, но последующая война разрушила его. Долгое время он лежал в руинах, представляя собой унылое зрелище, но волна ностальгии способствовала его восстановлению со всеми несовременными, уже кажущимися комичными аттракционами. Он нравился венцам, в хорошие дни они стекались сюда целыми толпами. Я слышала о Маленьком Пратере, читала о нем и с удовольствием отправилась бы туда, но с Конрадом такое даже невозможно было представить. И вот теперь мне это наконец удастся.
Мы встретились на остановке трамвая. Бенедикт вышел первым, я давно его не видела, голубая футболка оживляла цвет его лица, он, казалось, радовался этому дню, нашей встрече. Руди был одет во все белое и новое, это придавало ему фешенебельный вид; он чуть не кинулся мне на шею, поднял, расцеловал в обе щеки, снова поставил на землю, показав таким образом Бенедикту, какие хорошие у него со мной отношения. Мы пошли — я посередине — по узкой, окаймленной маленькими садиками улице к входу в парк. С Руди не было никакого сладу, он сразу же купил мне воздушный шар в виде заячьей головы, хотя я и объясняла, что шар будет мешать нам развлекаться.
— Я в него выстрелю, — заявил Бенедикт и сделал такое движение, как будто снимает с плеча винтовку и прицеливается.
— Тогда я выстрелю в тебя, — сказал Руди, побежал вперед и вернулся с тремя лангошами[31]. Их чесночный запах вызвал у меня приступ чихания, к сожалению, я не могла попробовать ни кусочка. Таким образом, Руди пришлось съесть два. Вокруг него образовалась заметная пустота.
Под восьмигранной, покрытой рубероидом шатровой крышей карусели деревянные ржущие лошади, вытянув ноги, прыгали в никуда. «Кто же захочет сесть на них? — подумала я. — Никто, даже дети. Кто качается еще на этих страшилищах с пестрыми седлами?» Через три минуты я тоже качалась, хохоча сначала раздраженно, потом уже без раздражения в незнакомом, сперва тяжеловесном, а потом становившемся все более легким и естественным ритме.
— И-го-го, — кричал Руди рядом со мной, а я ему в ответ: — Всадники не говорят и-го-го. — А он: — А я говорю.
Бенедикту тоже не составило труда вдеть больную ногу в стремя, он даже поднял руку, чтобы мимоходом прикоснуться к моему плечу.
— Еще раз, — сказала я.
— Да, еще раз, — сказал Руди, а Бенедикт ничего не сказал, он просто поехал еще раз вместе с нами.
— Мне хочется чего-нибудь сладкого, — заявила я потом, и Руди купил розовую сахарную вату. Я поднесла гигантскую паутину к лицу и объявила себя невидимой.
— Ищите меня, — потребовала я и протянула Бенедикту шар-зайца, — ищите меня среди других.
— Тебя я найду везде, — сказал Руди.
— А ты? — спросила я у Бенедикта.
— Не везде, — сказал он. Я побежала, лавируя между людьми, остановилась за деревом, держа сахарную вату над головой.
— Я вас вижу, — сказала я, когда Руди и Бенедикт проходили мимо.
— Я не вижу тебя, — ответил Бенедикт и пошел дальше.
— Привет, — сказал Руди, ухватил меня за талию и потащил назад на дорожку.
«Гусеница» была значительно лучше остальных аттракционов. В «гусенице» я могла бы кататься часами. Она поднималась, опускалась, кружилась, ее тело из множества звеньев с дурацкой круглоглазой головой медленно перекатывало по кругу маленькие вагончики.
— Сколько у вас денег? — спросила я у Руди и Бенедикта, которые сидели напротив меня. — У меня ничего нет.
Руди вытащил свой кошелек, озабоченно взглянул, сказал:
— Пусто.
И внезапно между пальцами у него оказалась зажатой бумажка в пятьсот шиллингов.
— Идиот, — проворчал Бенедикт и резко вырвал бумажку из рук Руди.
— Дай сюда, это не твоя, — возмутился Руди.
— Знаю, — ответил Бенедикт. — Я заплачу за следующую поездку.
Я ни о чем особо не думала, когда выбрала самолет на цепях. Он всегда был недостижим для меня, ребенком мне никогда не разрешали влезать в один из круглых горшков, которые взлетали, казалось, до самого неба. Сейчас же мне разрешалось сделать это, никто не мог мне запретить. Лишь когда я уже сидела внутри, мне стало ясно, что Бенедикт не сможет прокатиться на этом аттракционе.
— Мы скоро вернемся, — сказал Руди. Сначала я смотрела вниз, на Бенедикта, он сидел на скамейке и снова держал шар-зайца, с каждым кругом, который мы пролетали, он становился немного меньше. Но вот мы достигли наибольшей высоты, и цепи под нами составили одну плоскость с землей, я уже не понимала, кружится ли у меня голова или я счастлива, а может быть, я растворилась в облаке, парящем над Малым Пратером, в тот момент я забыла о Бенедикте. Когда мы медленно приблизились к земле, Руди ухватился за одну из моих цепей, и мы приземлились, скованные друг с другом.
— Хотите прокатиться еще? — спросил Бенедикт, но Руди ответил «нет», еще прежде, чем я.
Потом мы заглянули в один из ресторанчиков, все уже устроились на свежем воздухе: семьи с детьми, пенсионеры, молодежь. Руди и Бенедикт припали губами к пене в огромных пивных кружках, из пены они вынырнули с белыми усами. Я одним глотком осушила бокал сельтерской воды с вином, мне хотелось пить и вообще делать то, что доставляет мне удовольствие.
— Мы еще не уходим, — сказала я, мои кавалеры застучали кулаками по столу, громко подтверждая это.
— Еще одну сельтерскую с вином для Кристины, — сказал Руди. Когда официант принес полный бокал, Руди кивнул в сторону Бенедикта. — Он изменился, — объявил он, — точнее говоря, он стал совершеннолетним.
— Что? — переспросила я растерянно. — Когда?
— Сегодня, — сказал Руди и вскочил, — у Бенедикта сегодня день рождения.
— Оставь это, — зло сказал Бенедикт, — я же тебе говорил…
— Нет, — закричал Руди, — такое нельзя скрывать.
Он начал громко петь «Happy birthday to you»[32], я стала ему подпевать, а поскольку «dear[33] Benedikt» не сочетался с ритмом, я запела «dear Benny». Руди понравилась моя идея, он считал, что Бенни — это роскошно, теперь он будет говорить только Бенни, а не Бенедикт. Я видела, что Бенедикт страдает.
— Хватит, — сказала я Руди, — давай перестанем.
Я подошла к Бенедикту и поцеловала его в щеку.
— Желаю тебе всего хорошего, — сказала я, — будь счастлив.
— Сейчас он счастлив, — сказал Руди.
На деревянной танцевальной площадке в глубине сада начал играть оркестр. Музыканты были в зеленых вышитых бархатных жилетках с черными брюками. Они специализировались на Evergreens и сельской музыке, громче всех других инструментов звучал аккордеон. Я боялась, что Руди пригласит меня танцевать, но он не сделал этого, а придвинулся ко мне поближе и стал строить из картонных подставок под пивные кружки башню. Привязанный к спинке стула, над нами парил шар-заяц.
— Теперь ты получишь деньги? — спросил Руди.
Бенедикт пожал плечами.
— На многое я не рассчитываю, — сказал он равнодушно.
— Но ты же должен знать… — начала я осторожно.
— Пока я еще совсем ничего не знаю, — возразил Бенедикт.
Башня Руди рядом со мной рухнула. Указательным и большим пальцами он начал щелкать пивные подставки, посылая их в сторону Бенедикта.
— Даже если при этом ты мало что получишь, — сказал он, — у тебя же есть твоя работа!
— Нет, — ответил Бенедикт, — ты ошибаешься, ее у меня больше нет. Я уволился.
— Что? — переспросил Руди. Он перегнулся через стол и уставился на Бенедикта. — Ну и глупые же у тебя шутки.
— Нет, — возразил Бенедикт, — я серьезно. Я уже две недели не работаю.
— Но это же безумие! Почему? Тебя там чем-нибудь обидели?
— Нет, ничем не обидели, — спокойно ответил Бенедикт. — Мною даже были довольны. Я бы наверняка мог еще долго работать там.
— Я все-таки не понимаю тебя, — рассерженно сказал Руди. — Неужели теперь все опять начнется сначала? Проблемы с моим отцом…
— Я думаю, Венцель знает, — сказал Бенедикт. — Ты разве не заметил, что он со мной почти не разговаривает?
— Нет. А впрочем… Я просто не задумывался на этот счет. Но это же чертовски легкомысленно!
Руди едва сдерживался. Я толкнула его локтем в бок. Он снова уселся, выпил свое пиво. И тут наконец его бешенство нашло выход: ударом ноги он опрокинул соседний стул. Шар отвязался, заячья голова, покачиваясь, приподнялась с земли, ее неуверенные движения становились все свободнее по мере того, как она поднималась все выше, пока не полетела наконец быстро и прямо как свеча в сверкающее весеннее небо.
— Пиф-паф, — сказал Бенедикт, сидевший напротив нас, и направил руку с вытянутым указательным пальцем в сторону улетающего шара. Иногда случаются самые невероятные вещи. Никто не мог объяснить, почему шар-заяц действительно лопнул. Да, да, он лопнул, и множество мелких обрывков полиэтилена медленно планировали вниз на землю. Мы молча смотрели на происходящее. Затем Руди, хотя я и удерживала его за руку, набросился на Бенедикта и стал так грубо трясти его за плечо, что я испугалась, не опрокинет ли он и стул приятеля.
— Почему ты не рассказал обо всем раньше? Это свинство, так нечестно, ты вечно что-то скрываешь от меня, это не дружба, а…
Он не нашел подходящего слова, а может, и нашел, но не захотел произнести.
— Объясни же нам, почему ты уволился, — потребовала я у Бенедикта.
— Потому что работать дальше не было смысла, — сухо ответил Бенедикт. — Впрочем, это мое дело. Только мое.
Мы заказали еще колбасу с уксусом и луком, уйти сразу казалось нам невозможным. Оркестр играл одну за другой чешские польки, как будто хотел воскресить прежние времена Маленького Пратера. Пожилые пары двигались под музыку, не очень ловко, но с удовольствием, некоторые женщины танцевали друг с другом. Иногда от музыкального автомата доносились громкие обрывки мелодий, смешиваясь с польками в гротескные ритмы.
— Мой сюрприз скоро будет готов, — заявил Руди. — У вас глаза полезут на лоб.