— Видимо, не тот состав, — решил я и попробовал повторить опыт, думая об исчезновении угрей.
Через двадцать минут безуспешных попыток, куда-нибудь определить эту жидкость, я отложил лосьон в сторону.
— Ни на что не годное барахло, — подумал я. — Если только для запаха кожу протирать. Ладно, проверим теперь польский крем, надеюсь, не зря два рубля на него с полтиной потратил.
Крем надежды оправдал.
Стоило представить мысленно возрастные морщинки в углах глаз, как по рукам полыхнуло жаром.
— Очередное зелье готово, — подумал я. — Остался самый простой вопрос, на ком этот крем испытать?
— Витя, обедать будешь, или с лекарствами еще не разобрался? — спросила мама, заглянув ко мне.
После того, как у неё за вечер прошел геморрой, она прониклась немалым уважением к моим способностям. В другой бы раз мог и тряпкой по загривку получить. А сейчас у нас дома тишь, да блажь. Только мне всё кажется, что не к добру такое спокойствие.
— Мама, представляешь, сегодня в «Северянке» польский крем для лица выкинули, — сообщил я, как бы, между прочим.
Но на ту мое сообщение особого впечатления не произвело.
— А для рук, там ничего не было? — поинтересовалась она.
Мне стало неловко. Час провел в магазине, а поискать защитный крем для рук не догадался.
— Не было ничего, — смущенно буркнул я. — Попробую сегодня сам что-нибудь сделать. А обедать буду, конечно.
Мы уселись за стол на кухне. Мама налила мне неполную тарелку пустых щей из квашеной капусты и положила туда поварешку гречневой каши. Сверху вместо вишенки на торте кинула кусочек сливочного масла.
Как ни удивительно, но такое блюдо нравилось мне и в прошлой жизни. Так, что я усиленно заработал ложкой под одобрительным маминым взглядом.
Стакан компота окончательно примирил меня с обедом.
— Мам, я тут с кремом польским немного поработал. Надо бы проверить есть толк, или нет, — сказал я, поставив на стол пустой стакан и слегка развалившись на стуле.
Мама сразу поняла мою мысль.
— Ну, уж нет, никогда я кремами не пользовалась, и пользоваться не собираюсь, — заявила она. — Моё лицо меня вполне устраивает.
Другого заявления от неё я не ожидал, поэтому молча смотрел ей в глаза и слегка улыбался.
— Ну, ладно, — давай попробуем, — нехотя сказала она. — Как хоть им пользоваться надо?
— Давай для начала попробуем за ухом чуточку крема нанести. Это место всегда волосами прикрыто, так, что никто ничего не заметит.
С тяжелым вздохом мама убрала прядь волос от уха, и я стеклянным шпателем нанес на кожу немного крема, как раз туда, где начали формироваться две, пока еще совсем крохотные морщинки.
— Вроде бы ухо холодит, — сообщила мама.
— Сейчас крем впитается, и ничего холодить не будет, — заверил я её.
До понедельника, когда мне надо было идти на учебу, я успел поработать над купленной в аптеке валерьянкой. Кроме того, потратил десяток яиц на мазь от растяжек. Сделал бы и больше, но просто не хватало внутренних резервов организма.
Это, конечно, не радовало, но оставалась надежда, что мои силы со временем будут прибывать.
Баба Груня, когда я принес свои изделия, скептически осмотрела и обнюхала каждый пузырек.
— Ну, и что мне людЯм говорить? — спросила она.
— Ничего сложного, — ответил я. — Сонное зелье, на травах. На ночь по пять капель, больше не требуется.
— Проверял на себе?
— Именно так, — согласился я.
— Ладно, возьму, — сообщила баба Груня. — Есть тут у меня одна фифа, мучается от бессонницы который год, все таблетки ей не в нос. Кучу врачей в городе обошла без толку. Но язык у неё без костей, если микстура эта поможет, полгорода об этом узнает.
Только я хотел заговорить о деньгах, как входная дверь открылась.
— Томка, явилась, не запылилась, — тихо себе под нос буркнула баба Груня.
Через минуту в комнату зашла бледная тощая дама лет тридцати с химической завивкой на голове в форме проводника, она подозрительно оглядела меня, но, видимо, узнав, улыбнулась.
— Что-то Витюша к тебе зачастил? — обвинительным тоном спросила она и перевела взгляд на бабу Груню.
Однако баба Груня под взглядом племянницы нисколько не смутилась.
— А ты, что, дорогуша, думала, обо мне только ты вспоминаешь? Ничего подобного, вот и Витя меня навестил. Видишь, баночку брусники принес, да маринованных опят, — ответила она за меня.
— Пфе! — пренебрежительно фыркнула Тамара. — Подумаешь, опята маринованные. А то, что я тебе листьев иван-чая килограмм пятнадцать принесла, уже не помнишь?
— Томка! Побойся бога! Когда ты мне столько листьев приносила, — воскликнула баба Груня. — Вот смотри, весь твой чай тут, как тут.
С этими словами она достала из шкафчика двухлитровую банку на треть заполненную сухим ферментированным листом.
Запал у Тамары на глазах испарился. Доказывать сколько она еще сделала добра, не стала, спокойно уселась за стол и попросила:
— Баб Груня, мне чаю налей, пожалуйста, я прямо с рейса к тебе пришла. С утра крошки во рту не было.
— Денег просить будет, — пришла мне в голову неожиданная догадка.
Догадка оказалась правильной.
Тома сначала пыталась увести бабулю в комнату, чтобы я не слышал их разговор. Но баба Груня очень ловко делала вид, что ничего не понимает.
Так, что Тамаре вскоре надоело делать намеки, и она прямо заявила:
— Баба Груня, дай мне в долг сорок рублей. Как раз хватит нам с Гришкой до получки дотянуть. А в ноябре я тебе аванс свой отдам, ровно сорок рублей.
— А когда ты мне сто рублей отдашь, которые в августе занимала, — спросила бабушка. — Ты тогда меня без копейки оставила. Хорошо люди помогли.
— Баб Груня, ты все путаешь, те сто рублей ты мне заплатила за то, что я тебе сабельник с чемерицей на болоте собирала, да малину сушила. — нахально заявила Тамара.
У бабки от такой наглости на какой-то момент даже дар речи пропал. Она беззвучно разевала рот, пытаясь что-то сказать.
Наконец, дар речи вернулся, и бабуля выпалила:
— Томка, зараза, ты с ума съехала?! Сто рублей за небольшой мешок сабельника и чемерицы.
В общем, слушай мое слово. Денег в долг ты не получишь, пока сто рублей не вернешь.
Говоря эти слова, баба Груня искоса поглядывала на меня.
Тамара тоже заметила этот взгляд.
— Понятно, откуда ветер дует, — пробормотала она с кривой усмешкой. — Ну, гляди бабка, не прогадай. Сляжешь, так некому будет стакан воды подать. Зря ты на Вальку Гребневу рассчитываешь, она та еще профура, наобещает с три короба и в кусты.
До этого момента я сидел тихо и в разговор не встревал. Но сейчас сделать это все равно пришлось.
— Тетя Тамара, следите за своим поганым языком и мою маму не вспоминайте — высказался я.
— Ах, ты сморчок! — воскликнула Тамара, — еще голос подаешь, Обнаглели со своей мамашей. Захотели квартиру захапать, но ничего у вас не выйдет. У меня уже все давно схвачено.
Видимо, мое присутствие явилось стимулом для бабы Груни, потому, что та храбро прервала племянницу.
— Это ты Тамара к тому, что я обещала твоего Данилку к себе прописать?
Так, вот, передумала я. Ничего тебе, моя любезная не светит. И денег тебе больше не дам. Хватит меня обирать.
Тамара поперхнулась чаем, который пила, несмотря на неприятный разговор. Поставила со стуком кружку на стол, встала и пошла в коридор.
— Прости, баб Груня, я лучше в другой раз приду, когда ты одна будешь, тогда и поговорим, — сказала она перед тем, как закрыть входную дверь за собой.
После ухода родственницы мы некоторое время молча пили чай. Баба Груня, наверно, ругала себя за слишком смелые высказывания, ну а я думал, что нам еще разборок с квартирой не хватало. Свалились неприятности, как снег на голову.
Закончив с чаепитием, я хотел вновь вернуться к денежному вопросу. Но тут баба Груня сделала неожиданное признание.
— Знаешь Витя, меня ведь Томка второй год достает, как я эту квартиру получила. Мол, пропиши в ней Данилку моего. Умрешь, так квартира чужим людям достанется. А я тебя за это лелеять и пестовать буду. Жить, как в раю будешь.
А мне не верится. Не тот Тамара человек, чтобы за мной ходить. Поэтому тяну, как могу, а она пристала, как банный лист к жопе.
Я слушал свою дальнюю родственницу и удивлялся. Не каждый способен девятом десятке сохранить ясность ума и понимать чем может закончиться решение прописать к себе в квартиру внучатого племянника.
Но даже не предполагал, что баба Груня скажет дальше.
— Витя, а давай я тебя к себе пропишу. Мы с тобой дружно жить будем. А Томка тогда от меня, наконец, отстанет. А я всему, что знаю, тебя научу.
Только я хотел возразить, как она продолжила:
— Если о маме печалишься, не переживай, она долго одна вековать не будет.
Она только из-за вас жизнь свою не устраивала. А ей предложения до сих пор идут. Эх, если бы ты знал, какие кавалеры ей предложения делали! — вздохнула она.
Домой я шел в задумчивости. Как-то странно у меня складываются жизненные обстоятельства. На ровном месте, не думая, не гадая, получил врагов на всю жизнь. Семейство Синицыных ни за что не простит нам с мамой квартиры, ушедшей у них из-под носа.
А баб Груня на самом деле их боится. Не зря сразу начала разговор, чтобы я переселился к ней. Интересно, что мама скажет, узнав о таких новостях?
Но кроме разговоров, у меня в нагрудном кармане пиджака лежали две красненькие десятки с портретом Ильича. Баба Груня засунула их туда, когда я одевался в коридоре.
Я начал было отказываться, но та настояла на своём.
— Не такая я нищая, — заявила она. — Есть у меня денег. И долго не раздумывайте над моим предложением. Сам знаешь, сколько мне лет. Сегодня жива, а завтра в могиле. Томка то правильно сказала, обидно будет, если квартира чужим людям достанется.
Глава 15
— Да, ну, на фиг, несерьёзно всё это, — думал я, мусоля в голове предложение бабы Груни. — Под влиянием момента глупость ляпнула, завтра тётка Тамара к ней придет и все вернется на пути своя.