– Федор говорит, что их нужно приучать есть самостоятельно. – Вера вздохнула. – Но я не могу вечером на это идти, нужно быстро накормить и уложить спать, иначе дело затянется, а ее и так трудно уложить. Но приучать, конечно, надо…
– Вера, они не будут есть с ложки до двадцати лет. – Инна уже почти скормила сыну всю порцию и достала салфетки. – А сейчас пусть едят как хотят.
– Ну, тоже верно. Что с твоим расследованием?
– Куча разрозненных фактов, но ничего существенного нет.
Вера кивнула и прислушалась – из передней слышались шаги, это пришел Егор.
Дети, поужинав, мгновенно принялись тереть глаза и зевать – они уже забыли, как весело играли, а сейчас понимали, что день подходит к концу и скоро их уложат в кроватки. Это происходит каждый день, протестовать нет смысла, да им и не хочется протестовать, они устали.
Ночник освещал спальню, а Ленька уже заснул – он любит засыпать в родительской кровати, Инна с Егором решили, что нужно ему это позволять, потому что – ну, не будет же он до двадцати лет приходить к ним в кровать, чтобы уснуть, а если сейчас ему так уютнее – да бога ради.
– Давай переложи его в кроватку. – Инна заглядывает за ширму. – О, да тут Патрик уже устроился!
Патрик лениво поднялся и, перепрыгнув через бортик кроватки, приземлился у ног Инны, за что был удостоен почесывания за ушком.
– Место ему нагрел. – Егор уложил сына в кроватку и укрыл его. – Шумно было?
– На головах ходили, когда я пришла. Знаешь, это их вечернее состояние, когда сами остановиться они уже не могут.
– Я задержался, прости.
– Да ладно. – Инна прижалась к мужу и вздохнула. – Давай на выходные поедем к Соне на дачу? Она говорила, уже крокусы вылезли, поглядим.
– Может, и съездим. – Егор уткнулся в волосы жены и замер. – Инна.
– Что?
– Ничего. Люблю тебя.
Егор говорил это часто, словно боясь, что она забудет, но она не забывала. Да, она иногда бывает странная, и даже пугающая, но этому есть глубокие извиняющие причины. И, несмотря ни на что, она его жена, а остальное не имеет значения.
– И я люблю тебя. – Инна улыбнулась. – Мне с тобой уютно.
Они могли молчать или что-то вместе делать, но то понимание, которое у них получилось, то ровное горение с ночными сполохами они ценили оба и очень оберегали.
Завибрировал на тумбочке телефон Инны, и она, виновато взглянув на Егора, потянулась за трубкой.
– Инна, у нас неприятности. – Голос капитана Семенова звучал неуверенно, словно он сомневался в правильности своего решения – позвонить Инне. – Тина пропала. Ушла из квартиры Бережных, никто не знает, когда – Диана в ванной была и не слышала, а Василиса спала, приняв успокоительное. Генерал уже объявил ее в розыск, и я решил, что вы должны знать.
– Да, я должна это знать. – Инна вздохнула и отложила телефон. – Вот черт!
– Что, детка?
– Да мадам эта, Тина Тобольцева… Ну, в доме у которой случилось двойное убийство, помнишь?
– Да, я помню, ты говорила.
– Генерал Бережной решил держать ее поближе, приняли они с женой эту Тину и подругу ее в своей квартире. И вот подруга дрыхнет, приняв снотворное, а Тина Тобольцева исчезла. Просто ушла, никто не знает, когда, куда и главное – зачем!
– Позвони Геннадию, пусть отследит ее телефон.
– Это если труба с ней, а я не могу позвонить генералу и спросить, не спалив своего информатора.
Инна задумалась, вспоминая подробности дела.
Она читала досье на Тину, составленное в английской школе. Глубокая психологическая травма, состояние шока, неконтактна. Судя по всему, после случившегося Тина перестала реагировать на внешний мир, замкнувшись в себе. Немудрено: девочка, выросшая в спокойной благополучной семье, не знавшая никаких потрясений, оберегаемая и всеми любимая, вдруг в одночасье стала свидетелем ужасных пыток, которым подвергли ее мать, стала жертвой изнасилования, увидела смерть матери – все это и взрослого сломало бы, а маленькую девочку – так наверняка, вот и Тина в рассудке не устояла. Но то, что проделывала с Тиной доктор Томпсон, было неописуемо.
– Она пытала ее током, Егор. – Инна перелистывала папку с копиями документов. – Ты понимаешь, Егор? И отец Тины на это согласился!
– Рассмотрим альтернативу. – Егор внимательно рассматривал фотографию Тины. – Останься она здесь, что бы ее ждало? Наша карательная психиатрия, где никогда никто никого не лечит, а людей просто закалывают препаратами, превращая в овощи? Им с овощами удобнее работать, видите ли, а людей просто списывают – сразу, как только они попадают в эту систему. А там… Да, жестоко, но я ходил на сайт школы – результаты есть, они возвращают в социум детей и подростков, которые, казалось бы, уже потеряны для нормальной жизни, им дают шанс прожить более-менее нормальную жизнь, а не пускать слюни в психушке или сидеть в тюрьме пожизненно. Эта школа исправляет социопатов, которые могли бы стать серийными убийцами, например, а это немало. И возвращает к жизни детей, находящихся в депрессии, таких как Тина. Шанс прожить если не абсолютно полноценную и счастливую, но более-менее нормальную жизнь – кто же откажется? Родителей можно понять.
– Ты прав, но все равно это ужасно. – Инна откинулась на спинку кровати и вздохнула. – Я сегодня показывала досье, составленное доктором Томпсон, одному известному врачу. Он это прочитал при мне и сказал буквально следующее: недостаток этой методики в том, что травмирующие воспоминания в какой-то момент могут вернуться, уже искаженные интерпретациями, и тогда никто не знает, как пациент себя поведет и что сделает. Я думаю, Тина ездила по миру, стараясь заглушить воспоминания, – вот эта методика отсечения, она требует умения переключаться, и Тина переключалась как умела, то есть – буквально. Ездила по миру, бродила по городам и музеям, новыми впечатлениями глушила то, что жило в ее голове. Ей не позволили все это проговорить – просто потому, что сначала она не говорила вообще, а потом задача такая не стояла, потому что доктор Томпсон не лечила Тину, а ставила эксперимент, проверяла различные варианты методики, и на саму Тину ей было, по большому счету, плевать.
– Как и на тех пациентов, которых она довела до самоубийства. – Егор пожал плечами. – Такие люди всегда были, Инна. Просто каждый думает: меня такое никогда не коснется – беда, в смысле, или болезнь. Но дело в том, что такие вещи могут коснуться каждого, и тогда люди ищут любой помощи. Вот как Штерн – он взвесил все «за» и «против» – и решил, что лучше призрачный шанс, чем никакого вообще. И наверняка решил, даже если его дочка никогда не вырастет такой, какой она могла бы стать, не случись с ней этого кошмара, то она, по крайней мере, проживет относительно нормальную жизнь, и даже, возможно, родит ему внуков… Я думаю, именно так рассуждал и отец Тины, и остальные родители, дети которых проходили коррекцию поведения в этой школе.
– И сейчас, видимо, у Тины в голове все это взорвалось. – Инна смотрела на мужа в упор. – Куда она могла пойти, что она вспомнила?
– Дом, я думаю.
Тина шла по темным улицам медленно, словно гуляя.
В ее голове звучали обрывки мелодий, чьи-то голоса, а иногда, заглушая этот равномерный гул, она слышала голос доктора Томпсон: это просто картинка на стекле, разбей стекло, и картинка исчезнет.
Осколки блюда на ковре, запах шоколадного печенья.
Нет, она соберет другие картинки, и они будут счастливыми. Цветы, улыбающиеся дети, спокойно дремлющие под сенью деревьев домики, эти картинки нельзя разбивать, их надо сохранить – вместо той, которую она разбила, когда вцепилась руками в клетчатую скатерть. Ее тащили наверх вместе с этой скатертью, пока край скатерти не выскользнул из рук. Она должна была придумать себе другую жизнь, она должна была играть в эту жизнь, а то, страшное, – оно уже прошло, разбилось вместе с маминым блюдом.
– Ты должна запомнить адрес, если потеряешься.
Это мамино лицо, но оно не ее – Тина не хочет помнить такое лицо, но голос – это отчасти тоже музыка, и голос она помнит.
– Ты должна запомнить свой адрес, имя и возраст. Ну-ка, давай повтори.
– Тина Евгеньевна Штерн, пять лет, улица Юности, дом восемьдесят один.
Она знала адрес и помнила дом, все эти годы помнила, где-то там, внутри себя. И потому новый дом на улице Веснина был ей безразличен, он не был связан ни с чем, важным для нее.
И она помнила, где стоит ее настоящий дом. И ключи у нее есть.
– Я сяду там и вспомню. – Тина шла по улице, не обращая внимания на холод. – А если там живут чужие люди? Нет, нет, там не может никто жить – после того, что произошло, там никто не может жить. Мне просто нужно домой.
Где-то внутри она понимала, что поступает неправильно и нерационально. Голос, ее второй голос, который она обрела после того как… Нет, не надо помнить, это не надо помнить!
И не надо никуда идти.
Такси вынырнуло из тумана, и Тина решительно взмахнула рукой.
– Улица Юности, восемьдесят один.
Идти холодно и долго, а в машине тепло, и доберется скорее.
Таксист слушал старую музыку, голос Синатры пел о прошедшей жизни.
19
Курсант Таращанский торопился в отдел, куда его вызвал капитан Семенов.
– Димка!
Это Вовка Марусич, тоже пришел, а значит, его тоже вызвали.
– Жора уже на месте. – Вовка громко пыхтел. – Что случилось, не знаешь?
– Скажут, чего гадать.
Капитан Семенов встретил стажеров в кабинете, заставленном коробками.
– Вот и хорошо, что пришли. – Он кивнул на коробки. – Это архив фирмы «Турман» за тот период, когда пропал груз – фура с бытовой техникой. Но за давностью лет все документы в бумажном виде, причем сложены как попало, вообще удивительно, что сохранились. А потому задача перед вами простая и сложная одновременно: найти накладную, по которой принимали и взвешивали груз, вот номер машины и фамилия водителя. Работайте, ребята, результат нужен быстро.