— Вы мусульманин? — удивилась фройлян. — Вот бы не подумала!
Я сделал загадочное лицо, но промолчал. Не люблю врать, а правдой нужно дорожить, налево и направо не разбрасывать.
— А, это вы шутите. Просто не пьете спиртного днем. И я не стану, — и, объясняя:
— Это фляжка для тёти Марты. Я здесь с тётей Мартой, в круизе. Но она на экскурсию не пошла, сказала, что будет дождь. Она предсказывает погоду удивительно точно, тётя Марта. По костям. То есть своим костям, они к дождю болят. А я пошла, она сама послала. Не сахарная, не растаешь, сказала. Раз уж есть экскурсия, нужно смотреть, иначе затем мы здесь?
Все собрались, и автобус тронулся. Дождь стоял стеной, которую пришлось таранить с ощущаемой натугой: мотор надсаживался, автобус дрожал.
Ничего, мы преодолеем!
— Вы не немец? Говорите неправильно.
— Неправильно? — удивился я. Удивился потому, что с фройлян, в общем-то, я и не говорил вовсе.
— Вернее, слишком правильно. Как диктор телевидения. Или радио.
— Я и не выдаю себя за немца. И да, я часто слушаю «Немецкую волну», отсюда дикторская речь.
— Нам говорили, что это будет немецкий круиз. Еще австрийцы и швейцарцы, но вы не австриец и не швейцарец, — уверенно определила она.
— Нет, не швейцарец.
— Так кто же вы, таинственный незнакомец?
— Меня зовут Михаил, и я русский. Советский, — поправился я, вспомнив наставления инструктора перед поездкой заграницу. Здесь, в Ярославле, я не за границей, а вот же…
— Вы не похожи на русского, — критически осмотрев меня, сказала фройлян. — У вас одежда не русская. И вообще.
— Одежда — вещь непостоянная. Сегодня одна, завтра другая. А насчет вообще — вы, фройлян, много знаете русских?
— Немало. С эмигрантами. И зовите меня Катей. Катя Вильхельм, студентка, изучаю… буду изучать русскую литературу, — представилась она.
— И я студент. Михаил-студент, — но о том, что медик, умолчал. Вряд ли она станет жаловаться на недуги, но как знать, как знать…
— Что же изучаете вы? — не отставала фройлян Катя.
— Человеческую натуру.
— И кем вы будете работать в Советском Союзе?
Я было захотел похвастать, что уже работаю, редактором в литературном журнале, но спохватился — зачем мне это? Хвастать, токовать, распускать хвост? Зачем? — и ответил уклончиво:
— Куда Родина пошлёт, там и буду. Для нас, советских студентов, все дороги открыты. Можно при настойчивом желании и на острове Врангеля, и в Антарктиде оказаться. Зимовать.
— В Антарктиде? Вы хотите в Антарктиду?
— Подумываю…
Автобус медленно продирался сквозь тесные улочки. Ярославль в войне не пострадал, и это замечательно, но улицы в нём остались прежними, дореволюционными, не рассчитанными на «Икарусы». Есть, впрочем, и новые, широкие и просторные, но до них сначала нужно добраться. Историческая часть Ярославля отпускала нас нехотя. Скучно ей будет без нас.
И, предотвращая новые вопросы фройлян, я спросил на опережение:
— Вы, фройлян Катя, сказали, что круиз обещали немецким?
— Не фройлян Катя, так говорили сто лет тому назад. Просто Катя. Да, круиз — он спонсируется ветеранскими союзами. Я сопровождаю тётю Марту, поэтому и меня включили в список.
— Видно, ваша тётя — большой человек.
— Ну… да, пожалуй, — но распространяться не стала.
— Ветеранские союзы?
— Да. По обмену. Для наших ветеранов — круиз по Волге, для русских — по Дунаю. В знак примирения и сотрудничества, — последние слова Катя выделила — мол, цитирую документ.
Тут мы подъехали к речному вокзалу. Короткая перебежка — и мы внутри. Я купил сегодняшних газет на пятиалтынный. Почитаю.
Еще короткая перебежка — и мы на теплоходе.
Но перед тем, как расстаться, Катя успела спросить:
— А кто это — Мария Ульянова?
— Близкий родственник Владимира Ильича Ленина, создателя советской страны и лидера мирового пролетариата.
Ну да. Либо мать, либо сестра. Мать — Мария Александровна, сестра — Мария Ильинична.
В своей каюте я стал дожидаться обеда. Лёжа. И включив кондиционер воздуха на обогрев.
Не то, чтобы я замёрз и продрог, нет. Но чувствую стынь. Что-то очень холодное. Рядом. История с мятежниками так задела? Вроде бы нет. Ветеранский круиз? Дивизия «Мертвая голова» путешествует по Волге на теплоходе «Мама Ленина» или «Сестра Ленина»? Ну, почему именно «Мертвая Голова», у них много дивизий было. И да, других ветеранов в Германии нет. У всех мужчин, у тех, кто родился до, условно, двадцать пятого года, тысяча девятьсот двадцать пятого, военное прошлое. И у многих женщин. Тетушка Марта, да… Баронесса фон Тольтц… Что там на самом деле было — с предполагаемой бабушкой, с предполагаемым дедушкой?
Сейчас это не имеет значения.
Государственная политика Советского Союза какая? Государственная политика Советского Союза такая: мирное сосуществование. И если товарищу Брежневу не зазорно встречаться с германскими политиками, то мне с пенсионерами — и подавно.
И потом, а как же Германская Демократическая Республика? В ней точно так же служили в гитлеровской армии, как и в Западной Германии, а ведь с ними, с восточными немцами, мы большие приятели. По радио время от времени слышу весёлую песню «Дружба, фройндшафт — это хорошо!»
И всё-таки — познабливает от соседства. Может, спуститься в бар и выпить рюмку крепкого? Или две, три? Я отдыхаю, немножко можно. Сентябрь, октябрь и ноябрь — точно будут без шахмат. В декабре — первенство Советского Союза, тут я ещё не решил. Как настроение будет. Если проголодаюсь — в шахматном смысле — то почему бы и не сыграть? Попробовать стать чемпионом в четвертый раз? Он, чемпионат, будет в декабре, в Москве, в Доме Железнодорожника. Это хорошо, что в Доме Железнодорожника. Самые лучшие воспоминания. Что в Туле, что в Омске, что в Москве. Видно, добрые люди строили, добрые люди и сейчас работают.
Это помогло. Я согрелся. И стал смотреть, что пишут в газетах.
Всё спокойно. Движение «Работе — каждую рабочую минуту» набирает и ширится. Дисциплина сверху донизу! Позор опоздавшим! Нетерпимость к прогульщикам! Планы перевыполняются, коллективы трудящихся полны энтузиазма! Московское «Торпедо» выходит вперёд!
Под последнюю новость я задремал. Тепло, тихо, дождь, теплоход, слегка качаясь, баюкает — отчего не подремать?
И тут позвали обедать.
На старт!
Я начал одеваться. Маловато, маловато взял одежды. Но в Ростове-на-Дону обещали навестить девочки. Привезут что-нибудь.
Внимание!
Дождь идет по-прежнему. А сразу, или почти сразу после обеда — Кострома.
Нет, не пойду я на экскурсию. Как-нибудь в другой раз. Чем знаменита Кострома? Сыр знаю костромской. Драматический театр. А оперного нет, минус.
Полистал книжечку. Монастырь, Ипатьевский монастырь. У меня уже был сегодня монастырь, два — перебор.
Не пойду.
Марш!
За столом — господин Браун. Вернулся. И очевидно невредим.
— Это было замечательно! — сказал Браун. — Меня позвали местные художники и писатели, очень славные и приветливые люди. Мы славно провели время, а наутро они доставили меня сюда, в Ярославль. На мотоцикле с коляской! Незабываемо! Восторг!
Госпожа Браун восторга не разделяла. Да и остальные тоже. Непорядок. Просто чёрт знает что. Если каждый начнет оставаться на ночь в неизвестном городе в неизвестной компании, не долго и до беды.
— И вас не допрашивало русское КаГеБе? — спросила госпожа Шмидт.
— Совершенно не допрашивала!
— Значит, эти писатели и художники и были из КаГеБе! — решила госпожа Шмидт.
— Помилуйте, ну зачем я нужен КаГеБе? Кто я такой, чтобы мной интересовались?
— А зачем вы нужны местным художникам и писателям? Вы сами разве художник? Писатель? Меценат?
— Я люблю искусство! Может, понимаю мало, но люблю! И они это разглядели во мне.
— Разглядели до того, как вы купили водку, или после? — вступил в разговор Мюллер из Оснабрюка.
— Я водку не купил! Я купил настойку «Стрелецкую», вышло больше! Три… нет, четыре бутылки! Или пять? — он с сомнением огляделся, словно ища подсказку.
— У вас ведь было десять рублей, не так ли? — пришел на помощь я.
— Десять. И еще десять, в носке, — вспомнил господин Браун.
— Тогда много. А компания — велика ли была компания?
— Сначала четверо. Потом люди приходили, приходили… «поглядеть на немца» — последние слова он сказал по-русски. Ну, как бы по-русски: «погльятет на ньемеца».
— Вот, госпожа Шмидт, и ответ, зачем он нужен местным художникам, писателям и прочей богеме. «Стрелецкая» — весомый аргумент. Ну, и типаж. Потом напишут картину маслом. Или в роман вставят. А поскольку люди у нас добросердечные, то подвезли до причала. Кстати, вы все деньги потратили, господин Браун?
— Нет! — победно сказал господин Браун. — Остался рубль. Вернее, его дали мне русские друзья. «Нья опохмельку».
— Тогда всё в порядке, — подвёл итог Мюллер. — Вы целы, невредимы, и у вас еще есть рубль, можно ли желать большего?
Тут подъехала тележка, и официантка поставила на стол кастрюлю с борщом и супницу с ухой.
Пахло здорово, мы после экскурсии были голодны, и разговор естественным образом прекратился.
Может, и КГБ. Даже очень может. Взяли в оборот господина Брауна. Зачем? А для отчета: разрабатывается западный немец, такие-то расходы, понадобятся еще две-три встречи на маршруте круиза, а потом и в Германию выехать. Нет? Невозможно? Как знать, как знать. Подвезли на мотоцикле, дали рубль? Наши люди, конечно, отзывчивы, но чтобы подвозить, да ещё за сто километров… КГБ. Оно, КГБ, тоже отзывчиво.
Да мне-то что за дело?
— Я видела, как юная фройлян обратила на вас свое внимание, — сменила тему госпожа Шмидт. — Вы не боитесь, господин Михаил?
— Просто Михаил, — вспомнил урок Кати я. — А чего мне бояться?
— Разве у вас не наказывают за связь с немцами?
— Во-первых, что вы подразумеваете под словом «связь»? Вот мы сидим, разговариваем — это связь? Или вы имеете в виду другое? Что? И, сразу, во-вторых. Нет, не наказывают.