Я была как одержимая. С трудом могла дождаться разговора. Мы быстро приехали домой на машине, всю дорогу не разговаривали друг с другом. Конрад еще не успел открыть дверь квартиры, а я уже начала рассказывать о Руди. Конрад не должен узнать об этом от моей матери в придачу с осторожным советом выяснить, в чем тут дело. Нет, ему не нужно будет ничего выяснять. Я сама объясню ему, в чем дело.
Плохо было то, что я не все рассказала Конраду. Обошла молчанием и Бенедикта, и Агнес, и обстоятельства, связанные с Кларой Вассарей. Сказала, что познакомилась с Руди случайно. Случай подвернулся в виде ни к чему не обязывающего разговора, как это иногда случается. У нас пробудился взаимный интерес, поэтому мы стали время от времени встречаться. Вполне невинно. С обеих сторон — любопытство и интерес к другому социальному слою, другому образу жизни. Милый парень, этот Руди. Наверняка не во вкусе Конрада. Но беседы с ним вносят приятное разнообразие в мои не слишком богатые развлечениями будни. Любая другая интерпретация абсурдна, мне двадцать пять, ему девятнадцать. Он для меня, как младший брат, этот Руди.
Конрад не прерывал меня. Когда я кончила говорить, он некоторое время молчал. Я терпеливо ждала. Но ждать мне не хотелось. Мне хотелось, чтобы он отреагировал на мои слова сразу же.
— Ну давай же, скажи что-нибудь, — потребовала я.
— Одно мне не ясно, Кристина, — спокойно ответил Конрад. — Какое отношение имеет этот Руди к твоему совершенно неразумному поведению перед немецким посольством?
— Какое же он может иметь к этому отношение, — ошеломленно пробормотала я, — никакого отношения он к этому не имеет, абсолютно никакого.
— Тогда ты наверняка в состоянии объяснить причины такого поведения, — сказал Конрад.
Он повернулся ко мне спиной и медленным шагом пошел прочь. Я обнаружила, что задняя шлица на его пиджаке расходится, по-видимому, Конрад поправился. Обычно я с удовольствием сообщаю ему подобные вещи, сейчас я поостереглась делать это. Конрад дошел до стеллажа с книгами и снял с него том энциклопедического словаря Майера, это был том от К до М; некоторое время он листал его, потом задержался на какой-то странице, начал читать, читал долго, ожидая, что я назову причины моего поведения.
Я не могла сделать это. Носком туфли я чертила на паласе небольшие круги, которые постепенно начали вырисовываться серыми разводами на светлом фоне. Иногда в нашей квартире бывает слышен шум машин с улицы. В эти минуты все было тихо.
Последующие действия Конрада были так неожиданны, так необычны для него, что я оказалась совершенно неподготовленной к ним. Только один прыжок понадобился ему, чтобы внезапно снова оказаться рядом со мной, только один прыжок. Конрад грубо схватил меня за запястье, швырнул на диван и наклонился надо мной, прижав меня своими коленями. В этой неожиданной ситуации он выглядел совсем другим, чужим, мужчиной, который причиняет физическую боль, демонстрирует свое физическое превосходство, мужчиной, к которому у меня на мгновение вспыхнуло новое, почти примитивное чувство, приятное и возбуждающее, однако это чувство сразу же угасло, как только Конрад сказал:
— Кристина. Как-то ты хотела поговорить со мной о нашей совместной жизни. Тогда я был к этому не готов, а теперь согласен. Давай сделаем это сейчас.
Я попыталась освободить руку. Его пальцы разжались без сопротивления. Я отодвинула его и медленно встала.
— Нет, — сказала я тихо, и мне удалось быть дружелюбной. — Теперь я не хочу больше говорить с тобой об этом.
На следующий день позвонил Руди и смущенно извинился за свое необдуманное появление в центре. Он хотел пригласить меня на праздник, но не решился сделать это в присутствии моей матери. Вечером шестого декабря он будет играть Николо[14] для детей членов Сберегательного союза, как бывало уже не раз. Собственно, в этом году он не собирался больше выступать, дети постарше давно узнают его. Будет устроен маленький праздник, после раздачи подарков можно будет приятно посидеть, придет и аккордеонист. Может быть, у меня есть желание прийти?
— Бенедикт там будет? — спросила я.
— Привести его будет нелегко, — сказал Руди, — но можно попробовать.
Венцель Чапек встал, протянул руку к люстре и вывернул одну из двух лампочек. Веранда сразу же как будто сократилась в объеме, стала меньше. Исчезли углы; стены, цвет которых стал теперь неразличимым, надвинулись. Венцель, сам не замечая этого, съежился.
Введение сокращенного рабочего дня на его фирме оказалось для него тяжелым ударом. Это произошло неожиданно, ни совет предприятия, ни профсоюзы ничего не сумели добиться. Венцелю в этом году исполнилось пятьдесят, сокращение коснулось всех пятидесятилетних.
— В вашем случае, Чапек, я бы с удовольствием сделал исключение, — сказал бригадир, — именно ваше умение работать мне бы пригодилось. Возможно, все скоро изменится.
Но на это не приходилось рассчитывать. Фирма получала мало заказов, это Венцель знал из источника вполне достоверного, были и увольнения, в основном среди женщин. Вследствие частичной компенсации зарплаты финансовые потери Венцеля не превышали допустимых границ. Он ведь экономил теперь еще больше, чем раньше. Больше всего проблем вызывало то, что он вынужден был меньше работать. Он просто не мог подавить в себе потребность трудиться с раннего утра до поздней ночи, как привык делать на протяжении многих лет. Ежедневно он вставал в полшестого, делал необходимую работу по дому, готовил завтрак. Руди всегда спал до последнего момента, а Бенедикт спускался иногда с мансарды лишь перед полуднем. Без десяти семь Венцель уже находился на рабочем месте, первый перерыв он не затягивал ни на минуту, в полдень ставил в термошкаф свою эмалированную посуду, осторожно освободив зажим крышки, и ел, как будто это было обязательной программой, однообразный обед. Пиво он пил только вечером, дома. В летние дни, когда они работали на улице, Венцель не укладывал, как другие, рубашку под голову, чтобы немного поспать, он прислонялся к стене и, сидя, наслаждался солнцем и теплом, чтобы позже снова быть в форме. Если нужно было делать что-то трудное, он всегда помогал. Но не выскакивал вперед. Венцель Чапек не мог вспомнить, чтобы работа была ему когда-нибудь в тягость. Он должен был трудиться и делал это без внутреннего сопротивления, работа была неотъемлемой частью его жизни.
И вот теперь нужна была лишь половина его сил, другая половина не находила применения. Раньше Венцель всегда сердился, если многое из того, что следовало сделать дома, откладывалось на потом. Но в первые две недели вынужденного безделья Венцель в пылу гнева и разочарования развел дома такую бурную деятельность, что теперь почти нечем было заняться. Сарай для инструментов был построен, снаружи он был оштукатурен грубо, а внутри тщательно. Венцель даже обвел на стене контуры кусачек, молотков и напильников, чтобы заставить наконец Руди вешать все на свои места. Клетки для кроликов утеплены, последние грядки перекопаны, деревянные стены дома пропитаны специальным составом. Непосильной задачей для Венцеля оказалось только обустройство дома. Он не знал, что делать с занавесками, подушками и покрывалами, и давно привык к их безотрадному виду.
В конце концов, Венцель вынужден был признаться самому себе, что зимой ни в саду, ни в доме ему практически нечем больше заняться. Какое-то время он носился с мыслью найти халтуру, но быстро понял, что это занятие не для него. Руди посоветовал ему что-нибудь мастерить, несколько раз Венцель пытался клеить башню с часами, такую, как в Граце, начатую Руди в незапамятные времена, но его негнущиеся грубые пальцы были слишком неповоротливы для спичек, и Венцель отказался от этой затеи.
Сейчас он уже в третий раз перечитывал газету для садоводов-любителей. В эти послеобеденные часы он был дома один. Накануне вечером они засиделись допоздна. Перелистывая газету и просматривая ценные советы, Венцель все время думал о прошедшем вечере. Ему пришлось уговаривать сына еще хоть один последний раз сыграть роль Николо в Сберегательном союзе. Руди находил все это предприятие глупым, смешным и старомодным. И его не соблазнял даже конверт с суммой в двести шиллингов, который обычно тайно, но с многозначительной миной вручался ему председателем после представления. Лишь когда Венцель напомнил ему о матери, которую очень растрогало первое выступление Руди в роли Николо, Руди сдался. Бенедикт, как всегда, категорически отказался идти на праздник.
— Нацепи в этот раз черную бороду, — сказал он Руди с нескрываемым злорадством.
К величайшему изумлению Венцеля, Бенедикт потом все же пошел с ними. Перед этим Руди долго сидел у него в мансарде, Венцель слышал, как они громко спорили. Наконец Руди, громко топая, спустился по лестнице и объявил, что должен уйти пораньше и что переодеваться будет в ресторане. Бенедикт придет вместе с отцом. Венцель никак не мог объяснить себе происходящее. Он в задумчивости вынул из шкафа национальный костюм, который с незапамятных времен был неотъемлемой частью праздника Николо, и стал искать галстук с вышитым оленем. Раньше галстук завязывала ему жена, у него самого ничего не получалось. Сегодня вечером этим занялся Бенедикт. Ему пришлось немало потрудиться, импозантные рога оленя были обращены то вверх, то вниз, прежде чем узел получился до некоторой степени удачным. Потом они под холодным моросящим дождем шагали по узкой дороге поселка к ресторану, находившемуся на плоской вершине холма, посреди большого сада; оттуда открывался прекрасный вид на широко раскинувшийся внизу город.
Сначала Венцель не обратил внимания на незнакомку. Она сидела рядом с еще не переодевшимся Руди за одним из длинных столов, вместе с другими посетителями. Лишь подойдя ближе, Венцель заметил, что в отличие от поселковых жительниц, нарядившихся в вязаные костюмы, темные юбки и блузки с рюшами, она была одета в простые свитер и джинсы. Она выделялась и своими прямыми волосами, и узким лицом, и манерой класть руки на стол. Инстинктивно Венцель почувствовал, что она не принадлежит к их кругу. Когда он подошел к ней и Руди, тот вскочил так поспешно, что чуть не опрокинул стол.