Сегодня я должен написать о плотской стороне, даже если потом мне придется вырвать эту страницу. Видимо, моя любовь к тебе всегда включала и это, но ведь оно появляется и исчезает с такой легкостью! Оно нахлынуло невыносимо, когда ты впервые согласился встретиться со мной. Я выскочил из трамвая на Сиди Джабер и помчался домой сквозь тьму. Во время двух наших первых встреч оно исчезло - по крайней мере, с моей стороны. Я был просто очарован твоим характером и беседами с тобою. Я сидел на твоей кровати, а между нами лежала еда. Я заметил, что, когда мы встречаемся, ты всегда пару минут держишь руки в карманах, но не обратил внимания. Ласки начались лишь во время нашей третьей встречи. Это было у меня в комнате - ты тогда пришел туда впервые. Мы, кажется, играли в шахматы. Потом мы полулежали на моем красном покрывале, я - ближе к стене. Я прикоснулся к твоему колену - ты наклонился ко мне. Я прикоснулся к твоим волосам. Ты сказал: «Они короткие, но курчавые», - дотронулся до моих, и сказал: «Красивые волосы». Моя голова уткнулась в подушку позади твоей, твоя левая рука осталась под ней. Потом был первый поцелуй, и именно то, что твоя рука была у меня под головой, сделало его для меня настолько ярким. Остаток вечера, однако, был испорчен. Увидев, что ткань на твоих брюках вздыбилась, я расстегнул их, и свои тоже, но сначала спросил: «Ты меня любишь?» Видимо, это тебя смутило, ибо ты спросил: «Что ты имеешь в виду?», а потом хмыкнул, увидев мое состояние, хотя и сам был в таком же. Что-то стало тебя раздражать. Когда я снова прикоснулся к тебе, ты стал сопротивляться и поранил мне руку. Однако ты не ушел с кровати и позволил мне придвинуться ближе, но тут я случайно оцарапал твое лицо. Это отрезвило нас. Мы пошли к умывальнику и остановили кровь. Я думал, что ты суеверен и запишешь на мой счет, что я поранил тебя, однако на следующий день в трамвае мы смеялись над этим, и, выходя на Мустафе, я показал свою руку, а ты - свой глаз. Я был смущен всем этим и до сих пор не вполне понимаю, но, может быть, твое объяснение было верным: «Мой чертов хрен всегда встает, с кем бы то ни было, это еще ничего не значит». Может быть, это объяснялось просто твоими дружескими чувствами и желанием быть добрым ко мне. Когда человек тебе интересен и ты чувствуешь взаимность с его стороны, ты хочешь идти дальше, но лишь тогда. Быть может, поэтому в отношениях с тобой плоть никогда не имела для меня решающего значения. Я отчетливее помню, как ты тогда погладил меня по волосам. Ласки твоих сильных рук, обвивающих мое тело, когда ты спишь; внезапный и сильный поцелуй, когда я попросил тебя о нем; те несколько раз, когда я ласкал твои бедра. Каждый раз ты позволял мне это лишь после резких возражений, развязывал свои льняные панталоны и немного откидывался назад. Мы сидели в темноте недалеко от Порт-Саида весной 1921 года, когда я был на пути в Индию[148]. Тогда в последний раз ты был еще крепок. Я не видел тебя два года и наслаждался, вновь прикасаясь к твоей упругой плоти. Ты сказал: «глупости». Я ответил: «У каждого свои глупости. У меня - такие». В Индии я думал и об этом (хотя это всегда оставалось лишь малой частью моих мыслей о тебе) и пообещал себе, что на обратном пути уговорю тебя войти в меня сзади, как бы это ни было больно, пусть даже ты перестанешь меня уважать. Но когда я возвращался, ты был уже бессилен. Твоя болезнь прогрессировала. Мне удалось чего-то добиться в твоей постели в Хелуане, когда ты думал о женщине. Мы пытались вернуть твою утраченную силу. После моего отъезда ты по моему совету еще раз попробовал с Джамилей[149] и добился успеха, быть может, приблизив тем самым свою смерть. Что ж. Ты получил удовольствие, а именно этого я и хотел. А еще немного продлевать твою жизнь уже не было смысла.
Прошли еще месяцы после того, как я написал это. Ты становишься все туманнее. Я знал, что это случится, и что мне никогда не удастся описать каждое мгновение наших отношений, как я надеялся. Я был влюблен в тебя, но влюбленность затуманивается. Ты уменьшаешься, становясь лишь частью моего прошлого, и скоро исчезнешь совсем, если мне не удастся иногда оживлять тебя во сне. Даже твоя жалкая хижина теперь более реальна, чем ты, ибо она, видимо, по-прежнему стоит на своем месте, и я хочу навестить ее когда-нибудь в надежде еще раз оживить воспоминания о тебе. Однако в моей жизни никогда не будет ничего, что бы сравнилось с тобой. В этом смысле я никогда тебя не забуду, не стоит обманываться.
Сегодня вечером я должен завершить это письмо. Вот уже более семи лет, как оно было начато, и пришло время поставить точку. Я обещал тебе, что никогда не приеду в Египет после твоей смерти. Ты, однако, не проявил к этому никакого интереса, поэтому я нарушил свое обещание и вместе с Флоренс[150] пошел к твоей хижине. Она все еще стоит, хотя вокруг все перестроено, и еще (я этого не помнил) в саду за ней растет большое цветущее дерево - светло-красное. Я рад, что снова побывал в Александрии, я был счастлив там и часто думал о тебе, чего теперь порою не случается месяцами, даже когда я надеваю твое кольцо[151]. Ты потонул в великой страсти - я знал, что это случится, но ты по-прежнему олицетворяешь для меня египтян. Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что ты не был слишком сильно ко мне привязан: сначала ты был лишь заинтересован и польщен, позднее благодарен - вот и все. Но если я не прав, и если любовники действительно могут встретиться после смерти и снова любить друг друга, позови меня, и я приду. Мне уже почти 51, мне никогда не полюбить никого так, как тебя, и если действительно существует личное бессмертие, и если эта вечность может быть приятна, то я бы хотел разделить ее с тобой. Однако у меня никогда не было ощущения, что она существует, или что ты ждешь меня там, да и чем дальше, тем меньше я нуждаюсь в любви - меня волнуют теперь лишь похоть и дружба, желательно (но не обязательно) направленные на одного и того же человека. Такая случайность слишком маловероятна: я по-прежнему способен писать «ты» вместо «он». Завтра я стану думать о тебе как о мертвом. Наверно, завтра я надену твое кольцо. Я действительно любил тебя и, если любовь вечна, я могу начать заново. Лишь позови меня. С тех пор со мной так много произошло, что я могу не узнать тебя, и я почти уверен, что не буду думать о тебе перед смертью. Теперь я знаю, что так и должно было быть с самого начала, но если я был так счастлив в Египте, то лишь благодаря тебе.
Мохаммад эль Адль - любовь моя
Морган
27 декабря 1929 года
Комментарии
1Гермесу душеводителю (греч.). Под Гермесом душеводителем (Гермесом Психопомпом) автор подразумевает своего покойного возлюбленного Мохаммада эль Адля (см. предисловие и приложение 2).
2 Канопским устье называлось по городу Канопу (или Канобу), расположенному примерно в двадцати километрах от Александрии и служившему для ее жителей местом отдыха и развлечений. Оно же - Гераклово устье (по находившемуся поблизости храму Геракла).
3 Имеется в виду Первая мировая война. Форстер отказался от военной службы в пользу альтернативной, и, как волонтер Красного Креста, был отправлен в Александрию.
4 Гефестион, ближайший друг и соратник Александра Македонского, умер в 324 г. до н.э., когда армия Александра стояла на зимовке в Мидии, в Экбатане. Александр был потрясен его смертью, отменил все проходившие тогда празднества, велел казнить врача, лечившего Гефестио-на, и перевез тело друга в Вавилон, где его предали сожжению с большими почестями.
5 Птолемей II Филадельф (309-246 г. до н. э.) - царь Египта с 283 г. до н. э.
6 Скромные по сравнению с громами и молниями, сопровождавшими дарование Моисею десяти заповедей.
7 Второканоническая книга Ветхого Завета.
8 Прем. 2:6-9.
9 Прем. 2:21-23.
10 Сострат Книдский (первая половина III в. до н. э.) - архитектор, построивший, кроме Фароса, еще ряд зданий в Александрии, Дельфах и др. Выполнял также дипломатические поручения Птолемеев.
11 Птолемей I Сотер (367-383 до н. э.) -один из диадохов Александра Македонского, правитель эллинистического Египта после смерти Александра, с 323 г. до н. э., царь с 305 г. до н. э.
12 Аристарх Самосский (ок. 310-230 до н.э.) - древнегреческий астроном, математик и философ, предложивший гелиоцентрическую систему мира и придумавший математический метод для определения размеров небесных светил и расстояний до них.
13 Эратосфен Киренский (276-194 до н.э.) - александрийский платоник. Математик, астроном, географ. Глава Александрийской библиотеки.
14 Аполлоний Пергский (262-190 до н.э.) - античный геометр, впервые описавший важнейшие математические кривые - эллипс, параболу и гиперболу - в сочинении «Конические сечения». В новое время изданием этого труда занимался Эдмонд Галлей, а внимательными читателями были Декарт и Ньютон.
15 Иглами Клеопатры называют три покрытые иероглифами обелиска, перенесенные из Египта в Париж, Лондон и Нью-Йорк в XIX в. Никакой связи с Клеопатрой они не имеют - к моменту ее рождения этим обелискам было уже больше тысячи лет; название придумали в Европе. Парижский обелиск был установлен на площади Согласия в 1833 г. Он происходит из Луксора - парная ему стелла до сих пор там и остается. Лондонская игла стоит на набережной Виктории с 1878 г. У ее основания сидят два сфинкса. У основания Нью-Йоркской иглы, установленной в Центральном парке в 1881 г., лежат два медных краба. Они, очевидно, должны ее поддерживать, но кажутся придавленными ею. Лондонский и нью-йоркский обелиски составляют пару. Изначально они были воздвигнуты в Гелиополисе по приказу фараона Тутмоса III (ок. 1450 г. до н.э.), но в 12 г. до н. э. римляне перенесли их в Александрию и установили перед Цезареумом - храмом, построенным Клеопатрой в честь Марка Антония. Впрочем, через некоторое время оба обелиска упали, и оставались погребенными в песках до начала XIX в., что и объясняет хорошую сохранность выбитых на них иероглифов.