Впрочем, причём здесь драки, он похоже действительно хочет меня грохнуть. Здесь он этого делать не будет, рядом-то с ментовкой. Но, с другой — из-за деревьев ничего не видно. Если действовать быстро и напористо, всё можно обтяпать на раз-два. Значит, будем отбиваться…
Но нападать он не торопится. В его взгляде мелькает интерес. Он ухмыляется, достаёт голубую пачку «Парламента», зажигалку, затягивается и медленно выпускает струйку дыма.
В сторону пускает, не в лицо, но смотрит насмешливо. Что ж тебе надо, Хамсул Газманович? Хочешь узнать, что я сказал Марине?
Его интерес явно связан с теми событиями, о которых и она меня спрашивала. Девятнадцатого апреля, второго мая… Что произошло в эти дни? Она предположила, что он меня запугал, поэтому я и молчу…
— Поехали, — кивает он в сторону серого, похожего на чемодан, «Вольво», припаркованного тут же у обочины, и, не дожидаясь ответа, направляется к машине.
Я не двигаюсь с места — приглашение звучит неубедительно, и у меня нет ни одной веской причины идти за ним.
— Поехали-поехали, — говорит он, открывая дверцу заднего сиденья. — Чаю попьем, побазарим. Жрать охота, сил нет.
При упоминании о еде мой желудок недовольно ухает — ночная солянка была давно, да и порции там не особо большие. Но это так, к слову. На самом деле, мне с ним ни в каком случае не по пути.
Хан стоит у машины и выжидательно на меня смотрит.
— Да не ссы ты, — помахивает он рукой, будто и не было между нами никаких «разногласий». — Ничё я тебе не сделаю. Давай скорей уже.
Он ржёт, но мне совсем не до смеха. Я очень хорошо понимаю, что это реально опасный тип.
С водительского места выбирается здоровенный мордоворот. Как только туда залез.
— Чё, Хан, не хочет ехать, что ли? Помочь ему?
— Обожди, — не глядя на него, отвечает Хан. — Сам придёт. Давай, как тебя там, лезь в машину, в натуре.
— Нет, не могу, времени нет, — качаю я головой. — Домой надо. Давай в другой раз.
— Какой тебе другой раз, нах*й! Полезай, сука. Я сказал, не трону? Хан слово крепко держит. Базар есть.
Ехать с чуваком, который на глазах у десятка людей пытался мне горло перерезать, за то, кстати, что я ему жбан проломил? Ну нахер. Это из серии «не рой другому яму, пусть роет её сам». Блин… Я оглядываюсь на здание ментовки. За деревьями его почти не видно.
— Слышь, Шарабан, — недовольно бросает Хан мордовороту. — Давай, тащи его сюда, а то так до вечера приглашать будем.
Бляха, ноги что ли делать?
— Ладно, сорян, — киваю я. — Пора мне.
Разворачиваюсь и независимой походкой иду в противоположную сторону. В данной ситуации это представляется самым разумным. Сзади раздаются тяжёлые, но быстрые шаги. Я оборачиваюсь и, заметив приближающегося Шарабана, врубаю шестую передачу. Смотрите какой, грузный, но быстрый.
— Э! — орёт он. — Стоять-на!
Припускаю и легко открываюсь. И бегу я благоразумно по направлению к милиции. Но как только выскакиваю из аллейи, налетаю на серое «Вольво», резко тормозящее передо мной. Вы волшебники что ли? Ментов вообще не боятся. Да, блин… О, времена, о нравы…
Двери открываются и Шарабан, выскочив из машины, лихо закидывает меня на заднее сиденье. Практически одним движением.
— Е*ать! — качает головой Хан. — Ну, ты фраер в натуре. Папуас, бля. Херли ты бегаешь, олень? Сиди, не дёргайся. Побазарим и пойдёшь себе.
Машина резко рвёт с места и с визгом шин проносится мимо отделения милиции.
— Насвай будешь? — спрашивает Хан, оборачиваясь с переднего сиденья.
— Нет, спасибо.
— Почему? Хороший. Брезгуешь, что ли?
— Не употребляю просто, — пожимаю я плечами.
Хан отворачивается и достаёт из кармана небольшой кисет.
— Ну, и зря.
Блин, всё выглядит очень буднично и незатейливо, но торжественно убивают только декабристов, а обычные криминальные убийства…
Не успеваю я толком развить эту мысль и полюбоваться городом, как мы уже останавливаемся. Центральный стадион профсоюзов. Так, кажется, называлось это место до того, как его не переименовали в «Торпедо» и не сделали основной площадкой городской футбольной команды. А ведь ещё лет десять назад тут был рынок. Точнее, сейчас он ещё есть.
На контрасте с пустыми городскими улицами жизнь здесь кипит. Мы пробираемся сквозь толпы полусонных людей, которые тащат огромные клетчатые сумки. Кто-то уже раскладывает товар по прилавкам и развешивает вещи по стенам палаток. Покупателей пока нет, только торгаши.
Хан идёт впереди, следом я, а завершает шествие водила.
— Джинсики меряем, меряем джинсики! — крупная дама преграждает мне путь, шустро достает штаны, прикладывает их к моей талии, тут же откидывает и не глядя выуживает из коробки очередную модель.
— Не рановато для торговли? — хмыкаю я, останавливаясь.
— Ну ты же сюда явно не тюки пришёл таскать? — парирует она. — Мерзнешь ведь, паренёк. Давай тебя приоденем, а то…
— А то женилку застудишь! — фраза сама вылетает из моих уст.
Торговка удивлённо хлопает глазами. Пардон, мадам, я сам в шоке. Оказывается, помню вас прекрасно. И то, что у вас «лучшие „джинсики“ на всём рынке», по вашему мнению, конечно. И то, что сервис вы предоставляли необычный: у всех в палатках наряды примеряли, стоя на картонке, а у вы любезно расстилали кусок линолеума. И про женилку, которую вы вставляли к месту и не очень.
— Ты чё встал? — оборачивается Хан. — А ты, корова, давай, нахер иди!
Торговка отскакивает в сторону, а мы двигаем дальше. Доходим до основного здания стадиона и останавливаемся возле пристройки с надписью «Чайхана».
Хан стучит громко, по-хозяйски. Дверь открывает пожилой мужичок в тюбетейке и толстом ватном халате. В нос бьёт густой аромат варёного мяса.
— Хамсул Гамзатович, — мужичок сгибается в полуприседе, ждёт, когда мы войдём, и снова запирает дверь.
Ранний визит Хана его нисколько не удивляет. Мы заходим внутрь. От запаха голова кружится.
— Бешбармак нам, а потом чаю и лепешек! — отдаёт он приказ и проходит за столик у стены. — И быстрее неси!
Здесь тесно, но чисто. И пахнет мясом.
— Всё будет, Хамсул Гамзатыч, — мужичок скрывается в подсобке и почти сразу выплывает обратно.
Он несёт поднос с двумя дымящимися чашками. Ставит перед каждым из нас и исчезает. Я стараюсь смотреть на еду равнодушно, хотя ясно понимаю, что молодой организм переживает голод значительно острее, чем зрелый.
— Бери кисе, угощайся, — кивает Хан.
— Деньги менты отобрали, — говорю я. — Так что, благодарю, но нет.
— Ешь, угощаю, — отвечает он и, схватив ложку, накидывается на еду.
Он ест быстро и сосредоточенно, издавая громкие хлюпающие, чавкающие и всасывающие звуки. Я тоже беру ложку и приступаю.
В чашке налит густой бульон, в котором плавает тонкая широкая лапша, богато засыпанная мелко покрошенной бараниной. С голодухи заходит на ура. Я особо и вкуса не чувствую, черпая горячее варево.
Приканчиваем еду мы моментально. Хан отваливается назад на висящий на стене толстый и пыльный ковёр. Снова появляется хозяин заведения, на этот раз в сопровождении круглолицей девушки с чёрными косами. Она скромно смотрит вниз, не поднимая глаз. Собирает грязные тарелки и исчезает.
Мужичок расставляет пиалы и ставит заварочный чайник, из которого валит пар. Следом на столе появляется горка лепёшек, чашка с орехами и сухофруктами. А перед нами появляется нарезанное крупными ломтями варёное мясо, пучки зелени и ещё две пиалы ароматного бульона.
Хан делает глоток бульона и от удовольствия прикрывает глаза. При ближайшем рассмотрении он мне кажется лет на пять-шесть старше, чем я изначально определил его возраст.
А он силён. Я в сорок с плюсом уже тяжеловато отходил от бессонной ночи, а этот ничего, бульон хлебает и с каждым глотком будто сильнее становится.
— Почему не стал набирать при тузе и шестёрке? — Хан прерывает тишину нашей трапезы.
Хм, неожиданно. Следил, получается?
— А со мной почему не стал играть? — раскладывает на тонкой лепёшке куски мяса, зелень и сворачивает в рулет.
— Дай-ка и я себе шаурму накручу, — говорю, скорее, для себя, а не для него.
А что мне отвечать? Что с шулером играть — себя не уважать?
— Как понял, что колода краплёная? — Хан будто читает мои мысли. Сыплет вопросы, не дожидаясь ответов. — Почувствовал? Или сказал кто? Кто?
— По игре догадываться начал, ну и нащупал на паре карт…
— А чё ты раньше не приходил, если хорошо играешь?
— Да я и не знал что у тебя своя точка, — пожимаю я плечами. — Ты же к нам в казино ходишь всегда.
— Да чё ты гонишь! Все знали, а ты один не знал! Весь город знает.
Я снова пожимаю плечами.
— А чё у тебя эта сучка ментовская выпытывала?
— Да про катран твой спрашивала…
— Ты чё пургу несёшь! — зло обрубает он. — Катран мой её вообще не парит. Чё она хотела?
— Спрашивала…
Блин, да я хер знает, что ему говорить!
— Спрашивала хрень всякую. Как в катране оказался, насколько… насколько близко я тебя знаю…
— Эт ещё чё значит? — щурит он глаза.
— Ну, типа, если могу быть в курсе твоих дел.
— А ты чё сказал?
— Блин, я чё сказать то мог? Сказал, что вообще никаких отношений. Не стал говорить, что ты мне башку пробил.
— Мля, ты мне не напоминай, ты понял? А то я тебе в натуре пробью. Вас там всех за эту подставу на куски порвать надо, демоны, сука. А тебя особенно, ты понял? А Ленина твоего чугунного в жопу тебе засунуть, в натуре.
Это он про бюст, которым я его отоварил.
— Понял, не напоминаю, — киваю я.
— Ещё чё спрашивала? — нервно продолжает он. — Тебя сразу увели и чё делали там с тобой всю ночь, а? Только не вздумай мне семёрки плести, всосал?
— Так в кабинет завели и бросили. Я там несколько часов сидел на диване, массу давил. А потом пришла тётка, минут пятнадцать поговорила и всё.
— Что ещё спрашивала?
— Да одно и то же по кругу гоняла. Про работу тоже.