Стерев с лица улыбку, старец обратился к Эшу, и тот, не говоря ни слова, вложил в трясущиеся руки Провидца мертвую печать.
Теперь им оставалось только ждать. Почесавшись под засаленной рясой, старец забормотал какие-то заклинания на своем языке, потом замолчал и некоторое время сидел неподвижно и с закрытыми глазами. На его лысину, помеченную старческими пигментными пятнами, несколько раз опускалась стрекоза. Происходящее напоминало занятия по медитации на «Фальконе», когда неудобство от неподвижной позы перерастало в мучительную пытку. Попытка предаться медитации сейчас провалилась — его одолевало нетерпение, желание узнать, что же будет дальше. В результате Нико просто жевал губу и старался не отводить глаз от грязного пятна на противоположной стене.
Он с облегчением вздохнул, когда Провидец прервал наконец молчание, пошамкал сухими губами и опустил руки с покоящейся в ладонях мертвой печатью.
— Шиншо та-кана... — прокаркал старец. — Йоши, ли-нага! — После этих слов он кивнул и печально нахмурился.
— Убийство, — перевел Эш, и его голос прозвучал глухо и твердо.
В тот вечер, когда собравшиеся за столом в большом зале северного крыла рошуны уже заканчивали ужин и зажженные свечи пришли на помощь слабеющим лучам закатного солнца, внезапный звон прибора о стекло приглушил негромкие разговоры.
Нико, сидевший за одним столом с другими учениками и доедавший остатки рисового пирога, вскинул голову и повернулся. Рассказывавший что-то Алеас закрыл рот и последовал его примеру.
У дальней стены столовой поднялся с деревянного стула один из старейших членов ордена. Не столь ветхий, как Провидец, он выглядел заметно старше Эша. То был Ошо, глава ордена и один из основателей этого монастыря в горах Чима. Нико уже видел его несколько раз прогуливающимся во дворе, но ни разу не слышал его голоса.
Теперь этот голос чистым эхом разнесся по притихшей трапезной.
— Друзья мои, — начал Ошо, обращаясь ко всем, кто внимал ему, затаив дыхание. — Прошлой ночью произошло событие, вследствие которого мы обязаны принять к исполнению задание, исключительное по своей значимости и природе. Один из наших клиентов ступил на Верхнюю Дорогу. Провидец утверждает, что произошло убийство. Ему открылось также и имя преступника, ответственного за сей акт.
Глава ордена помолчал, воспользовавшись паузой для того, чтобы внимательно вглядеться в некоторые лица — оценивая то ли степень их внимания, то ли некие другие качества, воспринять которые мог только он сам.
— Сегодня мы должны объявить вендетту священнику Манна. И не просто какому-то жрецу. Нет, жизнь, как всегда, не выбирает легкие пути. Сегодня мы объявляем вендетту Киркусу дул Дюбойсу, сыну Сашин дул Дюбойса, Святейшего Матриарха Манна.
Шорох голосов пронесся по трапезной. Нико украдкой взглянул на Эша, который сидел за одним столом с главой ордена. На лице его наставника не дрогнул ни один мускул — старик поднес к губам кубок с водой и сделал глоток.
— Мы много раз объявляли вендетту гражданам Империи, но никогда прежде человеку столь высокого положения. Делая сегодня такой шаг, мы сознаем, сколь опасным будет это предприятие для ордена. Киркус понимал, что жертва носит печать и, стало быть, находится под нашей защитой. Таким образом, Империя знает, что мы будем преследовать его. Не сомневаюсь, что они предпримут все возможное, чтобы остановить нас, включая и полное уничтожение ордена. Как-никак, Киркус — единственный ребенок самого Матриарха.
Первой их целью могут стать наши агенты в портах Мидереса, которым, как полагают власти Империи, известно местонахождение монастыря. Поскольку все наши контакты с клиентами осуществляются только через агентов, ничего другого маннианцы предпринять пока не могут. Я уже распорядился разослать почтовых птиц, чтобы предупредить агентов о возможной опасности.
Принимая во внимание последствия произошедшего для нас всех, я решил выступить перед вами здесь и сейчас, в месте, где мы собрались за нехитрой трапезой. Каждый должен осознать всю значимость сегодняшнего решения. Нот почему я не выбираю тех, кто осуществит вендетту. Мне нужны три добровольца.
После короткой паузы в центре трапезной встал и хлопнул в ладоши высокий мужчина. И почти сразу же со своих мест поднялись еще десять—двенадцать рошунов.
— Благодарю, — улыбнулся Ошо. — Итак, что тут у пас? Антон, пойдешь ты. Килос тоже. А еще... да, Басо, ты. Хорошо. Трое лучших. — Названные остались стоять, остальные вернулись на место. — Боюсь, отправиться придется уже сегодня. Важно не опоздать и успеть перехватить Киркуса дул Дюбойса до того, как он вернется в Кос. В любом случае нам следует поспешить, пока Империя не успела подготовиться к нашему воздаянию. А воздаяние последует, несмотря на всю очевидную угрозу нашему ордену.
Помните, смерть постигла невинную женщину. Жизнь у нее отнял названный мною молодой жрец. В кои-то веки — и мы все знаем, как редко такое случается, — справедливость нашего предприятия представляется безупречной. На этот раз мы охотимся не за патрицием, заставшим своего брата в постели со своей же женой, и не за женщиной, решившейся на крайнюю меру под давлением обстоятельств и в отсутствие альтернатив. Здесь нет полутонов, как это часто бывает. Это предприятие не из тех, за которые мы просим порой прощения в часы покоя и тишины.
Слушавшие Оша согласно закивали. Все, за одним-единственным, как заметил Нико, исключением. Бараха, сидевший рядом с Эшем, выглядел необычайно встревоженным и явно желал получить слово.
— Мы охотимся на настоящее, а не выдуманное чудовище и должны выполнить данный обет, чего бы это нам ни стоило. Истинно говорю вам, если мы, рошуны, значим что-то в этом мире, то сейчас самое время доказать это. Вот так.
Ошо наклонил голову.
— Все.
— Плохое дело, — признался глава ордена на следующее утро, опускаясь на мягкий стул в своем кабинете на самом верху монастырской башни. Говорил он, как всегда, когда они были вдвоем, на своем родном хоншю.
Эш, сидевший у окна в другом конце комнаты, промолчал.
— В этой вендетте против нас будет вся Империя, — продолжал Ошо. — Я молюсь за то, чтобы она не стала последней.
— Мы и раньше сталкивались с могущественными противниками, — мягко напомнил Эш.
— Да, сталкивались. И проигрывали.
На щеке у Эша дрогнула жилка.
— Возможно, тогда у нас не было выбора, — ответил он — Как нет его и сейчас. Что еще нам остается, как не выполнить взятый на себя обет и действовать в соответствии с Ча?
Занятное это слово, Ча. Для описания его на обиходном языке потребовалось бы много других слов, таких как центр», «недвижность», «чистое сердце».
— Ча?.. — По губам Ошо скользнула едва заметная ироничная улыбка. — Моя Ча, мой друг, представляется мне вполне ясной, когда я отрезаю сыра, пью чи или пускаю газы под теплым одеялом. Но когда я сижу и размышляю о вещах, которые повлияют на будущее самого монастыря, и многочисленных опасностях, угрожающих нам всем, моя Ча преисполняется неуверенностью. И вот тогда меня одолевают сомнения, а не сбился ли я с пути.
— Чепуха, — отрезал Эш. — Еще вчера вечером ты объяснял нам, почему мы должны исполнить свой долг, независимо от последствий, любой ценой. Ты принял решение. Какой еще уверенности тебе не хватает?
Ошо вздохнул и заговорил негромко, задумчиво, словно беседуя с самим собой.
— Да, я объяснил и принял решение, но все это время я спрашивал себя, не приведет ли мое решение к еще одной резне или, по крайней мере, еще одному изгнанию.
Эш увел взгляд к окну. Сегодня его давила усталость — после возвращения в монастырь голова болела сильнее прежнего, и сон не приносил облегчения. Ничего другого, впрочем, он и не ожидал. Тело его и раньше уступало болезням и недомоганиям лишь после того, как он, исполнив вендетту, возвращался в безопасное убежище.
Живя в монастыре, Эш всегда держался уединенно. Теперь же он еще больше сторонился людей. В хорошие дни, когда позволяло самочувствие, он уходил за монастырские стены — упражнялся или подолгу бродил подолгу по горам, избегая случайных встреч как с собратьями по ордену, так и со своим юным учеником. Но большую часть времени Эш все же проводил в своей келье — спал, когда удавалось, читал стихи далекой родины или просто медитировал. Братьям по ордену ни к чему знать о его болезни.
— Я прошу не такой уверенности, — стоял на своем Ошо. — Мне ведь довелось быть не только рошуном. Я водил в бой армии, помнишь? Я провел флот через штормовой океан. Однажды, мой дорогой Эш, я зарезал вражеского военачальника в случайной схватке, длившейся всего три секунды. Нет, не уверенности в своих решениях мне недостает сейчас или недоставало раньше. Боюсь, я утратил Чан, а потому и решения мои слабы.
Еще одно любопытное слово, Чан. У него тоже много значений: страсть, вера, любовь, надежда, искусство, слепая храбрость. В общем смысле Чан означал внешнее, воплощенное в действие проявление Ча.
— Я просто устал от этого, вот и все. Слишком долго оставался рошуном. Солдатом, генералом, но не больше того. Жизнь превратилась в существование, едва ли достойное даже вздоха. В подходящий момент я передам бразды Барахе. Он изощреннее в политических играх, пусть даже Ча его не совсем чиста.
— Будь Бараха во главе ордена, он уже вел бы переговоры с маннианцами и обсуждал сумму отступного за жизнь священника.
— Если так, то, может быть, Бараха мудр не по годам. И если бы все закончилось сохранением ордена, разве кто-то сказал бы, что он не прав?
Эш почувствовал, как бросилась в лицо кровь, но снова промолчал.
— В отличие от меня ты не был рошуном там, на нашей старой родине, — продолжал Ошо. — Ты даже не знаешь толком, как там было. Наши клиенты просто носили на груди медальоны, так, чтобы все видели, и, когда кого-то из них убивали, мы сами искали убийцу. А это ведь дело нелегкое, уж можешь мне поверить. Иногда случалось так, что мы расправлялись не с тем человеком. Еще чаще вообще не находили настоящего преступника. Да ведь и сейчас, здесь, в Мидересе, где у нас есть печати и привезенные с Небесных остро