Справа подрагивал под ветром куст с тяжелыми, сочными ягодами на согнувшихся ветках. Че поморгал, потряс головой. День быстро тонул в сумерках, но он все же отыскал взглядом широкую горную речку, бегущую по дну долины, и прошел вверх по течению. В голове немного прояснилось. Че принюхался. Ветер нес запах пороха и горящего дерева. Теперь он знал, что увидит, если поднимется.
Окруженный лесом монастырь.
Пылающие здания.
С разных сторон к монастырю устремились огненные стрелы — артиллерия била по цели, и постройки разлетались горящими кусками стен и крыш. С высоких уступов на западной стороне долины вели огонь вооруженные винтовками снайперы.
Пламя разбегалось быстро, пожар захватывал все новые территории. На фоне зарева мелькали силуэты — штурмовики входили в лес по нескольким направлениям, повзводно. Не смолкая звонил колокол.
В животе заурчало. Сколько раз этот колокол звал его в трапезную, разделить ужин с другими.
Тучи наползали с запада, цепляясь за верхушки деревьев, стирая одну за другой звезды.
Че остановился на опушке леса.
Бой шел в тени, под деревьями. Дрались молча. Клинки, сшибаясь, высекали друг из друга искры. Кто-то в черном прорубался сквозь шеренгу штурмовиков, и лейтенант уже требовал сомкнуться и свалить наглеца. Другая схватка завязалась левее, ближе к главным воротам. Там тоже звенела сталь, гремели выстрелы и кричали люди.
Грохот взрыва и вспышка в полнеба. Че вздрогнул и оглянулся — верхняя часть башни, та, где жил старик Ошо, исчезла в облаке пыли. Крик вдалеке, то ли боли, то ли ярости — не понять.
Че отступил с опушки, не в силах больше смотреть на весь этот ужас. Опустив голову и глядя под ноги — время от времени сполохи пожара выхватывали из темноты клочки травы и перечеркнувшие тропинку полосы теней, — он направился к реке и повернул вверх. Монастырь скрылся из вида.
Дорогу он не забыл и скоро увидел то, что искал: лачугу Провидца.
— А, Че, здравствуй, — приветствовал его сидевший у входа старик.
Что ж, по крайней мере, он жил здесь под этим именем.
Че остановился и огляделся. Старик был, похоже, один и без оружия. В лачуге никто не прятался.
— Как ты? — спокойно спросил Провидец.
Внизу снова громыхнуло, да так, что земля дрогнула под ногами. Вместо ответа, Че пожал плечами. Он просто не знал, что сказать.
Старик кивнул и похлопал по траве рядом с собой, приглашая гостя сесть. Че замялся, словно сама трава могла таить в себе неведомую опасность, но от предложения отказываться не стал.
Какое-то время они сидели молча, прислушиваясь к звукам боя.
— Мы никак не могли понять, куда ты запропастился, — заговорил старик слабым, дрожащим голосом. — Но теперь знаем.
— У меня не было выбора, — ответил Че.
— Похоже что так. Ты не из тех, для кого предательство ничего не значит. Будь иначе, я бы знал.
Грудь сдавило. Че опустил голову.
— Я тебя не осуждаю. — Провидец похлопал его по руке. — Мы делаем то, что должны. Но скажи, что происходило с тобой после того, как мы разговаривали здесь в последний раз?
Че потер шею. В прошлой жизни он хорошо знал этого человека, но что сказать ему теперь? Что он вообще делает здесь? Зачем пришел? И почему они разговаривают вот так свободно и спокойно, будто друзья? Но тут внизу снова затрещали выстрелы, и Че вспомнил, почему он здесь, а не там.
— Когда я жил здесь, мне постоянно снилось, что я кто-то другой. Теперь я тот, другой, и каждую ночь вижу себя тем, кем был раньше. Прошлое раскололо меня надвое. Убежать от него не получается, как бы ни пытался.
— Ты не прав, Че. От прошлого убежать нельзя. — Старик наклонился поближе, так что гость почувствовал его дыхание. — Можно только сидеть и ждать, пока оно покинет тебя.
— Я пытаюсь, — вздохнул Че. — Медитирую, как меня и учили, но все равно разрываюсь.
— А что твой Чан? — спросил Провидец, как будто это имело какое-то значение. — Такой же сильный, каким и был?
— Мой Чан? — Он презрительно фыркнул. — Если у меня и было когда-то что-то такое, то я давным-давно его промотал. Я не тот, за кого ты меня принимаешь.
— Я знаю, кто ты, — с полной уверенностью заверил его старик.
— Так скажи мне.
— Ты — смех из самого нутра твоего.
— Мне сегодня не до загадок.
Уголки иссохших губ едва заметно дрогнули. Провидец посмотрел на горящий монастырь, и черты его заострились.
— Когда ты только пришел сюда, я заметил тебя не сразу. Молодые — они как летние бабочки, прилетают и улетают. Но потом обратил внимание, что в определенные дни, когда воздух бывал тих или ветер дул в нужном направлении, из монастыря доносились обрывки смеха. Смех этот был особенным. Не принужденным. Не показным. Но естественным. Искренним. Произвольным. Как у ребенка, испытывающего чистую радость. — И, словно соглашаясь с собой, Провидец кивнул. — Я спросил себя... спросил, кто же смеется так хорошо? Я перебрал всех рошунов, всех, кого знал, но ответа не нашел.
Оставалось только ждать. Ответ приходит всегда, если ждать достаточно долго, ты замечал? Так и получилось. Однажды твой учитель привел тебя сюда, чтобы я заглянул в твое сердце и сказал, что вижу. И мне сразу стало ясно, кто творец того смеха. В тебе есть веселость, и она сильнее твоих демонов.
Языки пламени вырывались из-под крыши северного крыла монастыря. Горела трапезная, куда Че приходил тысячи раз, где ел, слушал разговоры старших.
— Как мой учитель? — тихо спросил он.
— Шебек? Умер.
Че напрягся. Холод, мертвящий, парализующий, сковал тело.
Огонь разбегался все быстрее, в воздухе кружились искры. Вспыхнула рощица в центре двора. Верхние ветви скручивались в дыму, сами деревья покачивались под ударами невидимых волн жара.
— Они побеждают, твои люди? Я уже не вижу — глаза ослабли.
— Ты же Провидец.
По губам старика скользнула тень улыбки.
— Рошуны без боя не сдаются, — сказал Че.
— Это хорошо.
— Ты к ним не присоединишься?
— Я слишком стар, чтобы драться.
Они снова замолчали. Отсветы ревущего пламени танцевали на подбрюшье низких туч, и казалось, что горит уже само небо. «Когда-то здесь был мой дом. А другого у меня, наверно, и не было».
— Если останешься здесь, тебя убьют, — предупредил Че.
— Знаю.
Часть крыши обрушилась, и в небо взметнулся фонтан огненных искр.
— Если наши прорвутся, — сказал Провидец, — тебя тоже убьют.
— Думаю, что да.
Старик усмехнулся и еще раз похлопал Че по руке.
— Тогда посиди со мной еще немного. Посмотрим, что будет дальше.
Он опоздал, и понимал это.
Эш карабкался по заднему ярусу трибун, самому высокому и самому дальнему от арены. Ржавая железная лестница была привинчена к внешней стене стадиона и проходила мимо испачканных гуано горгулий и статуй имперских знаменитостей. Всего лишь несколько секунд назад здесь стояли солдаты, но их отозвали на усмирение разбушевавшейся толпы, из которой летели уже не только требования проявить милосердие, но и камни.
Сил уже не осталось, но Эш все равно полз по лестнице, подгоняемый страхом перед тем, что его ожидало. Он знал, что теперь может сделать для мальчика только одно, и это знание давило на сердце тяжким камнем.
Дрался Нико хорошо. Эш еще успел увидеть его схватку с волками. Все то время, пока парнишка сражался на арене, старый рошун оглядывал стадион, надеясь, что вдохновение подскажет, как спасти юного ученика. Но вдохновение молчало.
Надежда вспыхнула, когда Нико, вопреки всем ожиданиям, заслужил одобрение толпы, привлек симпатии зрителей. Но теперь ситуация снова повернулась к кошмару. Матриарх, очевидно, узнала о смерти сына и решила выместить зло на мальчишке, отомстить ему на глазах у всех. Таков путь горя. Таковы трофеи жестокости. Он сам был виноват во всем. Он навлек на мальчика проклятие судьбы.
Внизу, на арене, над пирамидой поставили столб, и Нико уже привязывали к нему. Он, кажется, ничего не чувствовал и не замечал. Через верхнюю перекладину перебросили три длинные цепи. Одни алтарники, обмотав руки тряпками, держали свободные концы цепей. Другие обливали маслом сложенную из дерева пирамиду.
Эш знал, как это делают маннианцы. Облитая маслом, пирамида займется быстро, так что жертва не успеет потерять сознание, надышавшись дымом. Его поджарят заживо, а потом, когда он перестанет кричать, снимут. Если правильно рассчитать время — а в Косе это рассматривалось как своего рода искусство, — жертва будет жива, и тогда ее, обгорелую, прибьют к столбу, выставят на всеобщее обозрение и оставят умирать — медленно и в мучениях.
Этого Эш допустить не мог.
К пирамиде уже подошли одетые в белое алтарники с не зажженными пока факелами. Солдаты, расположившиеся по внутреннему периметру стадиона, начали теснить возбужденную толпу.
Добравшись наконец до самого верха, Эш несколько секунд просто лежал на бетонном парапете. Голова раскалывалась, словно ее сжимали тиски, и волны тошноты накатывали одна за другой, беспрерывно.
Из открывшейся на ноге раны сочилась кровь и, стекая по ноге, собиралась в сапоге. Стараясь не делать лишних движений, Эш порылся в кармане, вытащил кисет с листьями дульче и сунул сразу несколько в рот. Потом снова опустил голову на камень, ожидая, пока тошнота уйдет.
Сколько он помнил, люди всегда жаловались, что жизнь слишком коротка. Странно. Ему лично на протяжении уже многих лет казалось, что она тянется непомерно долго. Возможно, он просто пережил больше инкарнаций, чем другие, — в этом убеждали некоторые монахи-даосы, — и жизнь, как игра с заранее известным исходом, потеряла для него всякую прелесть. Возможно, пришло время соскочить с колеса жизни навсегда, как говорили те же монахи.
Эш не знал, верить этому или нет. Да и как такое можно знать?
Что он знал точно и в чем был теперь уверен, так это в том, что ему уже давно следовало бы отойти от дел, укрыться в горах, построить себе избушку и доживать дни в умеренности и простоте. Счастья бы это не принесло — ведь счастье, как-никак, часть той самой игры, — но, возможно, отказавшись от всего, он достиг бы мира с собой.