Леонтьев бросил протокол на столе и снова заметался по кабинету Бережного.
– Как же я раньше-то не сообразил! Она точно все знает, даже если ее в тот момент дома не было, Штерн потом ей все рассказал! – Леонтьев нахмурился и снова уселся на стул и взял в руки страницы с протоколом. – Нет, она знает, вот что я вам скажу, Штерн доверял ей если не все, то многое. А я даже не подумал об этом. С чего бы он ей так доверял? Но я на нее внимания не обращал. Кто на прислугу обращает внимание? Но она была для Штерна чем-то вроде жилетки. Найдите ее и допросите, она вам все расскажет, тут уж без осечки!
Бережной кивнул – конечно, он бы и сам с удовольствием побеседовал с указанной гражданкой, вот только затык небольшой: ее еще найти надо.
– Вот, подписал. – Леонтьев подал генералу подписанные страницы протокола. – Что теперь?
– А теперь я буду работать, и мои люди тоже. – Бережной спрятал протокол в папку и посмотрел на Леонтьева. – И мы найдем все ответы, обязательно.
У Бережного возникла одна догадка, но она была настолько чудовищной, что он предпочел бы ее отбросить. Но опыт подсказывал, что нельзя отбрасывать догадки просто потому, что они кажутся ему нелепыми или неприятными, потому что для него это может быть нелепо или ужасно, а кто-то совершит нечто, с моральной точки зрения кошмарное, и будет жить как жил, особо не перегреваясь по поводу совершенного, – потому что его мораль допускает подобное.
«Какие-то параллельные миры. – Бережной выпроводил Леонтьева и встал у окна, желая дать передышку глазам. – Каждый живет в своем мире и поступает в рамках того или иного понимания нормы для мира, в котором он существует. И получается, что множество людей живут как попало, и это лишь кажется, что они живут в социуме, а на самом деле они давно уже живут в неких своих реалиях, не имеющих ничего общего с миром людей, живущих в социуме и по законам. И тут, главное, даже относительное благополучие быта не гарантирует, что люди принимают социальные установки и следуют им».
Бережной подумал о Диане. Он обязательно поговорит с женой о своей догадке – что она скажет?
15
– Это многое меняет.
Виктор Васильев хмуро смотрел в окно. Старое дело, невесть откуда появившееся, может оказаться подделкой – но Виктор понимал, что подделка именно то дело, что он получил в архиве.
– Как я мог не заметить! – Виктор щелкнул пальцем по фотографии. – На фотографии не Анна Штерн, эта женщина явно же выше ростом, плотнее – это можно определить, высчитав размер по половицам, они стандартные, а лица лежащей ни на одной фотографии не видно. Постановка, от начала до конца, и сделано это было именно следователем, причем с ведома начальства.
– Если начать это копать, дерьмо по трубам понесется так, что не расхлебаем. – Семенов сердито посмотрел на стопку страниц со старым делом. – И мы не можем пустить это в работу, дела-то по сути нет, так что доказать подлог уже невозможно: свидетелей нет. Эта… Тина Тобольцева – она никакой не свидетель, насколько я понимаю из того, что о ней известно, – там чуть сильнее надавить, и она слетит с катушек, просто с балкона сиганет, и все, пишите письма. Да и расспрашивать ее… Я бы не стал, вот честно, грех на душу. Ни один человек на свете не заслуживает того, чтобы намеренно вспомнить такое.
– Но она единственный свидетель, если не считать экономку.
– Ищем, Андрей Михайлович, ищем, но тетка как в воду канула. – Виктор вздохнул. – И пока ее не нашли, да и найдем ли мы эту Елену Игоревну живой? Пока Тина Тобольцева и правда единственный свидетель тех событий. Но, тут Виталька прав, свидетель она ненадежный. Кто знает, что сделали с ее мозгами, чтоб она смогла забыть такие стрессовые вещи, и если заставить ее вспомнить – что из этих воспоминаний будет правдой, а что – просто чем-то вроде ее интерпретации? А самое главное, что потом будет с ней самой? Мы и без нее выясним, что там случилось, просто время нужно, а времени, конечно, у нас практически нет.
– Вы оба правы. Причин поднимать то старое дело у нас нет, свидетеля фактически нет, а часики тикают, и в расследовании убийств мы не продвинулись, но я думаю, мы должны все-таки выяснить как можно больше о той давней истории, а потому у меня есть санкция на эксгумацию тела Анны Штерн. – Бережной усмехнулся. – Езжайте на Бородинское кладбище, там она похоронена.
– Андрей Михайлович, да что там осталось-то после стольких лет?!
– Вот и посмотрите, что осталось. – Бережной поднялся и подошел к окну. – Витя, иногда остается больше, чем мы ожидаем. С вами поедет патологоанатом Норейко, я попросил его оказать всяческое содействие. Шуметь о мероприятии не надо, так что сделаем все тихо. Когда выяснится, что смерть Анны Штерн наступила совершенно не по тем причинам, которые указаны в протоколе, а это выяснится, мы сможем задать вопросы некоторым людям, и люди эти будут вынуждены сотрудничать. Но пока у нас на руках просто невесть откуда взявшиеся страницы бумаги, которые могут быть подделкой.
– Но вы же так не думаете?
– Нет, не думаю. – Бережной вздохнул. – В те годы всякое творилось, так что вполне могли подменить дело, переквалифицировав на несчастный случай, подменить все улики. Но если это было сделано, то только с согласия самого Штерна. Если его не убрали вместе с женой, то он должен был согласиться все замять, предал свою жену и продал дочь – за какие ништяки, а главное – кому? Вот это нам и предстоит выяснить, и тогда, я думаю, мы узнаем, что произошло в доме на Веснина и кто виноват. Идите, работайте, вечером собираемся здесь же.
Бережному требовалось подумать. Конечно, никто не знает, в какую сторону начала копать группа – кроме молодого прокурора, крестного сына Бережного, который и дал санкцию на проведение эксгумации, да патологоанатома Норейко, большого друга покойного Петровича. Эти люди трепаться не станут, они заинтересованы в результатах расследования следственной группы, но Бережной понимал, что стоит поползти слухам, и расследование прикроют, а всех причастных, включая его самого, вполне могут на протяжении короткого времени просто убрать. Кто знает, кто и что стоит за той старой историей? Но у некоторых преступлений срока давности нет.
Телефон в кармане требовательно зазвонил, и Бережной с тревогой поспешил принять звонок – звонила Василиса.
Геннадий закончил поиск и откинулся в кресле. То, что он нарыл, перевернуло его представления о мире и безопасности. И теперь Геннадий точно знал, что никогда не станет делать, когда у них с Машкой появятся дети, – он ни за что не позволит своим детям учиться в закрытых школах, даже в самых лучших и известных. Потому что эта закрытость иной раз позволяет процветать вещам, которым среди людей и названия-то нет.
– Гена, тут пришла эта дама.
«Этой дамой» Машка называла Инну Шатохину. Геннадий ухмыльнулся – его Машка очень сложно относится к людям, а Инна ее, скорее всего, просто пугает. Но Машка никогда не позволяет себе проявлять на работе личные эмоции, и только по напряжению в ее голосе, не слышному посторонним, Геннадий понимает, что Машке неуютно, когда приходит Инна Шатохина.
– Геннадий, твоя девушка меня боится, – Инна плюхнулась в кресло и положила на стол папку с документами. – Скажи ей, что я кусаюсь только в полнолуние.
– Вот сама и скажи. – Геннадий заглянул в чашку, надеясь, что в ней остался кофе, но надежды оказались напрасны. – Откуда ты знаешь, что она моя девушка?
– Тоже мне, бином Ньютона. – Инна хмыкнула и тоже посмотрела на чашку. – Кому тут надо заплатить, чтобы получить чашку кофе и печенье?
Геннадий обрадованно вскинулся – можно оттянуть неприятный разговор.
– Маша!
Машка материализовалась моментально, с кофейником и вазочкой печенья в руках.
– Тебе цены нет. – Геннадий с обожанием взглянул на Машу. – Я только лишь подумал о кофе, а ты уже все знаешь.
– А я уже все знаю. – Маша улыбнулась и поставила на стол кофейник и печенье. – Сливки?
Вопрос был обращен к Инне, потому что Геннадий пил только черный кофе, и Маша об этом знает.
– Да, будьте добры, и сливки, и сахар, – Инна улыбнулась Маше. – Спасибо, я убить была готова за чашку кофе.
Некоторое время они молча пили кофе. Говорить о неприятном и странном деле не хотелось, и они оба понимали, что тянут время, но снова погружаться в вещи, находящиеся за гранью понимания, им не хочется.
– Ладно, Ген, торжественную часть объявляю закрытой. – Инна отставила чашку и вздохнула. – Переходим к нашему делу.
– Как там Дэн?
– Уже лучше. – Инна старалась не думать о том, что будет дальше, и будет ли все по-прежнему, сейчас главное, чтобы Дэн вернулся. – Заезжала в больницу, говорила с доктором, прогнозы осторожные, но они уже есть, и это радует. Ген, я виделась с этой девицей, дочкой Штерна.
– И?
– Если только она не величайшая в мире актриса, то дама сия очень мало нам поможет. – Инна вздохнула. – Видимо, пока она могла ездить туда-сюда, она была стабильна, но чем дольше она варится в этом котле, тем ближе момент, когда она сорвется, и тогда помоги ей, боже. Не то чтоб она была не в своем уме, но кто-то научил ее защищаться от неприятных и травмирующих вещей, просто отсекая их. Пока Тина ездила по миру, замещая эмоции новыми впечатлениями, у нее получалось отсекать, но сейчас у нее вагон и маленькая тележка неприятностей, и внятной перспективы избавиться от них не видно, и отсекать уже не получается. Она держится, но я бы сказала, что держится на грани. Вряд ли она и сама это осознает, но я повидала всякого, так что могу судить. Думаю, дело закончится либо дуркой, либо суицидом.
– Что она тебе сказала?
– Ничего интересного, чего бы мы сами не знали. – Инна долила себе кофе. – Я объяснила ей, что могу выяснить, как случилось, что она передала свое имущество непонятно кому. Сказала, что вполне возможно, все можно переиграть – просто мне нужно изучить документы. Она меня слушала, кивала, потом прямо спросила, сколько это будет стоить, учитывая, что вопрос с деньгами у нее открыт. Внешне она очень спокойная, очень упорядоченная девица, даже, я бы сказала, чопорная – это как раз та матрица, в которую она себя поместила, чтобы выжить. Но когда я спросила об убийстве, она слегка занервничала – ровно настолько, чтобы понять: она что-то скрывает.