— Мне что-то нехорошо, — сказала я немного погодя Бенедикту, и он ответил:
— Мне тоже.
— Выпейте обстлера, — сказал пожилой человек за нами и вытащил из пиджака маленькую дорожную бутылку.
Обстлер был великолепен, в нем смешались запахи слив, груш и яблок. Мы пересекли невысокую горную цепь и выехали на открытое место, широкие поля граничили с виноградниками, недалеко виднелось озеро с колышущимися рядами камыша, как будто воткнутыми в горизонт. В маленьких, вросших в землю деревеньках, раскинувшихся вокруг выгонов, как и четыреста лет назад, еще стояли последние сохранившиеся двухэтажные дома с глядевшими на дорогу фронтонами, с широкими воротами, завершавшимися полуциркульными арками, и со сводчатыми въездами. Рядом с ними — не получившая признания современность, разрушения, нанесенные благосостоянием и невежеством. Я внезапно испытала страх перед домом, в котором живет Агнес.
Деревня выглядела ничем не примечательной, лишенной всякой связи с прошлым. Зато здесь было много цветов в окошках, а дорожки чисто выметены. «Спросить в доме № 32», — написала Агнес. Женщина, живущая там, с любопытством окинула нас взглядом, потом позвала своего мужа и сообщила ему: «Они хотят видеть госпожу Амон».
Муж сказал, что проводит нас. Мы зашагали вслед за ним по улице. Сразу же за деревней свернули на боковую дорожку, открытая, не обсаженная деревьями, она граничила с полями. Потом мы неожиданно увидели перед собой небольшой огороженный забором участок земли с маленьким деревянным домиком. Он выглядел так, словно его построили только вчера.
— Это я строил, — сказал мужчина, ожидая от нас взрыва восторга. Но мы пока ничего не могли сказать по этому поводу. Мужчина еще немного постоял, потом ушел.
— Звони ты, — сказала я Бенедикту.
— Нет, ты, — ответил он.
Как будто тайно сговорившись, мы оба положили палец на звонок. Вскоре стало слышно, как отпирают дверь, она открылась, и появилась Агнес. Я не видела ее больше пяти месяцев, она показалась мне постаревшей, почти дряхлой. Но при виде Бенедикта ее лицо просияло. В припадке малодушия я немного отступила назад, так что она заметила меня не сразу.
Она остановилась посреди дорожки, ведущей к садовой калитке, связка ключей в ее руке позвякивала. Хотя солнце ее не слепило, она приложила ладонь ко лбу, как будто не веря собственным глазам. Так она и стояла, не двигаясь. Потом рука Агнес, проведя по носу, губам и подбородку, потянулась к карману передника, где и скрылась.
— Привет, Агнес, — сказал Бенедикт. — Очнись, наконец, это же мы, Кристина и я.
Первые часы мы провели, старательно пытаясь наладить взаимоотношения с Агнес. Она показывала нам дом и еще до вольно неухоженный сад. При этом она не обращала на меня никакого внимания, а смотрела только на Бенедикта. По его мимике она пыталась определить, как ему нравятся ее владения.
— Ты здорово все устроила, Агнес, — сказал наконец Бенедикт, — я от тебя этого не ожидал.
Агнес даже не улыбнулась, услышав это, но она распрямилась и стала выглядеть как-то значительнее, ее черты смягчились, приобрели приветливое выражение.
— А вам, — спросила она меня тихо, — вам тоже нравится?
— Очень, — ответила я, — правда, Агнес.
Я не кривила душой. Дом был непритязательным, приветливым и светлым, в нем стоял смолистый запах, как от свежесрубленных деревьев. Немногочисленные предметы обстановки хорошо подходили к низким помещениям. Агнес выбрала для занавесок и покрывал яркие цвета, хорошо сочетавшиеся друг с другом. Окно с цветами произвело сначала впечатление чего-то чужеродного, впрочем, множество цветущих растений оживляли комнату. А кухня у Агнес была такой, какую я всегда хотела иметь. Небольшая, но вместительная, с белой эмалированной газовой плитой, которую можно было топить и углем, с настоящим буфетом: у него деревянные дверцы внизу и стеклянные наверху, через них видны пузатые миски, стеклянные стаканы с ручками и нарядные, вышитые крестом полотенца. Стол со скамейкой углом, пол из чисто обструганных досок. Я села на скамейку, сняла туфли, уперлась локтями в стол и сказала:
— Агнес, пожалуйста, затопи, я хочу услышать, как гудит огонь.
Она вышла и вернулась с корзиной, полной тонкого хвороста, он сразу же разгорелся, стал потрескивать и пощелкивать, лишь когда Агнес положила сверху толстое буковое полено, пламя утихомирилось. Я наслаждалась этим огнем в начале лета, Бенедикт сидел рядом со мной, зевнув, он потянулся и сказал:
— У тебя уютно, Агнес, — и добавил:
— Почти так же, как у Чапеков.
Этого ему говорить не следовало.
Агнес рванула к себе кастрюлю с молоком, которую как раз собиралась поставить на огонь. Молоко брызнуло на уже разогревшуюся плиту, сразу же запахло горелым. Скомканной газетной бумагой Агнес начала вытирать плиту, она не поднимала головы.
— В последнее время у Чапеков было не так уж и уютно, — сказала я. — Бенедикт ушел оттуда.
Агнес подошла, встала у стола.
— Навсегда? — спросила она.
Бенедикт кивнул.
— Теперь ты останешься здесь?
— На какое-то время, — ответил Бенедикт. — Так что из одного деревянного дома я перебрался в другой. Но твой дом лучше, Агнес.
— Я знаю, — сказала Агнес. — Это и твой дом, Бенедикт. Я строила его не только для себя.
Бенедикт не нашелся сразу, что ответить.
— Спасибо, Агнес, — сказал он после минутного молчания. — Я знаю, как ты ко мне относишься. Посмотрим.
Я поняла, что он хочет уклониться от ответа, не связывать себя обещанием. Но в тот момент для Агнес было достаточно вывести Чапеков из игры. Я подумала о Руди, и у меня впервые возникло чувство вины, которое я тут же заглушила. Мой взгляд упал на чемодан, все еще стоявший у входа. Агнес вела себя так, как будто его не существовало.
— Вы сегодня же возвращаетесь домой? — спросила она меня.
— Кристина останется здесь, — объявил Бенедикт.
— Здесь всем не хватит места, — запинаясь, пробормотала Агнес, — может быть, у столяра, где я жила раньше?
— Агнес, у тебя есть комната для меня, моя комната. В ней будет спать и Кристина.
Я всегда считала себя современной, раскрепощенной женщиной, лишенной предрассудков. В тот момент я напрочь забыла об этом, съежившись на скамейке. Для Агнес я все еще была женой Конрада.
Агнес подложила дров, и отсвет огня упал на ее лицо.
— Понимаешь, — сказал Бенедикт, — мы не хотим тебя обманывать.
— Господин доктор, — сказала мне Агнес и отвернулась, чтобы вытереть руки, — упоминал, что вы дружите с Бенедиктом.
Я тут же потребовала, чтобы она рассказала о своей встрече с Конрадом. Что она и сделала. Правда, я была убеждена, что она рассказала не все. Потом Агнес вышла и долго не появлялась. Мы с Бенедиктом сидели за столом, изредка переговариваясь, и ждали. Наконец она появилась, неся еду и вино, сама она ничего не ела и не пила.
В комнате Бенедикта над кроватью висела картина с красавицей, окруженной парящими ангелами, в выстеленной бархатом лодке. Бенедикту картина была хорошо знакома, и все же он не мог не рассмеяться. Я прижала палец к губам.
В последующие дни мы обследовали территорию, примыкающую к дому, совершали маленькие прогулки в деревню. Часто мы сидели в саду и читали. Бенедикт привез в своем полотняном мешке множество книг. Мы не знали, как подступиться к Агнес, почти не разговаривавшей с нами, избегавшей нас. Лишь оставаясь наедине с Бенедиктом, она оживлялась. Ему не удалось скрыть от нее, что он повредил ногу, я не знаю, сказал ли он ей, как это произошло. Как бы то ни было, она не допускала, чтобы я чистила и перевязывала раны. Она сама очень тщательно проделывала это по утрам и вечерам. Я заметила, что ей не хочется, чтобы я присутствовала при перевязках, и вообще я чувствовала, что меня не хотят, а только терпят. Агнес не так представляла себе совместную жизнь с Бенедиктом. Ее привязанность ко мне, раньше так часто проявлявшаяся, сменилась заметной недоброжелательностью. Ночами мы с Бенедиктом тихо лежали в его постели, разговаривали только шепотом, а если осмеливались любить друг друга, то подавляли малейший вскрик нашего счастья.
За садом Агнес, там, где начинались поля, проходила заросшая сорняками канава. Я часто перебиралась через нее, чтобы посмотреть на широкую, засаженную пшеницей и кустиками кукурузы равнину, взгляд свободно скользил по ней, останавливаясь лишь на группах растрепанных деревьев и на спесиво торчавших вверх силосных башнях. На горизонте можно было разглядеть церковь с двумя башнями, посещавшуюся обычно паломниками, а рядом с прямой лентой дороги чернели покоробившиеся от непогоды прошлогодние стога. Куры с соседних участков рылись в канаве в поисках пищи, ненадолго взлетая, когда воздух разрывал пронзительный скрежет шкива из механической мастерской. Но такое происходило нечасто. Я как раз сидела на поросшем травой краю поля, когда появилась Агнес, чтобы выбросить мусор в канаву. Заметив меня, она испугалась и хотела тихонько повернуть назад.
— Агнес, — сказала я, — не уходи, я должна у тебя кое-что спросить.
Агнес крепко сжала ручку своего мусорного ведра, как будто это могло ей помочь.
— Когда-то ты искала меня из-за денег, которые я тебе должна, и Конрад застал тебя врасплох, он ведь сказал тебе не только о том, что я дружу с Бенедиктом. Вы говорили и о другом. Думаю, тебе следовало бы рассказать мне об этом.
Агнес не двигалась. Нас разделяла канава, в нос ударил терпкий запах крапивы и тысячелистника. Куры накинулись на объедки, они дрались за каждый кусок. Я обхватила ноги руками и положила голову на колени.
— Я обманула вас, — внезапно сказала Агнес. — Я знала Клару Вассарей.
Это неожиданное признание удивило, но не ошеломило меня. В тот момент я даже не уловила в ее словах никакой логики.
— Ну и что? — я не могла скрыть изумления. — Какое отношение это имеет к Конраду?
— Господин доктор узнал об этом, — тихо сказала Агнес. — А еще он выяснил, почему умерла Клара Вассарей.