— Еремеевич.
М-да… Иаков Еремеевич Мендельсон. Чудны дела твои, Господи.
ГЛАВА 8
Все-таки я идиотка! Дав отбой, я вдруг сообразила, что в моей жизни появились две проблемы. Меньше, чем за сутки мне нужно достать «колумбиец» в хорошем состоянии и научиться давать взятку. С чего начнем? Автоматически я взглянула на часы: 17.00. Допустим, всему, что связано со взятками, меня обучит Фима. Ему и не такие уроки приходилось давать. А вот что будем делать с «колумбийцем»? Где ж раздобудешь хороший камень в несколько каратов? Разве что в антикварном магазине. В пятом по счету я задала все тот же вопрос, не надеясь, правда, на ответ:
— У вас изумруды есть?
— Вам поштучно или сразу килограмм?
Вспыхнувшая радость мгновенно угасла. Еще издевается, гад! Тут, можно сказать, человеческая жизнь вист на волоске, а он упражняется в сарказме. Понимаю, что со стороны выгляжу, мягко говоря, не очень умной. Но ведь не для себя стараюсь. Хоть это можно понять? Слышите, я стараюсь не для себя! Борясь со слезами, я отошла к огромной уродливой вазе. Табличка рядом гласила, что это не просто ваза, а ночной сосуд генералиссимуса Суворова. Подумать только, как хорошо сохранился. И годы ему ни почем, и генералиссимус Суворов…
Лавка вообще оказалась весьма любопытной. Помимо описанного предмета, в ней обнаружились ярко-алые подвязки Екатерины Великой (не знала, что у императрицы были такие странные вкусы); настоящий дневник князя Юсупова и диванчик мадам Рекамье. Каждая вещь оценивалась в многозначную цифру. И ведь, наверняка, желающие найдутся. Магазин предоставит сертификат подлинности, который новоявленный хозяин повесит на стенку в рамочке. Пока я знакомилась с предметами глубокой старины, в лавку зашла старушка. Настоящая, питерская. Таких старушек с каждым годом становится все меньше и меньше. Пережив революцию, блокаду, они по прежнему держат спину и надевают кокетливые шляпки с вуалетками. Помню, как однажды я ехала к репетитору в переполненном троллейбусе. Рядом со мной стояла такая вот старушка. Вокруг кричали, толкались, ругались. Она презрительно молчала. И только на остановке, сделав несколько безрезультатных попыток выйти, она вдруг крикнула: «А ну, кухаркины дети, посторонитесь!». Народ молча расступился. Голубая кровь, белая кость.
Эта старушка была такой же: в ней мгновенно чувствовалась порода. Я подошла поближе. Старческая рука в тонкой нитяной перчатке аккуратно выкладывала на стекло свои нехитрые сокровища — затейливую табакерку, нитку пожелтевшего жемчуга, веер, часы-луковицу, и… я замерла. Последней на витрину легла тяжелая брошь, в середине которой был невыразительный тусклый камень. Зеленый. Еще днем я перепутала хризопраз с изумрудом, но сейчас интуиция подсказывала: передо мной если не «колумбиец», то точно изумруд. Главное, не выдать своего волнения. Если его возьмут в лавке, то, увидев мой интерес, сразу заломят цену…
Продавщица неторопливо осмотрела каждую вещь и после некоторых сомнений отобрала веер и табакерку. Я делала вид, что заинтересовалась лаковым столиком на кривых ножках, принадлежавшим, если верить табличке, поэту Александру Блоку. Зачем Блоку такая безвкусица? Может, он приобрел сокровище со скидкой для своей Незнакомки? История, правда, об этом умалчивает. Получив расписку и небольшой аванс, старушка с достоинством удалилась. Я бросилась за ней.
— Простите, пожалуйста, — от волнения мой голос вибрировал струною. — Вы не могли бы уделить мне несколько минут?
— Что вам угодно? — из-под короткой вуалетки на меня с испугом взглянули выцветшие глаза. Руки в перчатках инстинктивно сжали сумочку.
— Ваша брошь… Я видела ее в магазине, но там ее не взяли. Сколько вы за хотите за это украшение?
Старушка надменно улыбнулась:
— Разве вас не учили, барышня, что бестактно спрашивать о цене вещи, тем более у незнакомого и пожилого человека?
— Я понимаю, что веду себя очень невежливо. Но поверьте, я никогда бы не рискнула обратиться к вам, если бы не обстоятельства…
— Обстоятельства еще не повод для столь вызывающего поведения, — незабудки на шляпке осуждающе качнулись.
— Простите, — что ж, все и так понятно. Голубая кровь. Белая кость. Остается только незаметно ретироваться. Я сделала несколько шагов, как сзади раздался повелительный окрик:
— Подождите!
Я с надеждой обернулась. Старушка невозмутимо разглядывала меня. Этой позе могла бы позавидовать и королева. Старушка царственным жестом указала в сторону ближайшей кофейни.
— Может быть, чашечку кофе? — и, не дожидаясь моего ответа, она с достоинством направилась к кофейне. Мне оставалось только последовать за ней.
Через десять минут мы сидели за уютным столиком и пили кофе: я — капуччино, она — обжигающий черный двойной с перцем и корицей. Видимо, на здоровье Юлия Афанасьевна Давыдова, именно так звали мою новую знакомую, не жаловалась.
— Итак, я вас слушаю, Стефания, — она сделала глоток, а затем закурила. Удивительное создание! — Только давайте обойдемся без сентиментальных историй о том, что именно эта брошь способна украсить вашу коллекцию антикварных ценностей. Вы совсем не похожи на поклонника старых вещей.
— Совершенно верно, Юлия Афанасьевна, — я решила рассказать все, как на духу. — Признаться, антиквариат терпеть не могу. Неприятно, когда какая-то вещь принадлежала кому-то другому. Может, это и смешно, но мне кажется, что на старых вещах оседает энергетика бывших хозяев. Хорошо, если они были счастливыми людьми, а если нет? Получается, что посредством старых вещей ты приносишь в дом неприятности их прошлых владельцев.
— И, несмотря на свои убеждения, вы готовы расстаться с деньгами, чтобы заполучить старую тусклую брошь, которой, возможно, владели несчастливые люди, — Юлия Афанасьевна внимательно изучала мое лицо. Только сейчас я заметила, что маникюр у старушки явно сделан в дорогом салоне. Давыдова все больше меня интриговала. Сколько же ей лет?
— Просто мне очень нужен изумруд, — наивно пробормотала я. — Не навсегда, а на время. Я его покажу одному человеку, ювелиру, а после верну. Честное слово.
Никогда не видела, чтобы пожилой человек так искренне и заразительно смеялся. Казалось, она даже помолодела. На мгновение, мне представилось, какой была Юлия Афанасьевна в юности: красивой, беззаботной и очень счастливой. Вряд ли ее брошь причинит мне вред. Если, конечно, старушка согласится ее продать.
— Вы очаровательны, Стефания! В вас есть детская непосредственность, поверьте, деточка, сейчас это большая редкость, — весело сказала Юлия Давыдова. — И все-таки позвольте полюбопытствовать, зачем вам нужен изумруд.
На изложение истории много времени не ушло. Я постаралась быть предельно честной, поскольку врать не умею. Юлия Афанасьевна задумалась:
— Вы знаете, Стефания, я уже слышала об изумруде Лукреции.
— От кого?
— От своей подруги, Лизы Калитиной.
Я понимающе кивнула: сейчас мне расскажут про дела давно минувших дней. До революции практически в каждой дворянской семье были свои фамильные украшения. Почему бы в коллекции Калитиных не быть знаменитому изумруду?! Но как выяснилось, мои выводы были ошибочными.
— Наверное, она вам давно о нем рассказывала?
— Почему? — удивилась Юлия Афанасьевна. — Мы с ней созванивалась на прошлой неделе, тогда Лиза и упомянула о колечке. Признаться, я не особо вслушивалась. С годами Лиза стала, как бы это выразиться, не от мира сего. Прошлое она помнит прекрасно, а вот с настоящим временем у нее то и дело возникают проблемы.
— Юлия Афанасьевна, вы не могли бы дать ее телефон? — не веря в собственную удачу, спросила я.
Давыдова усмехнулась:
— Так что вам все-таки нужно, дорогая: брошь или телефон?
— И то, и другое, — снахальничала я.
Давыдова протянула мне свою визитную карточку, на обороте которой написала телефон Калитиной.
— Спасибо. А брошь, значит, не продается?
— Вы очень упрямая, Стефания. Это не лучшее качество для женщины, — задумчиво сказала Юлия Афанасьевна. — Но вы мне нравитесь — в вас нет хамства. Продать брошь не смогу. Подождите, я еще не договорила. Забавно, правда? В антикварный магазин снесла, а хорошему человеку не могу. Вы правы насчет старых вещей, иногда они приносят несчастье. Это брошь моей матери. Она умерла в Гражданскую войну. Да и у меня жизнь была несладкой. Зачем переносить на вас мои несчастья? Так что брошь я могу вам одолжить на время, но только с одним условием:
— Под залог?
Вместо ответа Давыдова положила украшение в мою раскрытую ладонь. Тусклый камень, словно проснувшись, вдруг заиграл зелеными гранями. Бриллиантовые капельки вспыхнули цветами радуги. Я почувствовала. Как от старой броши исходит нежное, почти родное тепло.
— Так я и думала, — удовлетворенно сказала Юлия Афанасьевна. — Изумруд признал вас.
— А если бы не признал? — удивленно спросила я.
— Значит, вы бы его не получили. Изумруд — камень капризный, он всегда сам выбирает себе владельца, пусть даже и на время. Когда он вам станет не нужен, верните его, пожалуйста. Мои координаты есть на визитке.
— Вы отдаете его первой встречной, вот так, без залога?
— Что поделать, я верю в честных людей, — и она с достоинством удалилась, оставив меня за столиком с изумрудной брошью в руке.
Домой я вернулась в прекрасном настроении, не переставая себя хвалить. Ай да, Эфа! Ай да, молодец! Подумать только, всего за несколько часов я умудрилась взять напрокат драгоценный камень, узнать массу полезной информации и пообщаться с удивительным человеком. Мне очень везло. Оставалось только получить мастер-класс в отношении взяток, и день можно считать на удивление удачным. А кто меня может научить этой премудрости, как не дядя Фима? По-моему, нет таких вопросов, на которые он не мог бы ответить.
Однако на половине родственников не до вопросов. Честно говоря, не до ответов тоже. Посредине гостиной театрально рыдала Ольга. Рядом с ней смущенно топтался Федоров. Родственники разделились: на стороне Федорова воинственно застыли Соня и бабушка. Интересы Ольги представляли дед и дядя Фима.