В центре чаши, на возвышении, образуя круг, расположились арханы — самые выдающиеся ученые. Поэтому высший совет ученых планеты так и назывался Кругом арханов.
Мы с Сэнди-Ски прошли в свой сектор — астронавтики и уселись на свободные места. Здесь были знакомые мне астрофизики, астробиологи, планетологи, пилоты.
— Имеется два основных проекта освоения Великой Экваториальной пустыни, — услышал я голос одного из арханов. — Первый проект вы сейчас увидите.
Погас свет. Огромный полупрозрачный светло-сиреневый купол зала стал темнеть, приняв темно-фиолетовый цвет ночного неба. На нем зажглись искусственные звезды.
И вдруг в темноте, в центре зала, возник большой полосатый шар-макет нашей планеты.
Это был изумительный макет Зурганы — в точности такой планеты, которую я не раз видел в космосе со своего планетолета. На полюсах — зеленые шапки с правильными линиями гелиодорог и аллей, с квадратами и овалами парков и водоемов. Зеленые шапки-оазисы отделялись от пустыни узкими серовато-бурыми полосами. Здесь желтая трава и безлистый кустарник отчаянно боролись с песками и жаром пустыни. Три четверти Зурганы занимал широкий желтый пояс Великой Экваториальной пустыни. Безжизненный край, край песчаных бурь и смерчей. А вот и транспланетная магистраль, для которой я недавно доставлял редкие металлы Правда, здесь, на макете, она была изображена уже готовой. Примыкая к магистрали, протянулись с севера на юг полосы зеленых насаждений “Дорога-оазис”, — вспоминались мне слова Данго-Дана По меридиану, параллельно первой магистрали, появилась вторая, третья. Десятка два магистралей оазисов Они соединялись темными лентами гелиодорог — солнечной энергии на экваторе хоть отбавляй. В пустыне появились сверкающие квадраты водоемов, первые города И вот уже вся планета стала расчерченной аллеями, гелиодорогами и каналами. Она напоминала гигантский чертеж. У меня вызвала досаду эта математическая безукоризненность.
Сэнди-Ски сердито хмурил брови.
— Нравится? — спросил я.
— Чертова скука, — ответил он.
Такое же мнение, хотя и не так энергично, высказывали многие участники Круга, когда в зале снова вспыхнул свет.
— Что мы сейчас видели? Бедную, израненную планету! — с горечью воскликнул Рут-Стренг из сектора биологии. — Планету, изрезанную на куски аллеями, исхлестанную гелиодорогами. Человек на такой планете окончательно оторвется от природы, породившей его. Нет, с таким проектом согласиться нельзя.
Рут-Стренг ушел с трибуны под одобрительный гул зала. На трибуне появился архан Грон-Гро — высокий, еще сравнительно молодой человек Он поднял обе руки, призывая к тишине.
— Еще в эпоху классового разобщения и вражды полюсов, — начал он, — высказывалась правильная мысль о том, что человек не может быть по-настоящему свободным, радостным и духовно богатым, если он смотрит на природу чисто утилитарно, потребительски. Переделывая мир, человек соответственно переделывает и себя Вот почему мы должны бережно относиться к природе как к источнику радости и эстетической ценности Автор проекта не очень оригинален. Он просто распространил на всю планету то, что имеется сейчас на полюсах. Но уже давно сложилось мнение, что цивилизация наша приобретает неверный, слишком утилитарный, слишком технический характер. Мне по душе другой проект, который вы сейчас увидите.
В зале снова погас свет. И снова в космическом пространстве, искусно созданном инженерами-оптиками, медленно закружился огромный полосатый шар Зурганы. По меридианам пролегли транспланетные магистрали-оазисы. Они так же, как и в первом проекте, соединились лентами гелиодорог с поселками по обе стороны. Но вместо аллей, геометрически правильных водоемов и каналов, на планете зазеленели огромные массивы возрожденных древних лесов. Это были настоящие джунгли, края непуганых птиц и зверей, заповедные места с крутыми горами, с извилистыми реками, звенящими водопадами. Мир предстал перед нами могучим, непостижимо разнообразным.
— Вот это я понимаю! — восторгался Сэнди-Ски, — то, что надо здоровому человеку. Согласен?
— Да, согласен… — пробормотал я. Мне было сейчас не до разговора. Словно завороженный, я смотрел в соседний, гуманитарный сектор. Там сидела девушка. Я видел четкий, прекрасный профиль, густую волну темных волос, чуть скрывавших загорелую, словно отлитую из бронзы, стройную шею. Это была типичная представительница расы шеронов, расы, которая всегда боготворила женскую красоту. Но не ее красота поразила меня, я встречал и не менее привлекательных девушек. Но ни одна из них не взволновала меня. Но эта!.. Нет, положительно я не мог оторвать от нее взгляда. Это девушка была не просто красивой. Лицо ее — музыка, запечатленная в человеческих чертах.
Девушка, словно почувствовав пристальный взгляд, повернулась в мою сторону, и на ее лице скользнула грустно-ироническая улыбка.
Я отвернулся и стал смотреть на трибуну, стараясь вникнуть в смысл выступлений.
— Человек должен взаимодействовать с естественной средой обитания на условиях, адэкватных его гуманистической сущности, — говорил один из рядовых членов Круга. Выражался он слишком мудрено. Видимо, такой же новичок на Круге, как и мы с Сэнди-Ски.
В противоположность ему речь архана Нанди-Нана, выступившего следующим, отличалась простотой и образностью.
— Второй проект не лишен частных недостатков, но в целом он мудр и дальновиден. Автор его правильно подчеркивает, что живая, первозданная природа, в лоне которой появился человек, необходима нам, как воздух. С детства человек испытывает ее благотворное влияние. Ребенок, изумленно уставившийся на жука, ползущего по зеленой качающейся травинке, приобщается к природе, находит в ней что-то бесконечно ценное и доброе. Природа в большей степени, чем искусство, формирует гуманиста.
— Мы овладели ядерной энергией, — продолжал Нанди-Нан, — наши ученые проникли в тайну самой могущественной энергии — энергии всемирного тяготения. И я считаю позором, что столь высокая цивилизация до сих пор терпит у себя на планете громадный безжизненный край раскаленных песков. Правда, наша планета не так густо населена. Но это может служить отчасти объяснением, но никак не оправданием.
Мне всегда нравился Нанди-Нан, и взгляды его я полностью разделял. Стройный, сухощавый, он стоял на трибуне и говорил вдохновенно и темпераментно. Но слушал его я сейчас невнимательно. Мои мысли были заняты незнакомкой из гуманитарного сектора, и я снова то и дело посматривал в ее сторону. В это время она повернулась к соседке и что-то зашептала ей, слегка жестикулируя руками. Меня поразила естественная грация ее движений, высокая культура каждого жеста, свойственная нашим знаменитым танцовщицам. Но кто она? — гадал я. — Может быть, танцовщица? Или поэтесса?
Я словно сквозь сон слышал разгоревшиеся споры, гул голосов в зале. И вдруг наступила тишина. Я невольно взглянул на трибуну. На ее возвышение не спеша поднимался ар-хан Вир-Виан — выдающийся ученый и тонкий экспериментатор, личность почти легендарная. Он был из тех немногих шеронов, которые высокомерно, неприязненно относились к новому, гармоничному строю, установившемуся на всей планете.
Выступал Вир-Виан очень редко. Большей частью он молчал, угрюмо и отчужденно глядя в зал. Его редкие и короткие выступления выслушивались обычно в глубокой тишине, ибо он всегда поражал неожиданностью своих научных и философских концепций. Но на этот раз он выступил с большой и программной речью. Изложить сегодня ту речь не успею. На наших корабельных часах вечер, и фарсаны уже собрались в кают-компании, дожидаясь меня. К тому же сильно разболелось плечо. Ушиб я его при обстоятельствах, которые нарушили мой сон и чуть не привели к гибели всего корабля. Об этом стоит упомянуть, но уже после того, как опишу свой сон.
26-й день 109 года
Эры Братства Полюсов
Пусть не думает мой неведомый читатель, что моя жизнь на корабле — это приятная оргия воображения, этакое сладостное погружение в мир воспоминаний. Ничего подобного! Я ни на минуту не забывал о фарсанах. Раздираемый мучительными сомнениями, присматривался к Тари-Тау. Кто он? Фарсан или человек?
Вчера ни строчки не записал в своем дневнике. Весь день вместе с фарсанами проверял все системы звездолета, приводил в порядок корабельное хозяйство. Но об этом потом. Сначала о программной речи Вир-Виана, которая объяснит социально-философские предпосылки появления фарсанов…
Итак, в зале царила непривычная тишина. На трибуне — Вир-Виан. Как все шероны, он был высок и строен. Его лицо нельзя было назвать красивым в обыденном понимании этого слова. Мощно вылепленное, оно было грубым, но патетично вдохновенным и поражало своей духовной силой.
— Общественный труд, борьба за существование и природа — вот три фактора, сформировавшие человека, — начал Вир-Виан своим звучным голосом. — Здесь правильно говорили о том, что для гармоничного воспитания человека необходима живая, первозданная природа, развивающаяся по своим внутренним законам, а не природа выутюженная, математически расчерченная. Но спасет ли человечество от биологического и духовного вырождения одна природа?
Нет, не спасет! Как ни важна природа, но она фактор второстепенный. На ваших лицах я вижу удивление, о каком вырождении я говорю.
И Вир-Виан перечислил признаки начавшегося, по его мнению, биологического и духовного угасания. Он представил перед нашими изумленными взорами карикатурно искаженный образ современного человека — с механизированными и нивелированными чувствами, неспособного к психологическим нюансам и сложному мышлению. Процесс вырождения особенно нагляден, по его мнению, в искусстве, которое является духовным зеркалом человечества.
— Почему, — спрашивал он, — нынешний человек отвергает великолепную поэзию прошлых веков, монументальное искусство шеронов — искусство тонких интеллектуальных раздумий и переживаний? Да потому, что человек перестает понимать его. Оно, дескать, устарело. И начинаются поиски какого-то современного стиля, рассчитанного на стандартизацию человеческих чувств.