Руби же продолжала выступать под будоражащим освещением единственного синего софита, смеяться и шутить с молодыми людьми, поддерживая имидж Принцессы Тай. Но дома она была безутешна. От Йори не было никаких вестей, но она пресекала порывы разыскать его или родителей.
— Знаешь, у китайцев и японцев есть кое-что общее, — сказала она как-то вечером. — Моя репутация — это репутация моей семьи. Любое мое действие отразится и на их судьбе, как и любой их поступок повлияет на мою жизнь. Если я опорочу свое имя, то и моя семья будет опорочена. А когда моя семья опорочена, у меня тоже нет будущего.
Невыносимо было видеть Руби такой испуганной и грустной, но я не знала, как помочь ей преодолеть охватившее ее чувство стыда. В смятении я закрывалась у себя в комнате и не выходила, даже когда слышала, что Руби плачет. Может быть, мне стоило находиться рядом с ней в эти минуты, но я не хотела, чтобы она теряла остатки достоинства в моем присутствии.
Что касается Элен, то она так долго хранила секрет о своем первом браке, что теперь он стал ей не нужен.
— Я не хочу снова это вспоминать, — говорила она, если я задавала ей какие-то вопросы. — Ты становишься слишком любопытной и суешь нос куда не надо, хуже Иды.
Элен брала Томми на работу, но всякий раз, когда надо было его оставить, чтобы выйти на сцену, дело доходило до истерики. В клубе царила нервозность, витали настроения в духе «мы им всем покажем». Кое-кто из персонала «Запретного города» затаил давние обиды на японцев за вторжение в Китай. Некоторые официанты и уборщики уволились из клуба и пошли добровольцами на фронт, других Дядюшка Сэм вызывал на беседы сам.
Через десять дней после нападения на Перл-Харбор Джо принес нам домой последние выпуски «Лайф» и «Таймс». Мы подумали, что наконец-то получим информацию, которой можно будет доверять, но как же мы заблуждались! Журналы пестрели схемами и фотографиями с заголовками: «Как отличить япошку от китайца» и «Как отличить ваших друзей от япошек». «Лайф» призывал читателей преодолеть «опасное неведение» по этим «деликатным вопросам». Итак, по их информации, китайцы были высокими, в среднем пять с половиной футов, в то время как японцы не превышали отметки в пять футов и два — два с половиной дюйма. Китайцы были склонны полнеть, чтобы показать свой достаток, а япошки редко были толстыми, за исключением борцов сумо. У китайцев не росли волосы на лице, японцы же могли отрастить усы. Лица китайцев, десятилетиями до этого считавшиеся «непроницаемыми», внезапно стали открытыми и дружелюбными, и в итоге любой читатель, вооруженный «достоверной» информацией из этих статей, мог легко узнать японца по приверженности к догмам, настойчивому стремлению доказать всем остальным свое превосходство и привычке громко смеяться при неподобающих обстоятельствах.
— Здесь сказано, что у китайцев кожа цвета желтого пергамента, — сказала Руби, обращаясь к Джо. — А у японцев — землисто-желтая. А еще у япошек плоские носы, массивные щеки и скулы и короткие лица.
Мало того что в этих статьях была полная чепуха, но слышать, как ее цитирует Руби, было выше моих сил. От происходящего у меня кровь стыла в жилах. Заглянув ей в глаза и не увидев ни единой искорки смеха, я поняла, что она сама не своя от ужаса. Все это — ложь, не дающее покоя неведение о том, что будет дальше, если ее секрет будет раскрыт, беспокойство о том, как поступит Джо, когда обо всем узнает, — сводило с ума.
С приближением Рождества у телефонных компаний появился новый рекламный девиз: «Междугородние звонки помогают объединить нацию». Они обещали использовать все соединения и всех операторов даже в сам Сочельник и Рождество.
Мне хотелось, чтобы мама знала, что у меня все в порядке, хотелось услышать, что и у них все хорошо и что они меня любят. Но я все еще с ужасом думала о том, что трубку может снять отец. Что, если он не позволит мне поговорить с мамой? Поэтому я даже не пыталась им позвонить. Я ненавидела себя за эту трусость и тоже плакала вечерами.
В конце января Департамент юстиции объявил, что во всех стратегических точках, к которым относился и Сан-Франциско, пройдет зачистка от вражеских элементов. Второго февраля они начинают регистрацию жителей. Руби же эта новость не обеспокоила.
— Я не вражеский элемент. Я здесь родилась, я гражданка Америки.
Мне было очень страшно за нее.
Грейс. Танцы на грани
За первые месяцы войны наша жизнь кардинально изменилась. В городе по-прежнему выли сирены, предупреждая о возможных атаках с воздуха, и отключался свет, но комендантский час был снят, и реальная опасность вторжения отступила. Сан-Франциско стал гражданским портом, и город вновь ожил. Чайна-таун закипел бурной деятельностью. Солдаты неспешно ходили по улицам, переходя от бара к бару. Они заполонили ночные клубы и сорили деньгами так, словно для них не существовало завтрашнего дня. Правда, для некоторых из них он действительно мог не настать. Люди не желали сидеть по домам. Дела в «Запретном городе» шли так-сяк, в зависимости от известий из Европы или с океанского фронта, и так было во всех увеселительных заведениях.
Кто-то из журналистов «Вэрайети» назвал это «бегством от реальности». Клубы вроде нашего давали людям возможность сбросить напряжение, отпраздновать, поделиться пережитым, послушать рассказы других и развеять смехом пронзительный страх перед будущим.
Чарли было очень сложно удержать штат танцовщиц, потому что солдаты с неожиданным рвением стали жениться на наших девочках, несмотря на то что были почти незнакомы с ними. Страх смерти — мощный афродизиак.
Элен и Руби оказались связаны друг с другом пережитыми трагедиями, но обе относились друг к другу с настороженностью. Я часто замечала, как они сидят в укромном уголке клуба до его открытия и тихо говорят о чем-то. Теперь, когда тайна Элен выплыла наружу, она стала позволять себе время от времени взрываться глубинным недоверием и ненавистью к японцам. Руби реагировала на эти редкие всплески так же, как и на ситуации, в которых кто-нибудь из наших знакомых начинал говорить о том, чтобы отправиться «убивать этих япошек»: она выпивала еще один коктейль и танцевала до тех пор, пока у партнера не иссякали силы, и спала со всеми подряд. В отличие от всех нас она танцевала не просто на краю вулкана — она метила в самое его огненное жерло.
Однажды вечером в самом начале 1942 года я сидела за столиком с морскими офицерами, расквартированными на острове Сокровищ, и слушала их рассказы о том, как изменилось это место со времени моего последнего посещения его. Когда в зал вошел Джо и увидел меня, оркестр играл песню под названием «У япошек нет ни малейшего шанса». Что-то в его походке и манере, с которой он расправил плечи, подсказывало, что он поступил на военную службу.
Я поблагодарила моряков и пошла навстречу Джо.
— ВВС США, — сказал он мне вместо приветствия.
Ну конечно! То, что раньше называлось Корпусом армейской авиации, сейчас стало самым активным военным ресурсом, объявившим о наборе добровольцев. Это происходило потому, что в распоряжении японцев было много военных пилотов, а у нас их не доставало. Военно-воздушные силы нуждались в образованных мужчинах, а Джо был выпускником университета, имевшим за плечами два года юридической практики. ВВС считались армейской элитой, и там ему было самое место.
— Когда ты отбываешь? — спросила я.
— Через пару недель, — ответил он.
Чарли угостил Джо ужином и напитками за счет заведения. Все девушки подошли поздравить. Ида сидела у него на коленях, словно имела на это право. Джо беззаботно принимал эти знаки внимания, как и полагалось блестящему летчику, в которого он превратился, просто подписав договор с военным начальством. Руби же смотрела на него с очень хорошо знакомым мне выражением лица. Блеск притягивает к себе подобное, и никто не реагировал на это более бурно, чем Руби. Страсть между ними никогда не остывала, даже в последние несколько месяцев, хоть пламя и стихло до состояния тлеющих углей, но лишь дуновения славы оказалось достаточно, чтобы она разгорелась с новой силой.
В мгновение ока Ида была изгнана взашей, а Джо оказался в полной власти Руби.
Даже после всего пережитого мне было мучительно больно все это видеть, потому что игра снова изменила свои правила. Слишком примитивно он реагировал на Руби.
В тот вечер Джо сделал Руби предложение, а я никак не могла справиться с мыслью, что лучше бы он выбрал меня, а не ее. Это все было неразумно, но мы так боялись будущего, что изо всех сил цеплялись за атрибуты, связывавшие нас с ощущением «нормальной» жизни. Мне думается, во всяком случае, мне хочется в это верить, что Джо принимал соблазнительность Руби и ощущения, которые она у него вызывала, за любовь. И разумеется, пал жертвой этого своего заблуждения, как и многие другие мужчины. Для Руби же Джо был возможным мостиком в безопасную гавань. Одно то, что она стала думать о браке, уже говорило само за себя: броня, благодаря которой она со спокойным бесстрашием воспринимала окружавшую враждебность, дала трещину. Шла война, и мои переживания казались совершенно незначительными по сравнению с тем, что предстояло сейчас Руби и Джо. Правда, это не означало, что они смогут пожениться в Калифорнии.
— Давай поедем в Мексику и распишемся там, — предложила Руби.
Джо отверг эту идею, заявив, что покидать страну сейчас было бы безрассудно. Он написал в Адвокатуру штата Невада с просьбой о разрешении на брак с азиаткой здесь, в Сан-Франциско, и получил отказ. Причина отказа объяснялась тем, что белому человеку преступно вступать в «межрасовый брак с представителем эфиопской или негроидной расы либо монголоидной или желтой». Когда он написал с той же просьбой в соседний штат Юта, то получил ответ, что «браки между белыми и монголоидами, малайцами, мулатами и квартеронами» были также запрещены. С каждым отказом Джо впадал во все большую ярость, а Руби теряла спокойствие духа.
— Ты должна сказать ему правду, — говорила ей Элен как-то вечером, когда мы втроем сидели в нашей квартире, плотно задвинув шторы. Томми спал в корзинке на полу под тихую музыку, доносившуюся из радио.