Он удался ему великолепно. Это был мостик, лучше не бывает. Именно в тот момент, когда он, как и было положено, просовывал голову между рук, Клара встала. Потому что внезапно послышался какой-то шум. Необычный шум, который до сих пор не раздавался в этом саду. По дорожке к ним шел Польдо Грабер. Он был в белой рубашке и выглядел торжественно.
— Пойдемте, — сказал он Кларе, — я должен вам кое-что показать.
Елена со своего стула, а Лоизи через треугольник своих широко расставленных ног, увидели, что Клара без единого слова, но с какой-то затаенной торопливостью последовала за Польдо Грабером. Глядя, как они уходят, полускрытые листвой кустов, Елена по направлению вдруг поняла, куда они отправились, до Лоизи же постепенно дошло, что его представление закончилось. Елена взяла Лоизи, уже снова стоявшего прямо, за руку, и они пошли следом. Так они оказались у фонтана, где Клара стояла рядом с Польдо и смотрела на воду, поднимавшуюся к ветвям деревьев и падающую затем в поросший мхом бассейн.
Прощание Клары с Еленой было недолгим, почти небрежным.
— Мы обязательно увидимся, — сказала она, слегка прикоснувшись губами к ее щеке.
Примерно через три недели Елена Лётц в дополнение к щедрому гонорару от Виктора Вассарея получила открытку с видом отеля «Империал» на острове Раб, жемчужине Адриатики. Надпись, набранная мелким шрифтом, сообщала об удобствах гостиницы, комфорте, ее международной известности, субтропическом саде, развлечениях на море; ниже Елена прочитала строки, написанные угловатым почерком Клары: «Виктор настоял на том, чтобы я поехала с ним отдыхать. Здесь просто замечательно. Как же теперь быть с моей стенографией?»
На этом прервались личные отношения Елены Лётц с ее кузиной Кларой. Елена и на следующий год получила часы в коммерческом училище. Позже она была принята на ставку, и ей уже не нужно было заботиться о средствах, необходимых для удовлетворения ее скромных потребностей.
Воздух в мансарде был спертым, затхлым. Наполовину задернутая занавеска затемняла комнату. На кровати в беспорядке валялись подушки и одеяло. Под ботинками Руди заскрипел деревянный пол. Руди снял ботинки. Бенедикт в библиотеке, раньше чем через два часа он не вернется. Венцеля нет дома. И все же Руди боялся, что его здесь застигнут, и мучился угрызениями совести. Сначала он просмотрел записные книжки Бенедикта; в них были стихи, которые особенно любил Бенедикт, выписывавший их из различных томиков. Ингеборг Бахман, Эрнст Яндль, Збигнев Герберт, Одиссей Элитис, Аполлинер. Ни имена, ни стихи ничего не говорили Руди. В одной из тетрадей он обнаружил записку с номером телефона и адресом Кристины. Они были записаны самой Кристиной, вероятно, в спешке. Руди оставил тетради лежать там, где нашел. Следуя внезапному побуждению, полез под подушку Бенедикта. Вытащил дорогой журнал по искусству, с цветными иллюстрациями на отличной глянцевой бумаге. Уселся на кровать. В журнале Руди обнаружил статью, обведенную красным фломастером. «Судя по некоторым признакам, ближайший международный биеннале[22] «Arti visive —1984» в Венеции снова станет центром ожесточенных дискуссий и местом, где будет широко представлено современное искусство. Ни с чем не сравнимая атмосфера несравненного города выгодно отличает это мероприятие от всех других. Расширение числа залов, формирование ведущих направлений и заметная ориентация на международные интересы создают удачные предпосылки для того, чтобы Венеция с открытием 10 июля нынешнего года биеннале стала столицей мирового искусства».
Дальше Руди можно было не читать. Теперь Руди Чапек знал, что Бенедикт снова планировал поездку в ненавистную Венецию. Поездку, которую он хотел предпринять без Руди. Однако в то, что Бенедикт поедет один, Руди не верил. У него было вполне определенное подозрение.
Посвистывая, Руди спустился по лестнице, накормил Якоба и покинул поселок. По дорожке, ведущей под гору, он бежал. Ему стало жарко: первые дни марта выдались теплыми. Он снял куртку и завязал рукава вокруг талии. После того как Руди пересек два пригородных района — пешком это заняло больше часа, — он добрался до безликого современного здания с грязным фасадом. На лифте поднялся на пятый этаж. В парадном было темно, оно освещалось лампочками, автоматически гаснущими через три минуты после включения. Руди не нужен был свет. Он хорошо здесь ориентировался.
Его многократные звонки в дверь не возымели действия. Руди прислонился к косяку и стал ждать. Потом стал размышлять, что мог бы лучше провести время до возвращения владелицы квартиры, чем стоя без дела на темной лестнице. Он спустился на лифте вниз и стал ходить взад и вперед перед домом. Через некоторое время вытащил из куртки конспект, стал читать, тихо повторяя прочитанное. Руди готовил очередной сюрприз.
Через полчаса он начал проявлять нетерпение, спрятал конспект и остановился у входа в дом. Входившие и выходившие из него люди не нравились ему. Весь дом ему не нравился. Ему было непонятно, как можно было поселиться в таком доме и жить в нем. Он не выдержал бы здесь даже одного дня.
Мужчина, приближающийся к парадному, был знаком Руди Чапеку: Руди видел его на нескольких фотографиях и запомнил лицо. Мужчина нес необъятный пакет, который был ему явно в тягость. Проходя мимо Руди, он сильно задел его пакетом и не соизволил даже извиниться.
— Вашей жены нету дома, — сказал Руди.
Конрад Гойценбах остановился.
— Кто вы? — спросил он и пристально оглядел Руди с головы до ног. — Вы не Бенедикт Лётц, — сказал он, когда тот, к кому был обращен этот вопрос, не ответил. — Вы, должно быть, Руди Чапек, — добавил он, поставив пакет на землю.
— Да, — сказал Руди, — я Чапек.
— Значит, вы все еще не хотите оставить в покое мою жену, — констатировал Конрад. — Вы знаете, что уже натворили много бед?
— Она ведь ушла от вас добровольно, — ответил Руди, готовый оказать сопротивление. — Ей просто надоела вечная зависимость и скука. Я никак не повлиял на ее решение.
— Может быть, — согласился Конрад, — возможно, вы и не повлияли. Но прекратите же, наконец, изображать из себя ее друга, что, собственно, может ей дать ваша дружба?
— Не знаю, — ответил Руди, — об этом вы можете спросить у нее самой. В любом случае вы обращались с ней не так, как нужно. Вам пора, наконец, это понять.
Конрад ответил не сразу. Он дернул за бечевку, обвязанную вокруг неудобного пакета, прошелся рукой по оберточной бумаге.
— Моя машина стоит довольно далеко отсюда, — сказал он. — Я тороплюсь. Вы ждете Кристину? Тогда я оставлю пакет здесь, а вы отдадите его ей.
— Все будет в порядке, — сказал Руди.
— Оставьте слово «порядок» в покое, — ответил зло Конрад. — Все вышло из колеи, моя жизнь и жизнь Кристины.
— Ваша — возможно, — сказал Руди, — но не вашей жены.
Конрад придвинулся поближе к Руди. Тому стоило усилий не отступить перед ним. С необычайной ясностью он видел лицо Конрада, его бледность, вызванную переутомлением и не исчезнувшую даже несмотря на возбуждение, растерянность в глазах.
— Признайтесь честно, — потребовал Конрад, — вы молоды, в вашем возрасте честность еще что-то значит. Так признайтесь же мне честно, на ваш взгляд, это правильно, что Кристина теперь живет здесь, в одной комнате, в двадцати квадратных метрах, не видя вокруг ничего, кроме бетона?
Руди почувствовал себя загнанным в угол.
— Все не так плохо, как вы говорите, — сказал он нерешительно, — она может в любое время переехать куда-нибудь в другое место.
— Может быть, к вам? — спросил Конрад и придвинулся еще ближе. Ощутив его дыхание на своем лице, Руди отвернулся.
— Нет, — сказал он, все так же глядя в сторону, — это невозможно.
— Ах вот как, — сказал Конрад.
Руди все еще не смотрел на него. Конрад Гойценбах повернулся и быстрым шагом пошел прочь. Пояс его плаща вылез из петли и теперь свободно болтался за спиной. Руди подумал, что это никак не подходит к представлению, которое он составил себе о Конраде Гойценбахе. Внезапно Конрад развернулся и снова побежал к нему. Отделившись от стены, Руди пошел навстречу.
— Послушайте, — сказал Конрад, — я адвокат, я мог бы разобраться с вами в судебном порядке, не забывайте этого.
— Со мной? — спросил Руди, делая удивленные глаза. — Да ради бога, разбирайтесь.
— Присматривайте за пакетом, — сказал Конрад, — это Кристинины принадлежности для рисования, они ей срочно нужны.
— Будет сделано, — ответил Руди.
Конрад ушел, а Руди пришлось ждать еще минут двадцать, пока не появилась Кристина. Она выглядела усталой, почти печальной. Он занес пакет наверх, в ее квартиру и побыл там некоторое время.
Бенедикт сразу заметил, что кто-то рылся в его вещах. Он заметил это прежде всего по бумажке с телефонным номером и адресом Кристины, который оказался теперь засунутым в другое место. В сущности, бумажка была ему не нужна. Телефон он знал наизусть и адрес тоже. К тому же он хорошо знал расположение дома, в котором теперь жила Кристина. Тем не менее он еще ни разу не был у нее. И еще ни разу не встречался с ней наедине. При их встречах всегда присутствовал Руди. Однако они часто и подолгу разговаривали друг с другом по телефону. Когда Бенедикт возвращался домой из библиотеки, он всегда заходил в телефонную будку, располагавшуюся в коротком тупичке, ею почти не пользовались. У него всегда было наготове несколько монет, чтобы поговорить подольше. Если у Кристины в это время находился Руди, то она говорила, что занята и перезвонит позже. В этом случае Бенедикт позже еще раз приходил к будке. У него было чувство, что Руди знает, что звонит он, Бенедикт. А так как скрытничать было не в его правилах, то он бы с удовольствием объяснился с Руди. Но тот хотел сохранить иллюзию того, что контакт Бенедикта с Кристиной поддерживается лишь через него, и избегал любых разговоров на эту тему. Он заводил речь о Кристине только в тех случаях, когда предлагал пойти куда-нибудь вместе с ней.