Вот ведь ерунда какая получается!
Это, значит, я прыгал, скакал, отстреливался, по пещерам лазил и вообще суетился, как бешеный скорпион, думал, ах, какой я ловкий, неуязвимый и умный, а на самом деле кто-то меня за ниточки дергал и кивал, молодец, Знахарь, правильно, вот тебе косточка, прыгни еще разочек!
Косточка…
И тут мне в голову пришла очень неприятная мысль.
Может быть, и Наташа была косточкой?
То, что она была приманкой с самого начала, когда мне ее подсунул генерал Губанов, понятно. Но потом ведь все по-другому пошло, а она так косточкой и осталась, что ли? Только уже от другого хозяина? Или сразу от другого, только Губанов об этом ничего не знал?
А Маргарита?
Тоже косточка?
Ну, она-то, конечно, косточка сахарная, мозговая, за такой, даже зная, что она в чьих-то руках, прыгать будешь с дорогой душой. Хотя… Одно другого не исключает. Может быть, они обе и подставные девушки, но в том, что их чувства ко мне были совершенно искренними и настоящими, я был уверен совершенно. Уж в этом, несмотря ни на какие рассуждения о том, что женская душа – потемки, я не сомневаюсь ни минуты. Вспомнить хотя бы последние мгновения Наташи. Ведь она умерла у меня на руках…
Да и Маргарита не врала, когда говорила, что любит меня.
Нет, Знахарь, тут все в порядке.
Ладно, проехали.
Значит, я им нужен, значит, ждать мне встречи с Наринским или с Маргаритой.
Лучше, конечно, с Маргаритой, оно приятнее, но с Наринским тоже нормально. Он мужчина, а об умных и сложных вещах лучше все-таки с мужчиной разговаривать.
Рассуждая обо всей этой бодяге, я потягивал пивко, потом закурил, и в это время в двери загремел ключ. Ишь ты, не прошло и часа, как меня на нары уложили, а уже беспокоят. В том, что это пришли именно по мою душу, я не сомневался.
Ну что же, будем надеяться, что это не мочить меня пришли.
Тьфу-тьфу-тьфу!
Дверь распахнулась, в коридоре мелькнуло плечо вертухая, который держался за задвижку, и в камеру вошел седой представительный мужик небольшого роста…
Его морщинистое лицо было покрыто приятным загаром, он был чисто выбрит, очень аккуратно одет, и при его появлении мои соседи не торопясь, но и не ленясь, поднялись с коек. Мужик кивнул им, и они дружно завалились обратно.
Обернувшись к вертухаю, мужик кивнул и ему, и дверь с особым тюремным звуком, разнесшимся по гулкому коридору, захлопнулась. Остановившись посреди камеры, мужик сложил руки на животе и, чуть подняв голову, дружелюбно посмотрел на меня.
Понятно, подумал я, – вот для кого коечку свободную припасли, – и не торопясь слез со своей шконки.
Мужик шагнул ко мне и протянул руку.
– Савелий, – сказал он, – по погонялову – Пастух.
– Константин, – в тон ему ответил я, – по погонялову – Знахарь.
– Ну, тебя-то кто не знает! А я тут смотрящим. Бутырку, стало быть, пасу.
– Понятно. Присаживайся, Савелий!
И я, будто давно уже был главным в этой келье, гостеприимно повел рукой в сторону небольшого стола, который, как всегда, был центром событий в микроскопическом мире тюремной камеры.
– Таран, организуй сам знаешь чего, – сказал я.
Таран, сухой, как вобла, но жилистый и, судя по всему, очень сильный мужик, сидевший за убийство продажного, но строптивого мента, кивнул и, поднявшись с койки, занялся угощением. Мы же с Пастухом уселись по обе стороны стола, покрытого сложенной вдвое белой простыней и, благожелательно поглядывая друг на друга, закурили.
Торопиться в тюрьме некуда, да и присмотреться друг к другу, прежде чем трещать языком, не мешало. Физиономистика – штука хорошая, и опытные зэки владеют ею в совершенстве. Сам я таким уж опытным зэком, понятное дело, не был, все как-то не получалось отсидеть солидный срок – меня постоянно тянуло на приключения в вольном мире, но читать по лицу я тоже умею. Так что сидели мы, дымили и смотрели, как Таран накрывает на стол.
Остальные соседи по камере тоже немного зашевелились, но в основном для того, чтобы устроиться поудобнее. Это, стало быть, чтобы лучше был виден и слышен разговор двух авторитетов, которыми мы с Пастухом как раз и являлись.
А разговоры авторитетов – дело интересное. Особенно, если один из них личность легендарная, вроде меня. На лицах нашей публики так и читалось здоровое детское любопытство. Ведь каждому интересно, какие новости принес человек с воли, какие новые байки ходят среди урок, да и вообще – может прозвучать вдруг что-нибудь важное. Как любил говаривать один сиделец – какая параша насчет скакухи? В общем, пока там Таран бациллу нарезал, мы с Пастухом открыли по баночке пива и не торопясь начали разговор.
– Тут, знаешь, – заговорил Пастух, – когда народ прослышал, что в Бутырку самого Знахаря везут, такое началось!
– И что же началось? – вежливо поинтересовался я, прихлебывая пиво.
– А началось, как в книжке – «вот приедет барин, барин нас рассудит».
– Знакомая песня. Слушай, Савелий, я хочу сразу договориться кое о чем.
– Давай говори, – кивнул Пастух и отпил пивка.
– Я Знахарь – вор в законе, авторитет и народный герой. Все это очень хорошо. Но пусть этим все и ограничится. А то получается как: только я появляюсь где-то в обществе – и начинается. Тех рассуди, этих разведи, правилово проведи, скоро, блин, прапорщики начнут со своими проблемами в очереди стоять. Малявы валят, как рождественские открытки. Надоело! У меня своих геморроев хватает.
Я помолчал и спросил:
– Ты меня понимаешь?
Пастух кивнул и, закуривая, сказал сквозь дым:
– Ох как понимаю.
– Вот и хорошо. Так что, если кто-то будет меня домогаться, скажи, что Знахарь учит политэкономию – в депутаты готовится – и просил его не беспокоить. Годится?
– Годится.
Тут и Таран свое дело закончил и сказал голосом Василия Алибабаевича:
– Давайте жрать, пожалуйста!
Мы засмеялись, и Пастух сказал:
– Прошу к столу, господа урки!
Господа урки не заставили себя ждать и расселись вокруг стола.
Кому чифирок, кому пиво – каждому досталось по вкусу.
А Пастух говорит:
– Слышь, Знахарь, про тебя тут такие байки ходят, что аж завидно. Понятное дело, большая часть – просто народное творчество и к натуральным событиям отношения не имеет. А не мог бы ты сам рассказать хорошим людям о своих приключениях? Так сказать, из первых уст.
Хорошие люди зашевелились и выразили солидарность с Пастухом.
– А что же не рассказать-то! – сказал я, открывая банку пива.
И, отпив пару глотков, начал загибать про два Корана и про Надир-шаха, а историю про побег из Крестов оставил на сладкое.
Проснувшись утром, я долго не открывал глаза, потому что сразу же вспомнил, где нахожусь, и мне не хотелось видеть поганый казенный потолок и прочие атрибуты места лишения свободы. Но вставать все же пришлось, и, сидя с сокамерниками за скромным завтраком, я вернулся к давешним мыслям о Маргарите.
Маргарита, Мар-га-ри-та, повторил я по складам, Булгаковское такое имя, литературное, сразу перед глазами встает что-то возвышенно-тонкое, нежное, хрупкое… А в жизни… Мировая литература вообще, а русская – особенно, виноваты во многих смертных грехах, и главный, по-моему, это образ женщины, который многие сотни лет внедряют в доверчивые мужские умы. Какого классика ни возьми, женщина – воплощение чистоты и непорочности, мужчина – исчадие ада, грязное животное, Красавица и Чудовище, короче говоря. Подлец Онегин и невинная Татьяна, соблазнитель Печорин и непорочная Бэла, афровенецианский мавр Отелло и добродетельная Дездемона, а тургеневские девушки – и не девушки вовсе, а существа без плоти и крови и, соответственно, без естественных отправлений. А по мне, единственным женским образом, хоть как-то приближающимся к реальным, не придуманным женщинам, живущим рядом с мужчиной в реальной, а не придуманной жизни, была леди Макбет, хотя Шекспир и ей придал множество таких достоинств, что их хватит на добрый десяток обычных земных женщин… Хотя нет. Это я от злости. А как же моя Настя?
Но, с другой стороны, только женщина способна на такое – любить человека и одновременно играть с ним в какую-то тайную игру, причем для этого человека смертельно опасную. Он, конечно, и сам об этом знает, но не догадывается, куда решат направить его те, кто этой игрой управляет. И вообще – кто знает, может быть, игрок решит разменять фигуры, и этот человек – в данном случае я – слетит с доски и окажется на помойке, которая у людей кладбищем называется.
Покушал я печени тресковой, пощипал мягкого сыра с зеленой плесенью, чайку хорошего отпил, а по телевизору в это время утренние новости шли. И показали нам, как вчера в Думе депутаты на кулачках бились. Это поинтереснее будет, чем Тайсон с Холифилдом. Сокамерники мои оживились, зашумели, засмеялись, а я смотрю на их довольные рожи и думаю, ну много ли человеку для счастья надо? Получается, что совсем немного. Хавка есть? Есть, и неплохая. Простой народ и на воле такого не ест. Общество есть? Есть, и в этом обществе полное взаимопонимание и согласие. Ну, почти полное. Развлечения есть? Есть – по телевизору показывают, как паханы в Кремле друг другу рыльники чистят. Отлично! А там, глядишь, и срок пройдет, опять на волю. Только на хрена им эта воля… Там их не понимают, косятся, вот, мол, урка уголовный пошел. Или поехал на «мерседесе». А вон мент поганый – у урки этого документы проверяет и чуть ли не честь отдает.
Не любит народ урок, боится. И правильно боится – урки ведь у народа деньги отнимают, вещи, а то и саму жизнь. А с другой стороны, нет, наверное, в стране семьи, где кто-нибудь так или иначе о тюрьму не отерся. Брат, сват, муж, племянник или еще какой свойственник или сидел, или сидит, или ждет, что его посадят. Большей частью, конечно, по пьяной дури, но подышал человек тюремным воздухом и заразился тем микробом, что в человеке до конца дней остается и микстуры от него нет и быть не может. А уж по фене вся страна ботает, кроме разве что младенцев-грудничков да глухонемых, и то я подозреваю, что у них в распальцовке тоже блатные знаки имеются, только мы их не понимаем. Сидевшего человека я, например, завсегда узнаю – по взгляду, лицу, по движениям, по рукам. И не важно, год он тянул или десятку – есть во всех них, или, если угодно, нас, какая-то схожесть, отличающая от других, пока не сидевших, людей. И не случайно поэтому все наши национальные герои – как на подбор бандюги да разбойники. Один Стенька Разин чего стоит, и не зря его именем пивзавод назвали, любил, стало быть, атаманушка это дело. Может, и во мне малая толика его крови течет, если жизнь из сплошных подвигов составляется… Есть, правда, еще и похлеще урок – правители да менты, но те хотя бы делают вид, что для народа трудятся, а иной раз и на самом деле – глядишь, а мент бабушку через дорогу переведет. И его потом по телевизору покажут. Или политик какой-нибудь списанные компьютеры специнтернату для слабоумных подарит. И тоже его в телевизор – вот какой хороший мальчик!