Иногда, во время танца со своей спутницей, в голову приходили крамольные идеи, плюнуть на все и увести девушку к себе домой. Давно стало понятно, что она ждет от меня такого поступка.
Было бы моему сознанию действительно шестнадцать лет, я бы так и поступил. Но сейчас, представив последствия, поспешно изгонял такие мысли из головы. И вновь шел провожать Лену домой, делая вид, что не замечаю обиженного выражения её лица.
Глава 9
Надо сказать, что в плане различных общественных мероприятий на работу я устроился удачно. В аптеке я оказался единственным комсомольцем. Поэтому никто не приставал с комсомольской работой. Встать я на учет, конечно, встал, но пока все участие в комсомольских делах ограничивалось уплатой комсомольских взносов. К сожалению, такая лафа долго не продержалась.
Ближе к ноябрьским праздникам Коган собрал коллектив и сообщил, что нам необходимо в связи с юбилейной датой сделать стенгазету на конкурс. В больнице уже создана комиссия для оценки.
Только сейчас я проникся мыслью, что в этом году исполняется пятьдесят лет Октябрьской революции. Вообще на улице хватало транспарантов и лозунгов с этой датой. Но у меня уже работала привычка из прежней жизни, когда мозг просто не замечал этих воззваний, считая их просто частью пейзажа. Так жила, большая часть советских людей, пропуская все призывы и лозунги, не задерживая их в голове.
Не знаю, кто меня сдал, но руководство в лице Когана и Семеновой откуда-то узнали, что я в училище был редактором стенгазеты, и потребовали немедленно заняться её созданием.
Для меня сейчас это не представляло особых трудностей. Но тут возникал вопрос. Делать газету плохо не хотелось. Нельзя подводить коллектив. Но если нарисовать хорошо, то последствия неизбежны. Скорее всего, придется ежемесячно заниматься санбюллетнями, эту работу повесят на меня с радостью и за неё никто не заплатит даже рубля.
Тяжко вздохнув, я расстелил лист ватмана и начал планировать расположение рисунков, статей и шаржей.
— Да ты, оказывается, кладезь талантов! — восхитился Коган, когда увидел стенгазету, вывешенную на всеобщее обозрение.
— С такой газетой мы рискуем занять первое место, — уже тоном ниже сообщил он.
Но чуда не произошло. Наша газета оказалась на четвертом месте, у комиссии имелись свои предпочтения и любимчики. Фармацевты в эту категорию не входили. Но все равно, коллектив был доволен. Раньше мы и в десятку не попадали.
— Вот кто теперь будет санбюллетнями заниматься, — кровожадно сообщила на следующий день Анна Тимофеевна, глядя на меня.
Этим словам я нисколько не удивился, любое хорошее дело заканчивается именно так.
Но санбюллетнями дело не обошлось. В один прекрасный день меня вызвали к главному врачу.
Вера Игоревна Куропаткина несколько минут задумчиво меня разглядывала, но присесть так и не предложила.
— Как вам, Виктор Николаевич, работается в нашей больнице? — наконец, спросила она.
В ходе дальнейшего разговора выяснилось, что Вера Игоревна обратила внимание на нашу стенгазету во время конкурса. В принципе, на этом дело бы и закончилось. Но на каком-то совещании она поговорила с директором медучилища, и тот рассказал о талантливом художнике-фармацевте, работающем сейчас у неё в больнице.
Естественно, от предложения главного врача поработать художником оформителем отказаться не удалось. И Коган мне здесь был не помощник. Хотя злился он на Куропаткину реально.
Зимние месяцы пролетели незаметно. Соломон Израилевич левой работой меня особо не нагружал. Насколько я понял, сейчас он принимал только единичные заказы от надежных партнеров. Но даже так, мой тайник под кухонным подоконником периодически пополнялся денежными купюрами. Посещения Лены стали значительно реже, но все же она не отказалась от своего намерения сделать меня своим мужем. Работа художником оформителем тоже особо не напрягала, тем более что у моего предшественника все имелось в наличии от красок и трафаретов, до кумача на транспаранты. Так что теперь от меня пахло не только карболкой, но и красками, ацетоном и скипидаром.
В феврале мама родила мне братика, Егора, а Костя получил ордер на трехкомнатную квартиру. Единственно, его печалило, что придется сдать свою комнату в бараке.
Я помнил, что, где-то через пару лет, эти бараки снесут, но моим словам Костя не очень поверил. Тем более не поверил, что двухэтажная деревяшка, где сейчас они живут, простоит, по меньшей мере, еще пятьдесят лет.
В начале марта, когда я в отличном настроении забежал вечером в вестибюль училища, меня остановила наша завуч.
— Витя, как хорошо, что я тебя увидела. Нам пришли повестки из военкомата, для прохождения приписки. Все мальчики уже в курсе. Ты у нас остался один не извещенный. Пойдем к секретарю, твоя повестка осталась в канцелярии, нужно, чтобы ты в ней расписался.
В канцелярии мне быстро подсунули под нос бумажку, в которой пришлось оставить свою подпись.
На занятиях этим вечером я был не особо внимателен. Мои мысли были далеки от учебы. Нужно было решать, как жить дальше. То есть, идти в армию, или нет. Приписная комиссия в этом плане являлась определяющей.
За три часа занятий я вроде бы пришел к окончательному выводу — в армию не пойду.
В прошлой жизни пришлось отдать два года службе. Хотя её и называют школой жизни, ничему толковому не научила. Раз пять подрался, но это были пустяки, в школе в свое время драк было не в пример больше. Строевым шагом научился ходить. Разве, что на ночных стрельбах приноровился гасить пулемет с первой короткой очереди. Ах, да! Получил неплохую характеристику для поступления в ВУЗ.
Сейчас же идти в армию, оставляя без пригляда квартиру, совсем не хотелось. Маркелову в этом плане я не очень доверял, а у мамы теперь появился Егорушка, и ей теперь не до старшего сына и его забот.
Уйду на два года, а приду неизвестно куда.
Поэтому следующим днем, взяв отгул, я отправился в поликлинику. Отстояв длинную очередь в регистратуру, сообщил, что мне нужна амбулаторная карта для военкомата. На мои слова регистратор недовольно завопила, что карты уже давно в военкомате и нечего занимать её драгоценное время по этому поводу. Зря только отгул брал.
На следующие день, о приписке узнал Коган.
Вызвав в кабинет, укоризненно покачал головой и предложил:
— Виктор, сам понимаешь, у меня имеются кое-какие связи в этом ведомстве. Так, что мы сможем решить эту проблему. Или, ты хочешь идти служить? — неожиданно поинтересовался он.
— Спасибо, Соломон Израилевич, но со своими проблемами я предпочитаю справляться сам, — самонадеянно заявил я.
Увидев усмешку старого провизора, поспешно добавил:
— Но если не справлюсь, первым делом обращусь к вам.
— Вот так то лучше, — буркнул тот. — Но не затягивай с этим делом, если что не так, сразу говори. Потом все дороже обойдется.
Через неделю я назначенный день я отправился в военкомат. Как и ожидал, в коридорах у кабинетов врачебной комиссии околачивались десятки парней. Кстати, там присутствовали несколько моих бывших одноклассников. Но ни один из них меня не узнал.
Только когда меня по фамилии вызвали в кабинет, где начинался медосмотр, один из них с удивлением воскликнул:
— Парни, да это же Шибза! Ну, ни х… себе!
Ребята закрутили головами, но я уже скрылся с их глаз.
В кабинете, куда я зашел, сидели сразу два врача. Один из них точно был хирург, потому что около него на кушетке лежал паренек с задранными вверх ногами и растягивал свои ягодицы, а доктор внимательно разглядывал анус в поисках геморроя.
— Гребнев, — утверждающе спросила пожилая медсестра и кивнула в сторону хирурга.
— Жалобы есть-нет, так и запишем, — пробормотал тот и начал что-то писать, даже не проглядев амбулаторную карту, лежащую перед ним.
Проверив после записи, объем движений в конечностях, и потыкав пальцем мошонку, он не преминул заглянуть в анус, после чего отправил меня дальше по этапу.
Следующим врачом оказался невропатолог.
— Ну-с, молодой человек, жалобы есть? — скептически спросил он и уже начал писать — жалоб не предъявляет.
— Как это не предъявляю? — возмущенно спросил я. — Очень даже предъявляю. Беспокоят выраженные головные боли, периодически слабость, головокружение. Шум в ушах, и слабость в левой ноге.
— О-хо-хо, — тяжко вздохнул врач, начав листать амбулаторную карту — Молодой человек, врать ведь тоже своего рода искусство. Еще пожалуйся, что у тебя радикулит разыгрался. Так, когда, говоришь, у тебя появились такие симптомы?
— Да с тех пор, как я в позапрошлом году в коме неделю после черепно-мозговой травмы лежал, и поллитра крови у меня из головы откачали.
Невролог задергался и начал вдвое быстрей листать карту.
— Где, где это написано?
— Пожалуйста, — протянул я ему выписной эпикриз из больницы.
Доктор впился в него глазами.
— Действительно, не врешь, — растерянно сказал он и, взяв в руки молоток, приступил к осмотру.
— Мда, паренек, последствия травмы еще присутствуют, — сообщил он и начал писать заключение. В отличие от хирурга его запись заняла почти страницу текста.
Чего же ты в поликлинику не обращаешься? — укоризненно спросил он, — тебе необходимо профилактически витамины проколоть, физиопроцедуры назначить. Ты что, эпикриз не читал? Там же все написано. Здоровье надо с юности беречь. Останешься инвалидом на всю жизнь.
Поблагодарив невролога, я отправился в следующий кабинет, где располагались окулист и лор врач.
Первым делом я уселся к окулисту.
— На что жалуетесь молодой человек? — спросила окулист.
— Ну, со зрением у меня вроде неплохо, только, когда давление поднимается, вдаль вижу похуже.
— У вас повышенное давление бывает? — поинтересовалась доктор, подавая мне лопатку для глаза, перед проверкой зрения. В ответ я молча кивнул.
— Надо же — посочувствовала окулист. — Такой молодой, а уже гипертония.