— Англандия? — спросил он, когда я выразил желание купить три бутылки этого пойла.
Я кивнул.
— Откуда? Моя семья Мэдихед.
Мэйденхед. Странно, что он перешел на английский, хотя я только что говорил с ним на чистом панджаби[15]. Только позже я сообразил, что во все время ломки говорил невнятно и с запинками, как человек, чье тело яростно бунтует.
— С севера.
— Манчестер?
— Абердин, — соврал я, чтобы положить конец разговору.
— Абердин знаю! Работаю малое время в Торри[16]. Где живешь?
Я пробормотал что-то про футбольное поле рядом и, пока он не задал других вопросов, схватил сумку со звякающими бутылками и вернулся туда, где прикорнул Сона.
— Пошли, друг, — сказал я.
Он сидел, обхватив колени руками и положив голову на сгиб локтя. Я поставил сумку и поднял его лицо, позвал по имени. Он был бледен, как-то весь обвис и обмяк, лицо вялое и не в фокусе. Я стал громко звать на помощь и просить срочно воды; сердце понеслось вскачь.
Вечером я сидел у себя в комнате и слушал, как тетя орет на дядю, который тщетно пытается успокоить ее или хотя бы добиться, чтобы она понизила тон. Всему базару было слышно.
— Наплевать! Может, там есть понимающие люди, не то что ты! Я знала, что вышла за идиота, но думала, даже тебе хватит здравого смысла не подвергать собственного сына опасности.
— Куку, пожалуйста, подумай. Что скажет сестра, если я выставлю ее сына вон?
— Вы посмотрите на него, полюбуйтесь! За что мне муж-импотент! Я крест на себе поставила, когда за тебя вышла!
— Куку, мое терпение лопнет. Остановись, прошу.
— Только попробуй поднять на меня руку! Только тронь!
— Я твой муж. И я требую к себе уважения.
Тут я вздрогнул, потому что раздался звук пощечины, а зеваки, толпившиеся у входа на базар, хором ахнули. Я так и знал, что она его треснет.
К тому времени, как он спустился ко мне, я уже упаковал чемодан и поставил наготове у кровати, водрузив сверху рюкзак.
— Тебе никуда не нужно идти.
У него были красные, воспаленные глаза, как от слез, и, видит бог, ничего я не мог тут поделать, кроме как уйти. Я надел на плечи рюкзак.
— Мне так стыдно, что я бросил Сону. Не знаю, что еще сказать.
— Дуггал говорит, все будет в порядке. Небольшой солнечный удар, вот и все. Не уходи, сынок. Пожалуйста. К утру она успокоится. Я ее знаю.
— Завтра я позвоню домой и скажу им, где я. Сам все объясню. Не волнуйся.
— Да куда ты пойдешь? Это же глупость!
— Я подумал про ферму, можно? Если ты не возражаешь.
Ферма не выходила у меня из головы с тех пор, как дядя мне о ней напомнил.
Он наморщил лоб, как будто не сразу понял, о чем речь.
— Конечно возражаю! Там же ничего нет. Один! А что ты будешь есть?
Я прошел мимо него, придержал ногой дверь, вытащил чемодан и покатил его по галерее. У ворот я обнял дядю.
— Давай позвоним твоим родителям, — сказал он, отстраняясь.
— Я пойду на ферму.
— Но зачем?
— Там тихо. Мне станет лучше.
Я просто мечтал остаться один.
— Всего на пару недель. Мне все-таки уже восемнадцать.
— Мог бы уже перерасти свое упрямство. Весь в маму.
Я вышел на базар, гадая, у кого бы спросить дорогу, когда он позвал меня. Я смотрел из-под руки, как он приближается, и с каждым шагом его лицо выражало все большую покорность судьбе.
— Когда поправишься от своей лихорадки, сразу к нам, да?
— Посмотрим.
Он покачал головой:
— Давай искать машину.
Сослуживец из банка одолжил ему побитую белую «марути». Дядя сидел на пассажирском месте и показывал мне, куда ехать: на проселочную дорогу, мимо индуистских святилищ и болота, на узкую и не очень проезжую дорожку через какие-то пшеничные поля. Подвески у машины не было вообще, и я боялся за бутылки в рюкзаке. Семейная ферма, объяснил дядя, перекрикивая хрипы кондиционера, находится примерно в трех километрах от дома и пустует уже много лет, с тех пор как они построили дом в самой деревне.
— Остановись здесь, — сказал он, и я затормозил, хотя ни фермы, ни какого-либо другого здания в поле зрения не было.
— Пора пройтись, — пояснил он, отчего яснее не стало.
Пройдя немного, мы свернули в такой глубокий красный песок, что мои кроссовки при каждом шаге утопали на два-три сантиметра. Впереди показалась постройка: сначала ее скрывали большие платаны, но мало-помалу, с какой-то даже робостью, она выглянула наружу. Тишина, запустение, сплошь голый желтый кирпич. Колесики чемодана оставляли змеящиеся следы позади, и это вызвало во мне странное беспокойство, точно за мной следили и следовали, но, когда я снова обратил взгляд на дом, мне почудилось, будто все эти годы меня терпеливо ждали. Подойдя ближе, я заметил кое-где бледно-розовую краску, удержавшуюся на желтой кирпичной кладке, и словно в воздухе повисшую синюю бочку — очевидно, водяной бак. Мы дошли до покореженных железных ворот, на которых для надежности висела цепь и медный замок величиной с ладонь.
— Но перелезть-то любой может, — сказал я, стоя у стены, которая была не выше моего роста.
Я забрался на чемодан и подтянулся на дрожащих руках. Перелезть получилось в два легких приема: с другой стороны оказалась большая каменная ванна, пустая и полностью укрытая мягким зеленым мхом. Я стоял во дворе, на твердой, хорошо утрамбованной земле арахисового цвета, а передо мной изогнулась подковой усадьба с плоской крышей и шелушащейся на столбиках краской. За крытым входом, видимо, были комнаты. Я мог различить потемневшие двери, и по сторонам тоже: слева был, скорее всего, амбар, ведущий к задней части фермы; помещение справа уходило немного в сторону от главного здания, там было окно с железной решеткой. Рядом со мной приземлился Джай, едва не ударившись о колонку.
— Завтра вызову слесаря.
Он с тоской огляделся.
— Не передумал? Пока еще не поздно.
— Посмотрим, как пойдет.
Внезапно он оживился и шагнул вперед, широко разведя руки.
— А ведь я играл в крикет в этом дворе. Когда был ребенком. Тысячу раз!
Улыбка медленно растаяла у него на губах. Наверное, воспоминание о мечтательном мальчике, который не знал, что станет маленьким печальным взрослым, доставило ему еще большую печаль и боль, потому что он вдруг заспешил назад.
— Мне пора отдавать машину. Или показать тебе дом?
— Спасибо, я сам.
— Буду каждый день посылать к тебе мальчика с обедом. Если захочешь со мной связаться, передай через него. Что еще тебе может понадобиться?
В углу двора, на значительном расстоянии от дома, виднелась кривобокая деревянная будка.
— Туалет вон там?
— А? Ну да. Хотя… — он запнулся на секунду, очевидно, вспомнив мое недавнее бурное калоизвержение. — Надо было нам взять туалетной бумаги. Я пришлю завтра с мальчиком. Но туалет, знаешь, старого типа. Нужно заливать воду самому.
Я нажал на рычаг колонки — воду она качала, правда по чуть-чуть.
— Нормально.
— Если он высохнет, может быть, попробовать запустить мотор? — неуверенно спросил дядя.
Практические способности у него отсутствовали напрочь, и мне не хотелось затруднять его расспросами, как мне это сделать, поэтому я просто кивнул и сказал, что все будет в порядке. Похоже, он угадал, что я пожалел его, потому что ехидно заметил:
— Конечно, такой блестящий заграничный юноша, как ты, разберется.
Он перелез через стену, вслепую перебросил мне чемодан и без долгих прощаний сел в машину. Я услышал, как он дважды попытался завести двигатель, наконец завел, а я стоял посреди двора, и шум отъезжающей машины звучал у меня в ушах еще долго, и когда Джай наверняка уже доехал до дома, отдал машину и вернулся к жене.
Ночь наступила в мгновение ока, как будто дверь захлопнули. Я вытащил чарпой: треснувшая шаткая рама с червоточинами и такое провисшее плетение, что он больше напоминал гамак, чем кровать. Никакой посуды я не нашел, ни мерного стакана, ни блюдца, а пить прямо из горла не хотелось — я рассчитывал растянуть это дело на подольше. Тогда я отвинтил крышку с этим их индусским логотипом, налил туда наперсток виски и добавил колодезной воды. Это был полный абсурд — пытаться одолеть телесные муки с помощью такой малявки, которую приходилось брать двумя пальцами, как китайские императоры брали миниатюрные чашечки с чаем.
В небо, как пуговица, выкатилась луна, уныло светили звезды. Я сменил джемпер на футболку и ощутил ветерок, наползавший с окрестных полей и льнувший ко мне. Я сидел в дурацкой позе, уперев локти в колени под неудобным углом. За оградой чернели пугающе высокие платаны. Рядом со мной лежал мобильник. Связи, разумеется, не было, но в качестве источника света он пригодился. Я плохо представлял себе, как буду справляться без него. А может быть, как раз свет и привлек комаров: сначала они прилетали поодиночке, но вскоре уже целый рой кусал мне ноги. Мне часто говорили, что иностранная, более светлая плоть им слаще на вкус, как будто ты яблоко, в которое вгрызаются их острые зубки. Я стоял, хлопая себя по рукам, шее, почесывая икру одной ноги пяткой другой, пока они не загнали меня под крышу. Так я и сидел спиной к столбу, поставив на пол бутылку.
Я выпил еще ровно пять наперстков и, укрепившись, решил посмотреть, что кроется за каждой из трех дверей. Все три были не заперты, и я ходил из одной комнаты в другую: оставленные в беспорядке чарпои, старинного вида сервант, овальное зеркало с трещиной — все заросло грязью и серебристой паутиной. Пустые металлические ящики. Еще чарпои. Несколько глиняных чернильниц. Кальян со сдутым шариком, привязанным к трубке. Детский манеж, одна сторона сломана. Жестянки из-под «Овалтина»[17] и кучка чьих-то косточек. В нижней части стены проделана дыра — посветив мобильником, я увидел в его зеленоватом свете пол, загаженный пометом.