Я не знаю, что заставило меня перед сном подойти к кровати Конрада и сказать:
— Конрад, мы должны как-то изменить нашу жизнь, мы должны ее изменить, обязательно.
Он взглянул на меня удивленно, но не обескураженно и спокойно ответил:
— Ты должна ее изменить. Я давно знаю это, Кристина.
— Нет, — возразила я решительно, — не я одна. Изменить нужно нашу совместную жизнь, то, что касается нас обоих. Я не знаю как. Я сейчас не могу тебе этого объяснить, но менять что-то нужно, нужно, я больше так не могу.
— Успокойся, — сказал Конрад, — мы поговорим об этом.
— Давай поговорим об этом сейчас, Конрад. Пожалуйста. Прямо сейчас.
— Послушай, я еще не совсем в норме. Тем не менее завтра мне обязательно следует пойти в контору. Я не могу и не хочу в данный момент обсуждать с тобой эту проблему. Прошу тебя поразмыслить над ней — ведь она касается тебя больше, чем меня, — обдумать ее так, чтобы уметь четко сформулировать свои мысли. Когда ты сделаешь это, скажи мне. А сейчас, пожалуйста, Кристина, позволь мне немного отдохнуть.
Я пошла в ванную. Сняла повязку со своего большого пальца. Несколько ниточек приклеились к бледно-розовому зарастающему шраму. Я оторвала их. Две капельки крови, одна за другой упали на зеленую фаянсовую раковину, медленно покатились по сливу. Я открыла воду, капли крови побледнели, исчезли. Я наклеила на палец кусок лейкопластыря и пошла спать.
Старый черно-белый телевизор стоял в углу веранды, прямо возле швейной машинки матери Руди, которой никто не пользовался.
Отношение Венцеля Чапека к телевизору было своеобразным.
Он купил его еще при жизни своей жены после многодневных размышлений. Покупка далась ему нелегко. Ведь она противоречила его принципам: не связываться с приобретением в кредит. Его жена уже не выходила из дома. Она и раньше редко бывала на людях. Иногда Венцель брал ее с собой на заседания сберегательного общества в маленький, прокуренный трактир поселка, время от времени она навещала соседей. Однако с тех пор как мать Руди начала прихварывать, посещения трактира прекратились, шницели стали для нее слишком тяжелой пищей. Теперь она почти не выходила из дома, потому что постоянно чувствовала себя разбитой. Хотя она утверждала, что у нее ничего не болит, но ее внешний вид и, особенно, ее характер так изменились, что ясно было — она говорит неправду. Еще до того как Венцель окончательно убедился в том, что она больна, он почувствовал: ему суждено потерять жену. Тогда ему и пришла в голову мысль порадовать ее, купив телевизор.
Когда должны были доставить телевизор, Венцель отпросился на вторую половину дня; жена растерялась, когда он появился дома, ведь он должен быть на работе, это развеселило его. Потом привезли телевизор, и он попросил ее посидеть пока на кухне. Когда телевизор установили и он заработал, Венцель громко крикнул, чтобы она шла на веранду, но все получилось иначе, чем он ожидал. Она пришла, была удивлена и обрадована, но по тому, как она радовалась, ясно было: она уже знает, что дела ее плохи. За доли секунды они оба поняли, что нет смысла притворяться. Потом они сидели рядом на скамейке — давно уже они не были так близки друг другу — и смотрели детскую программу, начавшуюся в пять часов. Венцель запомнил в мельчайших подробностях кошку и мышку, бешеные погони, разбитую посуду, горящую мебель и взрывы, оказывавшиеся всякий раз относительно безобидными. В конце концов победила маленькая мышка, доказав свое превосходство над бестолковым котом. Венцель немного посмеялся ради жены, она посмеялась вместе с ним и выставила в тот вечер на стол лишнюю бутылку пива. Покупка оказалась удачной. Пока жена Венцеля не слегла, она каждый вечер сидела перед телевизором. Руди тоже был в восторге, он вместе с отцом смотрел спортивные передачи и не пропускал ни одного вестерна.
Каждый вечер, прежде чем отправиться спать, жена Венцеля накрывала телевизор старой скатертью. Венцель перенял ее привычку, и это бессмысленное действие веселило его сына Руди, а позже и Бенедикта. Но они ничего не говорили.
Когда Бенедикт начал работать в библиотеке, внося свой вклад в улучшение домашнего бюджета, Руди пришла в голову злополучная мысль заказать новый цветной телевизор, ни слова не говоря об этом Венцелю. Этот старомодный ящик просто невыносим, заявил Руди Бенедикту.
К поселку, расположенному на пологом холме, вела кроме улицы не слишком крутая пешеходная дорожка. Проведя в очередной раз полдня над карточками картотеки и возвращаясь наконец домой, Бенедикт пытался доказать себе, что работа доставляет ему удовольствие. Его до сих пор удивляло разнообразие тем, по которым нужно было подбирать литературу, новых для него тем, которыми он с удовольствием занялся бы. Люди в библиотеке относились к нему приветливо, но и здесь он убедился, что из-за физического дефекта его несколько сторонятся. Он думал о том, как мало нашлось людей, которым удалось сблизиться с ним, каждый раз это было нелегким делом. Он вспомнил об Агнес, которой еще должен был деньги, которую после своего возвращения из Венеции не успел поблагодарить за помощь. Правда, совершенно неожиданно Руди решил отправиться к ней с цветами. Руди не так уж часто принимал спонтанные решения, но если уж такое случалось, уговорить его отказаться от своего намерения было невозможно.
— Вряд ли Агнес понравится, если ты будешь ждать ее возле дома, где она работает, — сказал Бенедикт, — я выведал этот адрес тайком, она никогда бы не дала его мне.
Руди, в восторге от своей идеи, одним движением руки отмел все сомнения Бенедикта и объявил: «Она обрадуется. Жутко обрадуется, уж можешь мне поверить».
Судя по всему, она не обрадовалась. Позже Бенедикт узнал от Руди, что старая чудаковатая Агнес позволила ему пройти с ней рядом лишь пару шагов, совсем не обратила внимания на дорогие цветы и не оценила по достоинству его блестящей идеи.
— В общем, она по-прежнему меня презирает, — заключил Руди. — Но я не собираюсь расстраиваться по этому поводу.
У Бенедикта было мрачное предчувствие, что очередное спонтанное решение Руди, тайная покупка цветного телевизора, не вызовет восторга у его отца. С предложением Бенедикта сначала обсудить это дело с Венцелем Руди не согласился.
— А если он упрется? Тогда мы еще неизвестно сколько времени будем пялиться на черно-белый экран, воображая себе цвета. Нужно поставить его перед свершившимся фактом.
Когда Бенедикт появился на веранде, ему сразу же бросился в глаза телевизор, чужеродное тело в коричневом пластмассовом корпусе, с серебристо-серым экраном. Он занял целый угол, широко раскинувшись в обе стороны, неустойчиво балансируя на белой ножке, кажущейся слишком тонкой. Швейная машинка исчезла.
— Потрясающе, правда? — сказал Руди. Он сидел на полу, скрестив ноги по-турецки и вперившись глазами в телевизор. — Обрати внимание на изображение. Автоматическая регулировка контраста. Дистанционное управление на инфракрасных лучах. Предусмотрено подключение внешних приборов. Стопроцентное качество модуляции.
Быстро сменяя друг друга, появлялись и исчезали картинки, слышались обрывки слов. Пальцы Руди скользили по кнопкам дистанционного управления, как руки сумасшедшего пианиста по клавишам рояля.
— Бенедикт, ты слышал, что я сказал? Предусмотрено подключение внешних приборов. Обрати внимание, что я сейчас подсоединю.
Бенедикт уселся на деревянную скамейку. Он сопротивлялся чарам, не хотел, чтобы его тоже захватило воодушевление друга. Руди вышел и вернулся с большим полиэтиленовым мешком.
— Пропадать, так с музыкой, — сказал он и начал распаковывать мешок. — Я взял еще и приставку. Видеоигра с кассетами. Чтобы в этой хибаре повеяло духом перемен.
Теперь и Бенедикт уселся рядом с Руди на пол.
Они быстро освоили правила игры. Расстреливали крылатые ракеты и топили атомные подводные лодки, подбивали танки и посылали космические корабли против астероидов, взрывали НЛО и спутники. Маленькое помещение наполнилось их смехом, вскриками, их возбужденными голосами, непривычным гулом и пощелкиванием джойстика.
Они не заметили, как вошел Венцель Чапек. Лишь включенный верхний свет вернул их к действительности. Венцель застыл, как изваяние. Не произнося ни слова, он уставился на экран, где как раз в это время мерцали в невольном бездействии две сигнальные ракеты. Его сын Руди ринулся в бой, как бросаются в ледяную воду. Он повернулся к отцу.
— Так я и думал, — сказал он тоном, в котором смешивались триумф и неуверенность. — Теперь тебе нечего сказать.
Однако Венцель быстро обрел дар речи.
— Где швейная машина? — спросил он.
— В сарае, — пролепетал Руди.
— Сию же минуту принеси ее назад.
— Но это невозможно, — продолжал лепетать Руди, — тогда не будет места для телевизора.
— Для старого телевизора место найдется. Принеси швейную машину.
— Что за чушь, — сорвался на крик Руди, — у нас же теперь есть новый.
— У меня нет нового, — ответил Венцель со зловещим спокойствием. — У меня есть только старый и рядом с ним швейная машина. Ты сейчас же поставишь ее туда, где она стояла.
В бессильной ярости Руди попытался снова громко возразить отцу. Бенедикт, хорошо знавший, как отреагирует на это Венцель, быстро сказал:
— Пошли, я помогу тебе, через минуту все будет в порядке.
Он вытолкал упиравшегося Руди за дверь.
— Старый идиот, — ругался Руди, очутившись на улице, — это же слабоумие, какому дураку нужна эта швейная машина?
— Куда ты дел телевизор?
— Я его унес, — сказал Руди осипшим голосом, — и поменял.
— Дружище, — воскликнул Бенедикт испуганно, — как ты втолкуешь ему это?
— Не знаю, — ответил Руди. — Не имею ни малейшего понятия.
Он побледнел. По мере приближения к сараю он шел все медленнее. Бенедикт лихорадочно раздумывал, как помочь другу. Он видел только один выход.
— Послушай. Сначала мы перетащим машину на веранду. Потом ты улизнешь. А я сообщу ему, что телевизора нет.