— Вон там стоит министр, — сказал Конрад тихо и указал в сторону на тучного господина. Я кивнула безо всякого интереса.
— Нет, спасибо, я не пью шампанское натощак, — сказала я стюардессе и взяла апельсиновый сок.
Марш Радецкого оборвался посредине такта. Самолет оторвался от взлетной полосы. Мне пришло в голову, что на окрестных полях имеется ужасно много кроликов, и я вспомнила о Якобе, любимце Руди.
— Зайцев не видно, — сказала я разочарованно.
— Ну и проблемы у тебя, — заметил Конрад.
Я откинула спинку и ослабила пристежные ремни. Ландшафт под нами менял свои размеры. Он удалялся, становясь широким и необозримым. Вскоре вокруг нас были облака. Иногда они выглядели белой размытой массой, иногда это были клочки с рваными краями, иногда корабли, величавые и гладкие. Они плыли нам навстречу, двигаясь гораздо быстрее нас. Я закрыла глаза. «Куда я лечу? — спросила я себя. — Нет, не в Цюрих. Мне незачем туда лететь». Стюардесса установила откидной столик.
— Вам кофе или чай? — спросила она. Я кивнула. Она повторила вопрос.
— Кофе, — ответила я. Конрад отложил свои бумаги.
— Кристина, — сказал он менторским тоном, — проснись.
Стоящий передо мной поднос не привлекал меня. У меня не было аппетита.
— Ростбиф мог бы быть и помягче, — констатировал Конрад.
— Кому нужен ростбиф в полдевятого утра? — ответила я.
— Что с тобой? — спросил Конрад. — Я надеялся, что поездка доставит тебе радость.
«Бенедикт, наверное, как раз встает», — подумала я.
В нашей части салона началось движение. Хотя господин министр и путешествовал в непосредственной близости к народу, в туристском классе, но у него были особые желания. Две стюардессы нервно носились туда-сюда. Одна из них задела подносом занавес между Pantry и First Class. Кувшинчик со сливками опрокинулся, сливки пролились на темно-серый пиджак Конрада, на его полосатый галстук. Стюардесса не считала Конрада very important person[24]. Она сначала достала новые сливки для министра и лишь потом подошла с салфеткой и извинениями к моему мужу. Обычно такой сдержанный, Конрад был взбешен, я пыталась успокоить его.
— Как я теперь выгляжу! — возмущался Конрад. — Пятна не отходят! — Стюардесса молча и беспомощно стояла перед ним.
— А бумаги? — сказал Конрад. — На них тоже попало!
Я взяла папку, чтобы вытереть ее носовым платком, и удивилась тому, что Конрад сделал резкое движение, пытаясь помешать мне.
«Высота нашего полета — 9500 метров, — послышался голос пилота, — большая облачность, при хорошей видимости вы могли бы увидеть слева город Зальцбург. Через 45 минут мы приземлимся в Цюрихе». Что говорил пилот о погоде в Цюрихе, я уже не слушала. Под своим носовым платком, прикрывавшим папку, которую Конрад не хотел мне давать, я обнаружила надпись. Это был знакомый мне адрес. Адрес Бенедикта Лётца. Я еще раз осторожно приподняла платок, прочитала слова «Дело об опекунстве» и имя Бенедикта. Один раз папка, которую хранил Конрад, уже доставила мне массу беспокойства, и вот теперь еще это дело, вероятно, связанное с первым. Инстинктивно я приняла безразличный вид.
— Давай сюда, — сказал Конрад и забрал у меня из рук папку. — Не так уж сильно она и пострадала.
Он смотрел на меня испытующе. Я притворилась, что не обратила внимания на название дела.
— Да, она пострадала не так уж сильно, — подтвердила я с невинной улыбкой.
Остаток пути я провела за изучением информации о полетах, расстояниях и пунктах прибытия. Расстояние от Вены до Цюриха составляло 640 километров. Теперь я, возможно, знала, зачем лечу туда.
Гостиница располагалась возле озера, из окна были видны серая вода и взмывавшие и опускающиеся на нее чайки. Как только мы устроились, Конрад сразу же ушел. Я осталась в комнате, не в силах оторваться от своих мыслей, запланированную прогулку по городу я перенесла на вторую половину дня. Между часом и двумя Конрад смог выкроить для меня немного времени. Он выглядел обеспокоенным и объяснил, что его поручение оказалось более сложным, чем он ожидал. Ему следует еще сходить в один из больших банков.
— Возьми меня с собой, — сказала я, — я еще никогда не была в швейцарском банке.
Конрад помедлил.
— Хорошо, — сказал он наконец, — но тебе придется подождать меня.
В кассовом зале крыша была стеклянная, ее подпирали тяжелые серые колонны. Строгая штукатурка на стенах, красные ковры, ухоженные растения в огромных кадках, письменные столы из дорогих сортов дерева, опаловое стекло ламп. Все свидетельствовало о чрезвычайной солидности и о власти, стоящей выше всяких подозрений. Конрад углубился в разговор со служащим, сидевшим за окошечком ценных бумаг. Я видела, что служащий несколько раз с сожалением пожал плечами, а потом вежливо вернул документы, положенные перед ним Конрадом. Конрад, казалось, пытался что-то объяснить, служащий слушал его с поистине швейцарским терпением. Появился еще один сотрудник, чтобы проводить Конрада в другой отдел. Я вскочила со своего кресла и подбежала к ним.
— Нам уже можно идти? — спросила я.
— Проявите еще немного терпения, мадам, — сказал служащий, — пока я свожу вашего мужа в Управление ценных бумаг.
Я снова села. Взяла одну из во множестве лежавших вокруг брошюр, отпечатанных на дорогой глянцевой бумаге. Большая часть того, что я читала, скользило мимо моего сознания. Но на одном абзаце я задержалась взглядом.
«Деятельность по управлению ценными бумагами вследствие новых форм вкладов, а также растущей интернационализации вкладов ценных бумаг институциональных инвесторов вновь значительно расширилась. Для обмена цифровыми данными с корреспондентными банками многократно использовалась международная информационная сеть, применимая и для ценных бумаг. Чтобы упростить дело транснационального управления ценными бумагами, банк всемерно способствовал стандартизации международных норм».
Я не поняла прочитанного. Но почувствовала, что для меня это может оказаться важным. И засунула брошюру в сумочку.
Через полчаса вернулся Конрад. Служащий простился любезным «До скорой встречи, господин доктор!». Прежде чем покинуть банк, Конрад рассказал мне еще о часовых поясах и различных валютах мира, показал табло, зеленые светящиеся надписи которых постоянно информировали об изменении курса валют. Я согласно кивнула, но почти не смотрела на них. Мне было ясно, что время умолчания слишком затянулось. Я должна поговорить с Конрадом.
Вечером, когда закрыты магазины, Банхофштрассе производит гораздо большее впечатление, чем днем. Правда, самые ценные вещи ювелиры к этому времени уже положили в сейфы, но то, что еще можно увидеть на бархатных подушечках, на кусках коры, на маленьких, наполненных песком мешочках, разложенных среди гальки или сухих листьев, превосходит по красоте и качеству все подобные вещи, выставляемые в витринах европейских городов. Я не люблю носить украшения, но мне доставляет удовольствие их рассматривать. Конрад терпеливо останавливался рядом со мной у каждой витрины, я заметила, что он замерз.
— У твоего клиента наверняка много денег, — говорю я. — Уж он-то мог бы купить своей жене любое украшение. Ведь так?
Я знала, что Конрад никогда не отвечает на мои вопросы, касающиеся клиента. Он и сейчас поступил так же.
— Раз мы не можем себе позволить ни одного из тех, что выставлены здесь, то тебя это не должно волновать, — сказал он.
«Добро пожаловать на аперитив» было написано в окнах большого ресторана. Конрад потянул меня внутрь. Он считал, что мне нужно выпить чего-нибудь горячительного.
Мы сели за последний свободный столик. Конрад стал изучать меню напитков. Мужчина, взявший с газетной подставки «Новую Цюрихскую», подошел к нам с рассерженной миной.
— Вы что, не видите, что на стуле лежат мои перчатки? — спросил он возмущенно. — Это мое место, разве не ясно?
Конрад вежливо извинился. Мы снова встали.
— Вечно эти ужасные иностранцы, — сказал мужчина и уселся.
Мы вышли на улицу.
— В банке разговаривали гораздо вежливее. У тебя завтра много дел?
— Не очень. Плохо только, что скоро мне придется приехать в Цюрих еще раз.
— Что? — воскликнула я удивленно. — Ведь это не было запланировано!
— Да, не было, — ответил Конрад, — но в этом есть необходимость.
— Почему? — спросила я. — Я хочу знать, в чем дело.
У Конрада, рассерженного и разочарованного из-за невыпитого аперитива, лопнуло терпение.
— Послушай-ка, Кристина, я не имею права и не собираюсь ничего тебе объяснять. Довольствуйся тем, что ты смогла поехать со мной, что ты гуляешь по Банхофштрассе и любуешься красивыми витринами, что завтра ты купишь пару мелочей, познакомишься поближе с этим милым городом, что тебе не нужно ни о чем заботиться. Работа — это мое дело.
Я ожидала этой реакции Конрада. Это было одно из его обычных statements[25], которые я ненавижу. Еще недавно я бы просто не стала обращать внимания на это заявление и тут же забыла бы о нем. Это время прошло. Я остановилась как раз под большими швейцарскими часами.
— Я не хочу довольствоваться тем, что ты мне предлагаешь, — сказала я так громко, что пара прохожих замедлила шаги и стала смотреть в нашу сторону. — Я сейчас же хочу знать, почему тебе нужно еще раз в Цюрих. Сейчас же, сию секунду.
Конрад тоже хорошо знал меня. Он понял, что сейчас ему нужно уступить, чтобы не привлекать всеобщего внимания.
— У меня не хватило одного документа, — сказал он тихо. — А теперь пошли.
Мы развернулись и отправились к нашей гостинице. На большой площади, где пересекалось несколько трамвайных линий и где находился банк — тот самый, в котором мы побывали после обеда, — установили гигантский кран. Мужчины в желтых защитных касках работали при ослепительно ярком свете прожекторов.
— Это тебе не кто-нибудь, а швейцарцы, — уважительно заметил Конрад, — они готовят все, чтобы на следующее утро можно было сразу же начать работать.