— Выждать надо. Отсидеться здесь. Пусть мусора устанут. Треп про нас заглохнет. Тайга оттает. По заснеженной трудней слинять. Следов много. А морозы пройдут и исчезнем, как эхо, — сказал самый молодой беглец.
— Ну а то, что по дороге отмочили вы, туфта?
— Когда шкуру спасать надо, на все пойдешь. А фрайера к тому же на хвост и свои грехи повесят. Под нашей маркой многие поработали. Ну да коль накроют, не отвертеться. Нам себя не оправдать, — глухо ответил Пан.
— Как же вам с Александровской смыться удалось? — полюбопытствовал Берендей.
— На всякий замок отмычка имеется. Для нее только руки нужны. За ними дело не стало. Это мы тихо провернули. Так красиво оттуда никто не линял. Зато потом кисло приходилось.
— И тут вас пасут. Даже охотников настрополили. Они от вас Заброшенки стерегут…
— Мы уже надыбали тех сторожей. Хрен с ними, пусть тешатся. Нам Заброшенки без нужды. Какой с них навар? Отсидимся здесь тихо, если нас дергать не будут. Ну а заденут, тогда на себя станут обижаться, — проговорил Белое Эхо.
— Ты не серчай, Берендей, что знакомство наше жесткое. Нельзя нам уши распускать. Сиксотов да стукачей развелось много. Тебе, фартовому, это не объяснять. Сам петришь во всех делах. Сыпь в свои Заброшенки. Нельзя запаздывать. Охотники хватиться могут, не отвертишься. По твоим следам на нас выйдут.
— Я за скалой курево вам оставлять буду. Соли и муки принесу, сахару…
— Не надо, — оборвал Пан. — Это ни к хренам. Окурок — улика. Сами засыплемся и ты погоришь. Перебьемся. Не впервой. Если прижмет нас нужда, найдем, как тебе дать знак. Может, и сгодишься. Но в крайнем случае. Пока о том молчим. И смотри, даже во сне о нас не продышись. Иначе, хоть ты и фартовый, ожмурим без схода и разборки, — не удержался Пан от угрозы.
Берендей недобро усмехнулся, но, памятуя законы «малин» — в чужой хазе без понту не горячиться, ответил коротко:
— В проколе ты. Иначе б за такой треп не спустил бы. Нынче с вас спросу нет. Ну да ладно. Пусть Белое Эхо, а главное — Бог, убережет вас от зла.
В зимовье поселенец вернулся далеко за полночь. Харя ждал Берендея преданным псом. И едва тот вошел, спросил:
— Свиделись?
Фартовый снял телогрейку. И Харя, глянув, охнул. Все плечо в крови, хотя рана была поверхностной, легкой.
— На гоп-стоп взяли? — допытывался Федька. И Берендей рассказал Харе все, что случилось, о встрече и разговоре с беглецами.
— Тебя бригадир спрашивал, — вспомнил Федька.
— И что ты ему сказал?
— Мол, в Ново-Тамбовку за куревом пошел. Тот удивился: а чего у нас не попросил? Я сказал, что не стал ты побираться. Не любишь этого.
— Не убедил, Харя. Ну да ладно. Как-нибудь выкручусь, — отмахнулся Берендей.
Утром мужики обступили фартового со всех сторон.
— Где вчера вечером был?
— Почему распадком домой вернулся? Ведь из Ново-Тамбовки ты мог прийти лишь берегом моря.
— Почему телогрейка на плече порезана? С кем виделся?
— В Ново-Тамбовке был. Не за куревом. Письма опустил. Шел берегом. К скалам ближе держался. А тут — заяц. Я — за мим. Почти нагнал, крюком хотел зашибить, раньше такое удавалось, а он — острием в телогрейку. И зайца упустил, и одежду порвал, — врал Берендей.
— С крюком в Ново-Тамбовку? Хорошее, видать, письмишко носил, — усмехнулся бригадир.
— Честно говоря, я этот крюк из рук не выпускаю. Даже в избе держу у изголовья. А с голыми руками чего-то не решился пойти. Особо — после мусоров. Они тут много трепались про беглецов. Никого из них не видел. Вот только зайца. Набегался я за ним. И зря… Не поймал.
— Смотри, чтоб тебя в другой раз не поймали, — нахмурился бригадир. — Когда в другой раз в Ново-Тамбовку будет нужно, нас предупреждай.
— Это почему?
— Не прикидывайся шлангом. Не хуже нас знаешь. А если не предупредишь, себе плохо сделаешь. Я два раза не повторяю.
Берендей сцепил кулаки. Но бригадир охотников, словно не пожелав увидеть это, повернулся спиной к фартовому, позвал всех на море.
Фартовый в этот день работал вяло. Ружье на сильном морозе давало осечку. Сказались потеря крови и недосып.
— Ты, Берендей, нынче — как вареный. Будто всю ночь с бабой играл в подкидного! — не без намека подшучивали охотники.
— А что? Я еще хоть куда! Особо насчет баб.
— Ты только крюк не забудь, когда в постель залезешь.
— Чтоб не сбежала!
— От меня не слиняет! Ни одна. Уж если закадрю, ни на одного из вас не глянет. Мой крюк — к любой бабе отмычка! — хвалился Берендей.
— Не духарись, фартовый, а то привезем врачиху, как дорога установится. Она одиночка у нас. Там и поглядим! — смеялись мужики.
— Только грозитесь! Сколько обещаете ее мне в гости! Ждать устали.
— Привезем. За нами не заржавеет, если за зайчихами бегать перестанешь, которые на прибрежном участке никогда не водились. Мы-то здесь выросли, каждого муравья в морду знаем. Зайцы у нас водятся за Черной горой. Мы на этих выходных и собираемся туда поохотиться, — сказал, словно проговорился случайно, бригадир. И внимательно посмотрел на Берендея.
— А меня с собой возьмете?
— Твое оружие в воскресенье отдыхает, — отказали охотники.
— Ну и хрен с ним, тогда врачиху везите, чтоб время даром не пропадало.
— Еще имеем время, подумаем, — пообещал бригадир.
Берендей лихорадочно соображал, как предупредить беглецов о готовящейся в их местах охоте. Случайно были обронены эти слова или решили его проверить?
Фартовый закурил. Охотники засобирались к лункам, как вдруг все разом услышали над сопками странный звук, похожий на стон, но не зверя или человека.
Лица промысловиков вытянулись.
— Где это?
— Вроде в распадке.
— А что это?
— Может, от движения льда.
— Белое эхо, — невольно сказал Берендей — Это голос мертвого. Говорят — от беды бережет живых…
Охотники, оглядев фартового, отодвинулись от него, пошли к лункам.
«Спаси их, Белое Эхо», — мысленно попросил фартовый.
Охотники уже спрятались за торосами, выслеживая сивучей, когда Берендей, выдолбив новую лунку, невольно оглянулся на зимовье, словно кто-то приказал ему повернуться.
Рядом с зимовьем стоял Пан.
Берендей онемело смотрел на него. Зачем по светлу, на виду у всех заявился? Высветить? И так не удалось отвертеться от охотников.
Пан поднял руку и показал на распадок. И в эту секунду грохнул выстрел.
Берендей, уже бросившийся на знак Пана, остановился.
— Кто стрелял? В кого? — оглянулся по сторонам. Из-за торосов увидел направленные на берег стволы. Один, второй, трети… Пана нет. Убежал? Или угрохали падлы? Но ни тени вокруг. Лишь белый-белый снег укрывает сединой старые головы сопок. Он искрится, хрустит под ногами солью. Он такой холодный, что на нем дышать больно.
«Что же это? Где Пан?» — упрямо шел к берегу Берендей.
— Стой, фартовый! Стой, сволочь. Убью! — крикнул Подифор и выстрелил из карабина по ногам. Мимо. Попугал.
«Неужели ухлопает? Хотя кто я ему? Таких он видел. И коль пот говорит, темнить не станет. Ему замокрить меня, что два пальца обоссать, нигде не дрогнет. Он с мусорами заодно. Теперь заложит. И уже не отмахнусь. Выходит, я у всех под надзором дышал», — стоял Берендей, как вкопанный.
— Вернись! Иди сюда, говорю! — орал бригадир осипшим голосом.
А у фартового плыли перед глазами радужные круги. С чего бы это? Никогда такого не случалось с ним. Фартовому не по себе стало.
— Ложись! — услышал Берендей чей-то знакомый голос, но не узнал его. Кто кричит, фрайера или фартовые? Сунулся ликом в снег. Над головой прогремели выстрелы. Кто в кого?
— Я тебе, говно! Ишь, нелюди! Зверюги проклятые! Пристрелю за милую душу, мать вашу… — ругался Подифор где-то рядом, перезаряжая карабин.
— Трое их! Видишь, уходят в распадок! — кричал кто-то. И снова разодрали тишину выстрелы.
Берендей поднял голову. Пуля сбросила шапку с головы.
— В своего стреляют, козлы!
— Был бы свой, не стреляли бы, — обрубил Подифор.
— Смотри, Харю выволокли из зимовья! — ахнул кто-то.
Берендей вскочил:
— Не тронь Федьку! Оставь его, Пан! — заорал фартовый диким, осипшим голосом.
В ответ выстрел. Прошил телогрейку на рукаве.
— Ложись, Берендей!
Но от зимовья доносился крик Хари: упирающегося, в одной рубахе его волокли в распадок двое.
Берендей, перескакивая торосы, мчался на выручку Харе. На ходу зарядил двухстволку. Приладил ее на плечо. Взял на мушку Пана. Выстрелил сразу из обоих стволов.
И прежде чем облако дыма успело раствориться, понял, что задел всерьез пахана.
— Эй, фартовые! Отпустите Харю! Иначе всех замокрю, падлы!
Но Лунатик и Белое Эхо, подхватив Пана, толкали Федьку уже за скалу.
Выстрел Подифора задел кого-то из них.
— Окружай их, мужики, — приказал Подифор и в несколько прыжков выскочил на берег.
Берендей мчался напролом.
Руки автоматически заряжали ружье.
— Стой! Падлы! Не слиняете, хмыри! Накрою выблядков! — орал фартовый.
— Берендей, выручай! — захлебывался голос Хари.
Поселенец, услышав его, вскарабкался на сопку. И все беглецы оказались перед ним, как на ладони.
— За что? Ведь я им подсос предлагал. Не засветил, не ссучился. А они вон как! — хладнокровно целился Берендей.
Коротко вскинув руки, воткнулся головой в сугроб Лунатик, Белое Эхо, увидев фартового над собой, молча поднял руки.
— Хиляй сюда! — коротко приказал ему Берендей.
Едва тот нырнул рукой в карман, фартовый выстрелил. Белое Эхо, переломившись пополам, сел в снег.
— Хиляй! Не то вмажу полным зарядом. Без темнухи. Иль жопа примерзла? — орал Берендей. — Харя, врежь фрайеру, чтоб веселей шевелился.
Федька показал связанные руки. Берендей спрыгнул вниз. Он видел, как в распадок со всех сторон посыпались охотники.
Белое Эхо вскочил в ярости. В секунду оценил ситуацию:
«Десяток дюжих мужиков, все охотники. Им на пути не попадайся. Эти не промажут. Всю жизнь убивают зверей. А кто для них беглецы? Звери. Значит, тоже — работа. Ничего, что на двух ногах. Медведь вон тоже иногда встает на задние. А тут еще Берендей! От него не смоешься. Спешишь? Торопишься своего уложить?»