
— Извини, — улыбнулся я. — И теперь ты помогаешь мне сделать то же самое?
— Вряд ли я могу тебе помочь. Все зависит от тебя, — сказала она, и я кивнул, потому что это была правда. — Но эта ферма просто рай.
— Мама здесь выросла. Думаю, очень ее любила.
— Можно вздохнуть свободно, не то что… — она махнула в сторону деревни. — Плюс приятная возможность провести время с молодым человеком, который не судит меня слишком строго.
— Я же пошутил насчет курения и…
Но она улыбалась.
— Я рад, что ты сюда приезжаешь. Спасибо.
— Не благодари. Не за что.
Она поцеловала меня в щеку, потрепала по руке и отошла красить. Я почувствовал, как сильно меня к ней тянет, а еще веру в то, что жизнь необязательно должна быть криком обиды, что она может быть полна прекрасных минут, которые прилетают внезапно, как птицы.
Принц, любитель поболтать, пересказал мне кое-какие деревенские сплетни о Радхике: обмишулила наркобарона и теперь от него прячется; вырезала аппендицит дочке политика в Бихаре и убила ее — пришлось бежать; развелась и бросила ребенка ради мужчины вдвое старшее нее, который тоже бросил ее в заснеженном шале в Шимле. В тот день, когда мы красили вход, она сама мне все о себе рассказала. Она родилась в Патне у мамы бенгалки, умной и несчастной, и папы — обаятельного бихарского пьяницы. Когда Радхике было шесть лет, мать оставила жестокого мужа, они обе перешли границу Западной Бенгалии и ютились там в дальней комнате у дальних родственников. Через три года мать села на поезд до Ранчи, как раз с мужчиной вдвое старше себя: у них были планы основать школу. Радхику она оставила у дальних родственников, рассчитывая забрать ее в новый дом перед переходом в средние классы. «Так ведь гораздо лучше, Радху?» И Радхика действительно переехала к матери в Ранчи, но к тому времени ей уже исполнилось двенадцать, и в ночь перед отъездом к ней в комнату прокрался кузен много старше ее и забрался под цветастую простыню. С новой школой ничего не вышло — вечерами мать работала официанткой, а днем продавала кремы для лица. С сожителем, который оказался очередным агрессивным пьяницей, она рассталась, но когда начала испражняться кровью и обнаружилось, что у нее рак кишечника, они с Радхикой пришли к старику под дверь, и он впустил их, отвратительно сияя великодушием. Смерть была медленная. Мать продержалась еще шесть лет, получая самое примитивное лечение. Меньше чем через два месяца после того, как Радхика развеяла пепел матери над Субарнарекхой[30], старик, которому уже было семьдесят, решил подержаться за ее грудь. Она сидела с учебником, и он подошел сзади, одну руку положил ей на плечо, а другой начал гладить ей через рубашку сосок. Она с улыбкой подняла на него глаза, отвела его в спальню, а там привязала за руки к каркасу кровати. Он жутко возбудился. Его рука была покрыта густой белой шерстью, и не успела Радхика распылить дезодорант и достать зажигалку, как он уже орал, дул на руку и обзывал ее мелкой ничтожной шлюхой. Она схватила сумку и учебник и уехала, сначала в Гоа, а потом в Хайдерабад, где продолжила занятия медициной, оплаченные одним фондом.
Я только и мог, что кивнуть. Был закат, и она отвернулась посмотреть на небо, а потом продолжала.
Когда ей исполнилось тридцать, она решила попрощаться с городской жизнью и поработать в селе. Подходящая возможность, которая не начиналась бы с минета кому-нибудь из отборочной комиссии, представилась далеко не сразу, но однажды на доске объявлений появилась вакансия в каком-то богом забытом захолустье в Пенджабе. Это был годичный эксперимент с целью выяснить, повлияет ли увеличение числа докторов-женщин на количество случаев детоубийства среди местных матерей — показатель, по которому Пенджаб опережает другие штаты. Радхике дали добро и устроили сногсшибательную прощальную вечеринку с выпивкой, травкой, смехом и рыданиями на дружеском плече. А потом одним знойным днем она приехала сюда и быстро поняла, что доктор Дуггал оскорблен самим фактом ее существования и в лучшем случае даст организовать ежемесячный врачебный прием то в одном месте, то в другом, чтобы она раздавала желтые брошюры о способах контроля рождаемости. К дяде она зашла в тот раз по случайности: Дуггал пожаловался, что надо тащиться смотреть какого-то придурка-иностранца, что-то он там с собой сотворил. Радхике было адски скучно, и она уговорила его взять ее с собой.
— И рада этому, — сказала она, вставая.
Мне страшно хотелось прикоснуться к ней, пробыть рядом с ней всю ночь, но мы в молчании пошли к воротам.
Во второй раз Танбир привез мешок свежесобранного гороха.
— Поесть не хочешь? — позвал он, высоко подняв тонкий голубой мешок. — Тебе, наверно, уже худо от жирной столовской еды.
Я ничего не ответил. Тогда он вошел на ферму, и по его улыбающемуся лицу мелькнул зайчик, отраженный от железных ворот. Он оглядел выкрашенный фасад.
— Здорово. Почти закончил?
— Почти.
— Внутри все равно еще куча работы.
— Серьезно?
На его лице вдруг появилась усталость, как будто ему хватало этих ироничных подколок и в классе.
— Мне не в чем готовить горох, — сказал я, решив немного уступить.
Мы сидели на чарпое и ели горошины прямо из стручков, вскрывая их ногтем большого пальца. Он рассказывал мне про Сунру, что в ней есть крутые мощеные улицы и две сотни каменных домов. Оказалось, он там родился, меня это почему-то удивило. Я представлял его благотворителем из большого города, который приехал помочь бедным. Но нет, он всю жизнь живет в Сунре, и вряд ли это изменится, потому что у него отец после инсульта.