Они забрали чашки и отправились мыть, болтая о мелочах, как старые знакомые. Счастливое свойство Василисы находить общий язык с людьми сослужило ей хорошую службу, и она чувствовала себя здесь абсолютно в своей тарелке.
– Вот, изъяли. – Темноглазый Вовка помахал флешкой. – Я на флешку продублировал, а диск в опечатанном конверте, запись сейчас с флешки поглядим, сразу и узнаем, кто все это совершил.
Они сгрудились вокруг ноутбука, замелькали кадры.
– Вот искомое время, смотрим. – Рыжий перемотал запись. – Искажено немного, камера поставлена так, чтобы снимать вход в ломбард, но противоположную сторону улицы тоже захватывает… Вот, подъехал грузовик, а вот и водила вышел, достал из кузова ящик, тащит его в дверь офиса… Точно, грузовик стоит, а спуск там изрядный – значит, и правда поставил на ручник.
– Жора, мы ж не слепые, заткнись, сделай божескую милость. – Димка осадил приятеля. – Смотри, Василиса, узнаешь кого-то?
Мужская фигура метнулась к грузовику. Василиса напряглась – что-то знакомое было в очертаниях, в походке. Вот человек открыл кабину, а потом соскочил, а грузовик медленно покатился с горки. Человек сплюнул на тротуар и зашагал в сторону предполагаемого столкновения.
– Он был там, хотел посмотреть! – Вовка даже подпрыгнул от восторга. – Смотрите, вот он остановился, вот видно, как…
Василиса сжала кулаки и побледнела.
– Что? – Рыжий смотрел на Василису в упор. – Ты знаешь этого гражданина?
– Да. – Василиса выдохнула. – Знаю. Это мой брат Руслан.
Тот самый, что чинил ее кукол и успокаивал, когда она, испуганная родительскими скандалами и криками сестры, прибегала к ним в комнату и Руслан прятал ее под одеяло и рассказывал что-то, какие-то самодельные сказки, которые на ходу придумывал, лишь бы сестренка не боялась и не плакала.
Слезы Василиса, конечно, попыталась удержать, но у нее не получилось.
Леонтьев метался по дому, не находя себе места.
Все обрушилось на него разом: смерть Милы, ее предательство и непонятные вещи, касающиеся Семена – не то он жив, не то его труп утащили из морга в неизвестных целях… Или все-таки мертв? А еще то, что Семен провернул с помощью адвокатов: Леонтьев ни минуты не сомневался, что Тина, подписывая документы, знать не знала, что именно подписывает, даже не поинтересовалась.
– Конечно, ее высочество выше таких материй. – Леонтьев презрительно оттопырил нижнюю губу. – А Сема тот еще жук оказался.
Он уже побывал в конторе адвокатов, где лощеный гад объяснил ему – в этой ненавистной холодно-высокомерной манере – что, дескать, лично ему, Михаилу Леонтьеву, беспокоиться не о чем, его часть фирмы, равно как и части в прибыли, не изменилась, а может статься, что прибыль даже увеличилась, и ему не стоит волноваться, а госпожа Тобольцева подписала бумаги, пребывая в здравом уме и твердой памяти, и лишь безвременная и трагическая кончина ее мужа…
Дальше Леонтьев слушать не стал. Обругав адвокатишку мошенником, он поехал в офис. Но там была тишина, все работало так, словно ничего не случилось, и только портрет Семена в траурной рамке, поставленный в вестибюле, напоминал о произошедшем. Леонтьев нашел в кабинете главбуха и прямо выложил ей все, что думает о ее поступке.
– Звони теперь ей сама и объясняйся, да не забудь сказать, что это твоя инициатива. А карточку разблокируй сегодня же, не то с волчьим билетом полы будешь мыть.
Обычно он так не разговаривал с сотрудниками, но терпеть не мог полезных дураков, а тут так совпало еще, что в убийстве можно и его самого заподозрить, и так бы оно и было, если бы не Бережной. Пришлось бы к отцу на поклон идти, и отец бы все прикрыл, но Леонтьеву это не нужно. Он хочет знать правду, и давно пора эту правду выяснить, обо всем.
Кто мог убить Семена, Леонтьев не знал, как не понимал и того, как и почему его жена оказалась в том доме, да еще в таком компрометирующем и недвусмысленном положении.
А еще Леонтьев думал отказаться от части фирмы, которая теперь должна перейти к нему, и пусть отец злится сколько хочет. Он дал задание своим адвокатам выяснить все по сделке, которую провернул Семен, как и о последствиях этой сделки.
Где-то там была Тина Тобольцева – вечно бледная, сдержанная до зубовного скрежета, с глазами, глядящими на мир с растерянным высокомерием инопланетянина, прилетевшего на летающей тарелке в племя людоедов?
– Надо с ней поговорить.
Он набрал номер Тины, но телефон был выключен, и Леонтьев решился набрать номер Бережного. С одной стороны, он, конечно, генерал и личность занятая, с другой – у Леонтьева не оказалось больше ничьего телефона. Из всех причастных лиц он записал в тот день только телефон Бережного, а надо было взять номер у той рыжей девицы с выдающимся бюстом, она все время была с Тиной, и уж она-то знает, где ее подружка спряталась.
Хотя представить, что Тина – чья-то подружка, Леонтьеву было сложно.
– Тина нездорова. – Голос у Бережного был усталый и отстраненный, как голос человека, занимающегося одновременно множеством дел. – И я не думаю, что сейчас подходящее время для того, чтобы вести с ней какие-то беседы. Юристы уже занимаются бумагами, Тина подписала доверенность на представление ее интересов одной очень настырной даме, которая обязательно выяснит, что к чему.
– Я просто хотел объясниться, и карточку ей сегодня же разблокируют, и в дом свой она может вернуться, я не собираюсь ее оттуда выгонять.
– Я передам ей. – Бережной зашелестел какими-то бумагами. – Но я боюсь, если сейчас начать давить на Тину больше, чем нужно, она вполне может заболеть.
– Там нервы, как у слона. – Леонтьев раздраженно засопел. – Ей все нипочем! Никогда не видел, чтобы она выказывала хоть какие-то эмоции.
– А, ну да. – Бережной хмыкнул. – Кстати, вам надо позвонить в морг. Эксперты закончили работать с телом вашей жены, и думаю, вы сможете его забрать для погребения в ближайшее время.
Леонтьев понимал, что Бережной только что щелкнул его по носу, переключив его внимание с Тины на похороны Милы, но настаивать не решился. Ему очень понравился генерал – он оказался человеком именно такого склада, что импонировал Леонтьеву: хороший спец, порядочный человек на своем месте, и душевный, без казенщины. И в людях разбирается, и подход не формальный.
Швырнув телефон в кресло, он уставился за окно, размышляя.
Собственно, что ему до Тины, какая разница, что она станет думать? Конечно, она думает, что он, Леонтьев, был с Семеном в деле, и пусть бы думала, какая разница? Но отчего-то хотелось, чтоб она знала правду. Чтобы ее глаза не смотрели с таким презрением.
Ее глаза, такие же, как у Анны. Тина – это все, что осталось от Анны. И Анна очень любила свою дочку, вот Штерн, скорее всего, вообще никого не любил, но Анна-то любила, он точно знал! А он мало того что все эти годы с неприязнью относился к Тине, но даже и теперь никак не поддержал ее.
– Это потому, что она тогда ничего не сказала.
Леонтьев сам слушал свой голос – теперь, когда не стало Милы, ему не с кем поделиться своими мыслями, а он привык проговаривать проблемы вслух. Что ж, проговорит сам для себя.
– Это потому, что она там была, она видела, что произошло, – и не сказала. Вообще замолчала, сидела и качалась из стороны в сторону, пялясь в одну точку. Как же хотелось схватить ее и вытрясти правду, но Штерн увез девчонку. Но она знала и сейчас знает.
Зазвонил телефон – это отец. Леонтьев поморщился, потому что разговора с отцом он не хотел, по крайней мере, не сейчас. К сожалению, все их разговоры всегда заканчивались одинаково – непониманием и ссорой. И хотя Леонтьев много раз давал себе слово не реагировать на выходки отца, тому все равно удавалось найти какую-то болевую точку и так повернуть разговор, что после него Леонтьев ощущал себя дерьмом и неудачником.
Телефон умолк, и Леонтьев вздохнул. Нет, с отцом он разговаривать не будет. Нужно просто поехать в морг и договориться с тамошними крючкотворами, чтобы тело жены отдали как можно скорее. Потом найти приличную контору, которая организует похороны, нужно… Да много, что нужно, особенно теперь, когда не стало Семена.
А отец пусть как знает. Что ж делать, если они всегда друг друга разочаровывали?
Василиса устало присела на банкетку в прихожей Бережных. Ей не хотелось никаких расспросов, не хотелось ни с кем разговаривать, потому что размер ее катастрофы не поддавался исчислению. Она понимала, что в этом доме ей не дадут отмолчаться, но идти ей было некуда.
– Иди в ванную, я тебе там все приготовила. – Диана выглянула из комнат, обеспокоенно глядя на бледное лицо Василисы. – Сейчас ужинать будем.
– Я не хочу.
– Глупости какие. – Диана силком подняла Василису на ноги, стянула с нее куртку и сапожки и подтолкнула в сторону ванной. – Одежду в стиральную машинку запихнешь, и не торчи там долго, ужин уже готов, тебя только и ждали. Андрей-то кто знает, когда явится, я ему еду на работу передала, зять повез… Давай, детка, не раскисай, все поправимо.
Василиса хотела сказать, что ни хрена это не поправимо – начиная от машины, которая помогала ей зарабатывать и которая превратилась в кучу металлолома, и заканчивая тем, что ее родной брат сделал то, что сделал. И сидел на стуле в кабинете у капитана Семенова, и глядя на Василису с ненавистью, которой она не ожидала, плевался словами, и из этих слов получалось, что она, Василиса, предала всю семью, потому что – ну, подумаешь, барахло увели, чего между своими не бывает? А она же и так богачка, вон машина у нее, и деньжата водятся, а им ни копейки не дает, а ведь может! Вот он и увидел этот грузовик, а внизу машину Василисы – он в ломбард ходил, чтоб телефон сдать, трубы горели, и как тут удержаться было? А она снова, предательница, полицию навела на родного брата, но зато теперь у нее машины нет, и пусть теперь попробует, как оно, когда денег нет.
И Василиса понимала, что бесполезно ему говорить о том, что ни он, Руслан, ни остальная семья – не инвалиды, и что могли бы работать, и зарабатывать, и не пить… Но нет, не могли, потому что другой жизни не видели и не понимали. И Василиса, глядя на посиневшее лицо брата, мысленно удивлялась тому, как она сама не стала такой же, как они все. И что, вполне возможно, мать была права, и она, Василиса, похожа на де