– Зацелованные рекой, – женщина протянула руку и ласково провела пальцами по деревянной чешуе. – Охранительницы!
– Но почему они к нам спиной?
Русалки были необыкновенно умело вырезаны. Настолько тонко, что казалось, чешуя их хвостов отливает перламутром, а кожа нежно светится. Маруся первый раз в своей жизни видела такое чудо.
– Я же сказала – Охранительницы! – женщина нахмурилась.
Какой-то шум послышался со стороны аквариума, вода в нём неожиданно всколыхнулась и выплеснулась наружу.
– Мы закрываемся, вам пора уходить. – Марусю резко потянули к двери, и в этот момент снова раздался рёв. Он был гораздо громче и яростнее, чем слышанный ею недавно. И последнее, что она увидела, перед тем, как её вытолкнули за дверь, были лица двух фараонок. Они смотрели прямо на неё, рты их были широко открыты, мелкие острые зубы обнажились в крике, в огромных глазах полыхала ненависть. Оглушённая Маруся прислонилась к двери, гладкое дерево приятно холодило щеку и успокаивало. Нет, не ненависть была в глазах у русалок, а боль.
IV
Да, рот у её двойника во сне был точно такой-же. Горячий чёрный провал с острыми зубами. Но вторая часть сна пугала больше, белёсые глаза утопленника не отпускали её. Маруся быстро приняла душ и спустилась на завтрак. Есть совсем не хотелось, она взяла только кофе и села у окна. И в этот момент поняла причину своего беспокойства.
Прямо перед ней, через два столика, сидел утопленник из её сна. Рядом с ним хмуро поглощала овсяную кашу его жена. Пара эта с самого начала поездки привлекала внимание Маруси. Они явились к месту сбора с двумя огромными чемоданами. Что можно было взять с собой в недельную поездку и запихнуть в бездонное чемоданное чрево, Маруся не знала, наряды муж с женой особо не меняли. Зато ругались с редким постоянством и громко. Он вспоминал ей какого-то Илюшу, а она в ответ принюхивалась и подозревала его в пьянстве.
Аппетит совсем пропал, Маруся сделала ещё пару глотков кофе и пошла на улицу. Сегодня группу должны были повести в этнографический музей, и Маруся надеялась расспросить там о местных русалках.
«Утопленник» с женой тоже пошли на экскурсию, но по пути он свернул в переулок. Маруся чуть задержалась и увидела, что тот исчез за дверью гастронома. Возможно, подозрения жены имели под собой основания. Жена же его неожиданно зашла в те самые «Небеса», где Маруся вчера видела ревущих русалок. Подумалось, что надо будет за ужином расспросить её, Маруся ускорила шаг и догнала группу уже на входе в музей.
V
Комната, посвящённая русалкам, была небольшой, и группа быстро её проскочила, а Маруся задержалась. Она внимательно рассмотрела несколько грубо вырезанных из дерева коренастых фигур, расписную прялку и пару вышитых рушников. И даже начала читать надписи к экспонатам, хотя и страшно это дело не любила, слова убивали то живое, что теплилось в красках.
– Почему всё-таки фараонки, откуда такое название?
– А вас не устраивает научное объяснение?
Маруся оглянулась. Как она старушку-то не заметила? Та сидела на стуле у выхода из комнаты.
– Вот это объяснение? – Маруся подошла поближе и вчиталась в текст. – Нет, не устраивает.
– И правильно, искать нужно не в википедиях.
Смотри ты, какие слова знает! Маруся улыбнулась:
– А где тогда?
– В былинах да легендах. Только их правильно рассказывать надо, – старушка наклонила голову вперёд, очки съехали на кончик носа и чудом там замерли. На Марусю смотрели ясные голубые глаза. Да нет – никакая она не старушка, просто седины в волосах много. «Соль с перцем», кажется так британцы называют сильную проседь.
– Русалки возникли не из воды речной и озёрной. И не вышли к нам с тропинок лесных. Да вы присаживайтесь, у нас на экспонатах сидеть можно.
Тембр голоса смотрительницы неуловимо начал меняться. Маруся тихо осела на предложенную скамью и дальше уже слушала не шевелясь, совершенно околдованная этим голосом. Это был поток звуков, запахов, ветра. В нём было всё – и шум летнего густого ливня, и кружение россыпи звёзд над луговыми травами, и тёплая июльская пыль, что так ласково щекочет ноги в полдень.
– Случилось это в те далёкие времена, когда Небо нежно обнимало Землю, звери и птицы не боялись людей, а сосны были такими высокими, что можно было залезть по стволу на самый верх и рукой дотянуться до звёзд.
Жили в наших местах две сестры. Домик их стоял на окраине, у самого леса. Обе мастерицы были знатные, старшая полотно ткала, тонкое и ласковое, как вода в летний день. А младшая травы знала и так умела сказки рассказывать, что слушать их можно было часами, забыв обо всём на свете. При старшей сестре жил кот серый, в лёгкую светлую полоску, а младшая из леса щенка притащила. То ли собака, а то ли вовсе – лиса, хвост пушистый и рыжий, и не кренделем к небу завитком торчал, а больше к земле стелился. Остаётся старшая сестра дома на хозяйстве, тесто для пирогов замешивает, за прялкой сидит, а кот рядом кругами ходит, мурлычет свою песню. А в это время младшая свистом собаку за собой зовёт, и уходят они вместе в лес. У нас тут раньше знатные дубравы были, полные грибов и спелых ягод. Ну и травы, само собой, ходила собирать, она же травницей была. Если в доме правильно сухие травы разложить, то запахи хороводят так, что голова легко кружится, и сны по ночам снятся спелые и летние, даже в зимнюю метель.
Так и жили сёстры в радости и достатке, пока не случилась в их жизни любовь. Да, с неё всё в мире начинается и ею же заканчивается. Влюбились наши сёстры – да в одного парня. И стала старшая замечать, что начал тот всё чаще к ним захаживать и историями младшей сестры заслушиваться. И ткань, что в её руках рождалась, словно мыслями тёмными наливалась и тяжелела. А от мрачных мыслей до несчастья – рукой подать. Сшила она для сестры рубашку, по вороту рисунок раскинула нежный и тонкий, что та паутинка. Только когда иголкой ткань протыкала, представляла, словно жалят сто ос быстрыми жалами белую кожу. И шептала слова страшные, которые только в тишине кромешной сказать и позволено. Да и то – не всякому. Слова эти вплетались в нити, скручивались и замирали, подзывали беду.
И случилась та беда в канун праздника, когда девушки на суженых гадают. Сплела младшая сестра венок, надела вытканную новую рубаху и пошла к реке. Только вошла она в воду и отпустила венок, как стала её рубаха на глубину тянуть. Оплела путами руки и ноги, сковала тяжестью грудь – не вздохнуть. Оглянулась младшая сестра, а на берегу старшая стоит и смотрит на неё. И странно так, вроде только первые сумерки на землю опустились, а тень вокруг сестры густая, почти чёрная, и глаза ярко блестят, словно весь лунный свет в себя вобрали. Закричала младшая, запросила о помощи. Да словно не слышала старшая сестра ни хриплого лая верного пса, ни жалобных криков с реки – рассмеялась громко, а тень вокруг неё веретеном закрутилась, взбила тонкий приречный песок. Поняла всё младшая и затихла. Бросилась к ней собака на помощь, да поздно – обе так на дно и пошли.
– А как звали сестёр? – собственный голос показался Марусе плоским и неживым, она откашлялась.
– Никто уже и не помнит. Говорят, где-то доска есть, на ней имена охранительниц вырезаны.
– Охранительниц? – логике это не поддавалось, столько смертей вокруг.
– Так раскаялись же. Вот только с ними осторожнее нужно, человеку их знаки понять сложно. А если рыжую собаку кто увидит, на лису похожую, так и вовсе – поберечься, к реке близко не подходить. Русалки не поют, они нашёптывают. Да так, что ты и понять не можешь, где ты и что с тобой.
– А вы сами такую собаку… – но спросить Маруся не успела, где-то громко хлопнула дверь и простонали половицы.
– Ангелинушкааа! Степановнааа! Ушлиии! – пропел кто-то из глубины комнат, – пора чай пить!
Им бы хор организовать, с такими голосами.
– И правда, раз ваши уже ушли, пойдёмте с нами чай пить, – щёки Ангелины Степановны по-девичьи зарделись, – он у нас с травками и вкусными пряниками.
За чаем Маруся узнала, что если ей нужно посмотреть красивую резьбу, то идти надо к дому Павла. Нет, сам дом Павлу не принадлежит, он архитектор и этот дом только реставрирует. Бояться его не стоит, человек он простой, хоть и столичный. Она может передать Павлу привет от Ангелины Степановны, и тот ей всё покажет и расскажет. С этим напутствием Маруся и двинулась к реке.
VI
– Мишаня, осади! – Павел подошёл к окну, что-то было не так.
Уже второй день они выкладывали печь. Занятие это требовало точности и неторопливости. Печника Павел привёз из такой глубинки, которую не на всякой карте и найти можно. Мишаня был мастером, в его огромных ручищах кирпичи казались детскими кубиками. Брал он их ласково и даже слегка поглаживал перед тем, как положить в кладку. Пришёптывал что-то, то ли самому себе, а то ли печному дымоходу.
– Я сейчас вернусь, а ты перекури пока.
Защиту Павел поставил прочную, даже домовому угощение поднёс. Мишаня обозвал его ворожкой, но кивнул одобрительно – дом есть дом, от напасти всё сгодится. Теперь ближе чем на два метра ворам и пакостникам подойти было сложно. Девушка оказалась совсем близко, почти у стены. Она что-то быстро зарисовывала в блокнот. За её спиной, как раз на границе защиты, стояла группа парней, исходящую от них агрессию Павел почувствовал остро.
Подоспел он вовремя. Один из парней выхватил у девушки блокнот, другой пьяно пытался её обнять. Она отталкивала назойливые руки, но на помощь не звала.
– Надо бы вернуть, – Павел перехватил руку и рванул парня на себя. Запах перегара на миг оглушил его.
– Ты кто та… – парень осёкся, он в ужасе смотрел на что-то за спиной Павла. Оборачиваться тот не стал, судя по всему Мишаня вышел на перекур следом за ним. Впечатление печник производил сильное, с этим не поспоришь.
– Шли бы вы, ребята. Э, нет! Художница здесь останется, и альбом её тоже. Кстати, тут у нас орнамент по другому идёт, – Павел провёл пальцем по завитку на рисунке. Отвлёк он её верно, страха в глазах поубавилось.