— Это мой отец, — сказал он с заметно порозовевшим лицом, и добавил:
— Это Кристина.
Она подала Венцелю руку, беззаботно улыбаясь, сказала:
— Добрый вечер. Здесь еще есть место для вас, — но когда Венцель сел, продолжала стоять.
Причиной этого был Бенедикт, который подошел к ней и, ничего не говоря, даже не поздоровавшись, уставился на нее. Она тоже ничего не говорила, и это Противо-стояние и Противо-борство взглядов, и Без-словность длились необычайно долго. Эти секунды были наполнены мучительным напряжением, пока Кристина не сняла его, сказав:
— Добрый вечер, Бенедикт, — а он с глухим голосом не ответил ей:
— Добрый вечер, фрау Гойценбах.
«Так она замужем», — подумал Венцель, но это заключение не уменьшило растущего недоверия и враждебности к незваной гостье.
Потом они, с трудом преодолевая возникшее напряжение, разговаривали о разных вещах; наконец, Руди объявил, что сейчас начнется его большое сольное выступление, и исчез. Присутствующих детей выстроили у входа. Они обменивались тумаками, хихикали и ухмылялись. Председатель Сберегательного союза, сухопарый бухгалтер на пенсии, произнес короткую приветственную речь, ее содержание год от года оставалось прежним, но этого никто не замечал. В конце он призвал всех к полной тишине. От его напряженного внимания не укрылось, что по темной дороге поселка приближается Николо с большим мешком, чтобы вручить подарки всем послушным детям. Дверь открылась, и одетая в белое фигура с белой бородой, в митре епископа протиснулась внутрь. Маленькие дети, теснясь, отступили назад, те, что постарше, не двигались с места. Пришедший приветствовал присутствующих старательно измененным голосом. Он прилагал огромные усилия, чтобы казаться степенным и внушительным, семенил, чтобы скрыть темно-синие джинсы под белыми платками, скрепленными булавками. Однако это не принесло желанного успеха, потому что два первоклассника внезапно бросились вперед и попытались стянуть с него платки и сделанное из креповой бумаги облачение католического священника, сопротивляясь, он позолоченным епископским жезлом нанес им пару хорошо рассчитанных ударов. Оба первоклассника громко закричали: «Руди, Руди», их поначалу робко поддержали младшие, в конце концов все стали всё быстрее скандировать это имя; высокие тонкие голоса срывались, сзади раздавались увещевания родителей, но их никто не слушал. Впрочем, взрослые ожидали, что все произойдет именно так, поэтому ничему не удивлялись. Дети окружили разоблаченного Николо, их было никак не угомонить, они без конца теребили его одежду, пока он наконец не вырвался от них. Председатель пригрозил, что при таком неподобающем поведении о раздаче подарков нечего и думать. Теперь дети снова выстроились как положено. Руди начал доставать подарки из мешка. Они были завернуты в красную шелковую бумагу, перевязаны красными лентами. На каждый пакет с подарком была наклеена картинка с дружелюбно ухмыляющейся рожицей чертенка. Сберегательный союз постарался на славу. Руди знал каждого ребенка по имени, находил специально для него несколько наставляющих слов. Никто из детей уже не смеялся. С разгоряченными лицами они возвращались к сиявшим от умиления родителям. После раздачи подарков уже появившийся аккордеонист заиграл, как это бывало каждый год, песню: «Весело, весело, тра-ля-ля-ля, в вечер Николо бывает нам всегда». Все стали подпевать, даже Венцель. Не пели только Бенедикт и Кристина.
Венцель пел, не отрывая от них глаз. Он не переставал наблюдать за ними. Во время раздачи подарков оба встали, из-за двигавшихся голов родителей им было плохо видно, что происходит. По искаженному лицу Бенедикта Венцель понял, что того мучает боль в ноге, лицо Кристины выражало веселое удивление. Во время представления они не обменялись ни единым взглядом, переглянувшись лишь тогда, когда началась песня и Руди, освободившись от своего мешка и тем самым от своего невольного маскарада, окруженный детьми, запел во все горло. В своем пришедшем в беспорядок костюме, со сбившимися набок бородой и шапкой набекрень он и сам ненадолго снова стал ребенком, дитя поселка, выросшее в деревянном доме, среди грядок с овощами, плодовых деревьев и ягодных кустов, в окружении запахов красносмородинного вина и горящих веток, компота и толя. Взгляд, проскользнувший между Бенедиктом и Кристиной, был взглядом двух людей, узнающих друг друга в чужом для них мире. То был взгляд, которым Кристина признала бесполезность своей попытки понять этот чужой мир, взгляд, определивший уход Бенедикта из этого мира. Не говоря ни слова, они сошлись в своем отношении к тому, кто принужден был стать на этот вечер Николо; они, правда, любили его, но у них не было с ним ничего общего, точно так же, как со всеми этими садоводами-любителями, фанатиками огородничества, любителями мастерить и строить, с их национальными костюмами и крестьянскими куртками, с их толстыми, неуклюжими женами. В сущности Кристина и Бенедикт находили происходящее довольно комичным, и им было немного жаль всех присутствующих, особенно же Руди Чапека.
Вот что распознал Венцель в этом взгляде, соединившем Бенедикта и Кристину. По тому, как глядел Руди на Кристину, он понял и то, что происходит с его сыном. Чапек еще не знал, кто эта женщина, откуда она здесь взялась, но он твердо знал, что будет бороться с ней.
И все же вечер удался. С огромными шницелями и картофельным салатом, с пивом и терпким вином, с солеными крендельками и шоколадным тортом. Дети скоро совсем расшалились, и матери увели их, чтобы уложить спать. Как обычно танцевали Снежный вальс и танго Жалюзи, во время исполнения которого аккордеонист всегда фальшивил. Председатель общества, как и опасались, затянул йодлер про эрцгерцога Иоанна. Руди сначала кружил Кристину в вальсе, а потом танцевал с ней буги-вуги, и Венцель вынужден был признать, что Кристина выглядела такой же счастливой, как его сын. Бенедикт в это время с рвением опустошал бутылку минеральной воды, на танцующих он не взглянул ни разу. Около полуночи — праздник был еще в самом разгаре — Венцель собрался уходить. Бенедикт и Руди как раз отошли от стола. Дружелюбно улыбаясь, Кристина спросила его о чем-то, он скупо ответил. Потом она замолчала, на них смотрели, все заметили эту чужую женщину; может быть, еще сегодня, а завтра-то уж наверняка, все будут говорить о ней и ее непонятных отношениях с Руди и Бенедиктом, строить предположения, делать сомнительные выводы. Венцель поднялся, объяснив, что ему нужно рано вставать, это была ложь; он подал Кристине руку и сказал:
— У меня есть к вам одна просьба.
— Какая? — спросила Кристина и посмотрела на него выжидательно.
— Не приходите к нам больше, — сказал Венцель Чапек.
Потом он медленно, без особой спешки пошел к выходу.
Венцель разгладил обложку газеты для садоводов и положил ее на стопку предыдущих номеров. Аккуратно сложенные, они лежали на подоконнике, наполовину прикрытые занавеской. Жаль, что так получается, подумал Венцель, ведь все опять наладилось. С тех пор как несколько забылась безобразная история с телевизором, их мужское хозяйство стало вестись по-старому: распределение обязанностей, вечера, как обычно, за шахматами или карточной игрой и скупыми беседами. Венцелю было ясно, что долго это не продлится, что Руди и Бенедикт в любом случае отдалятся от него. Но нельзя было допускать, чтобы это произошло из-за той женщины.
Зимой деревня продувалась всеми ветрами. Не было ни холма, ни леса, который умерил бы их силу. Они проносились над равниной, срывая снег с крыш, заставляя стлаться по земле дым из труб. Ивы на берегах замерзшей речушки, не сопротивляясь, гнулись в любую сторону. Когда жители деревни выходили на улицу, то сделав глубокий вдох, потом уже не открывали рта, чтобы пронизывающий ветер не морозил зубы.
Агнес зашла в лавку, чтобы купить то немногое, без чего невозможно было обойтись. Она здесь уже три недели. Ей не пришлось долго раздумывать, когда страх заставил ее искать новое пристанище; в голову ей пришла лишь эта деревня, на краю которой находился ее участок. Агнес нашла маленькую комнату в доме рабочего, каждый день ездившего в большой город, где он работал в столярной мастерской. Его жена сидела дома, она обрадовалась дополнительному скромному приработку. Вечерами Агнес допускали на кухню, где собирались все остальные, ей разрешали пользоваться плитой, а по выходным — мыться в душе.
Агнес торопливо шла по деревенской улице, в последнее время она мерзла больше, чем раньше. «Это нервы, — говорила она себе, — мои нервы сдают». Она надеялась, что сегодня вечером ее не начнут снова расспрашивать, почему она здесь. Правда, интерес к этому вопросу прикрывался невинными фразами, но, поскольку она ничего не могла толком объяснить, он возникал снова и снова.
«Что же я могу сказать, — думала Агнес, — не говорить же им, что мне просто необходимо было уехать, иначе я умерла бы от страха».
Хозяйка чистила сельдерей и желтую репу и мыла белые говяжьи кости в холодной воде.
— Поешьте с нами супу, — сказала она. — Вы совсем посинели.
Агнес благодарно кивнула. Ее привлекал не суп, а возможность побыть вместе с другими, пока семья обедала. Все располагались за кухонным столом: дети — в углу, хозяйка и ее муж — на двух просиженных стульях с узкими спинками. Агнес брала себе табуретку, у табуретки были три ножки, и она напоминала скамеечку для дойки. Эта совместная молчаливая трапеза и то, как ее участники осторожно дули на постоянно менявшие форму блестки жира, если суп был горячим, навевали ей мысли о родной деревне, о давно снесенном домике родителей, где Агнес была лишней за столом. Она понимала теперь, как приятно быть среди людей.
После неожиданной встречи Кристины с Руди Чапеком в квартире Агнес, та еще два раза приходила убирать к Кристине. В первый раз Кристина лишь мимоходом упомянула Руди, заметив: «Теперь у нас есть общие знакомые». И все же Агнес чувствовала, что Кристина ждет от нее объяснений. Но она не стала ничего объяснять, а молча, с ожесточением принялась за работу. Кристина не спускала с нее глаз, что-то враждебное встало между ними. Вернувшись вечером домой, Агнес не могла удержаться от слез, она плакала от собственной беспомощности. Мысли ее путались, как ни пыталась она найти выход из ситуации, которую сама считала безвыходной, но так ни до чего и не додумалась. Страх перед следующей встречей с Кристиной все возрастал.