Только перед самым городом тополиные рощицы и сады расступились и перед взором возникла высокая глинобитная стена средневековой крепости с башенками по углам и узкими прорезями бойниц. Только подъехав поближе я разглядел свежезаделаный пролом, разнокалиберные пробоины и автоматные строки душманских ультиматумов на стене.
— Эта крепость, наверное, выдержала долговременную осаду, — подумалось мне, — вот только что-то защитников не видно?
Словно в доказательство тому, что эта глинобитная цитадель еще жива, из закопченных проемов и бойниц, сначала нерешительно, а затем все смелее и смелее начали раздаваться приветственные крики разношерстно одетых людей с автоматами и винтовками в руках. Защитники восторженно махали руками, оружием, чалмами, высказывая тем самым свою неизмеримую радость при виде союзников. Из раскрытых настежь ворот вывалила толпа ополченцев и, став по обе стороны дороги, с любопытством и страхом глазела на нас. Были слышны часто повторяющиеся восклицания «шурави», «рафик», что в переводе означало «советские», «товарищ».
Откровенно говоря было радостно осознавать, что хоть ополченцы, то есть афганцы пострадавшие от душманов и взявшие в руки оружие, чтобы защитить свои семьи и очаги, были искренне рады нашему присутствию.
Дальше дорога пересекала неглубокую речушку, через которую был перекинут непригодный для движения, наполовину разрушенный, мост. За переправой пошла хорошо укатанная грунтовка, с обеих сторон зажатая, уже ставшими привычными нам, дувалами. Только в центре стали попадаться двух-трех этажные, явно европейского типа, здания. Улочки Меймене, несмотря на их тесноту, были наполнены праздной суетой, криками зазывал и торговцев. Горожане, духанщики, дехкане, сарбозы, все пестроцветье лиц и одежд азиатского города высыпало на улицы, чтобы насытиться редким зрелищем. По дороге, в основном, попадались мужчины и мальчишки, только изредка из — за дувала, или с крыши, нет-нет, да выглянет курчавая женская головка, жадно зыркнет глазами и тут же спрячется за цветастую накидку — паранджу.
В центре не было свободной полоски земли, где бы не приткнулся духан, влекущий покупателя самым разнообразным ассортиментом товаров. Вдоль обшарпанных стен караван-сараев, пристроившись, кто на корточках прямо в пыли, а кто и на ярких ковриках, восседали седобородые старцы, равнодушно глядя на грохочущую колонну и что-то лениво обсуждая. Особенно поразил всех настоящий средневековый базар, который проплывал мимо нас, словно в захватывающем историческом фильме. Казалось, что вот-вот с протяжным скрипом раскроются главные городские ворота и из них выступит важно шествующая процессия луноликого шаха из сказок Шехерезады, с обязательными по такому случаю скороходами, стражниками и рослыми рабами, с легкость пушинки перемещающими на своих плечах золоченные носилки с сами «солнцеподобным». Но створки ворот мертвы, только, как и сотни лет назад, жив азиатский базар, с его невообразимым гомоном сотканном, словно многоцветный афганский ковер, из льстивых посул ретивых зазывал и жадных духанщиков, торга экономных и привередливых покупателей, препирательств мальчишек мешающихся под ногами и, конечно же, не умолкающего ни на минуту рева ослов и верблюдов. С его невообразимыми по содержанию товаров духанами, где довольно мирно уживаются сахаристые лакомства и цветастые календари, электронные часы с микрокалькулятором и средневековая бронзовая лампа, японский двухкассетник и паранджа, таблетки против курения и сигареты начиненные «травкой». С его несовместимыми мерами веса — от стандартной фунтовой гирьки и электронных весов, до совсем нестандартной груды камней, с помощью которой взвешиваются продукты, материя и даже дрова.
За то короткое время, что машина осторожно двигалась меж моря голов заполнивших базар, я хотел увидеть все, что возможно было увидеть, так все здесь было необычно и удивительно. Но больше всего хотелось понять отношение, которое питают к нам афганцы. В глазах многих из них читалось любопытство и страх, хотя кое-кто бросал на нас и ненавидящие взгляды. Только мальчишки сновали вокруг машин, своими криками и красноречивыми жестами выражая неподдельный восторг.
— Шурави, шурави! Цигаретт, цигаретт! — кричали они цепляясь за борта боевых машин.
Раздобрившись, солдаты направо и налево сорили сигаретами, которые тут же исчезали в карманах шустрой ребятни. С криком и шумом поделив сигареты, щедро разбрасываемые с одной машины они бежали к следующей, и все повторялось сначала.
Вскоре показалась окраина города, и дорога запетляла по просторной долине. Колонна остановилась на широкой и длинной плотно утрамбованной площадке. Это была взлетно-посадочная полоса аэродрома провинциального центра.
— К машине! — скомандовал начальник ММГ и изо всех люков, как горох сыпанули засидевшиеся в машинах бойцы. На пропыленных, уставших лицах солдат и офицеров угадывалась неприкрытая радость от того, что наконец-то окончен такой непродолжительный и такой длинный путь.
Через час после прибытия территория военной базы была разбита на сектора и вскоре, словно по мановению волшебной палочки, среди пустыря возник палаточный городок. Несмотря на усталость без дела не сидел никто. Одни разгружали транспортные машины, другие торопливо рыли окопы — солнце уже склонялось к горизонту и еще не известно какую встречу приготовили нам боевики, третьи, установив палатки, расстилали внутри брезент, обживали их. Не чурались физического труда и офицеры, и потому дело спорилось.
В темноте мы, в основном, закончили оборонительный рубеж и вовремя. С дальних сопок по лагерю была открыта беспорядочная стрельба. Первыми на нее откликнулись армейцы, прибывшие в долину раньше и успевшие пристрелять близлежащие сопки, с которых и велся огонь. Они начали палить в ответ из всех видов оружия. Вскоре не выдержали и наши посты, без команды поливая из автоматов близлежащие сады и виноградники. С большим трудом удалось утихомирить боевое охранение, для которого огонь моджахедов никакой опасности, из-за большой дистанции, не представлял. У десантников же стрельба только усилилась, в дело включились гаубицы и танковые пушки. Под этот разноголосый грохот мы и заснули.
Глава IV
14 января 1982 года. Провинция Фарьяб. Пригород Меймене.
Мы проснулись от назойливого, протяжного крика, доносящегося из соседнего кишлака. Явно прошедший через мощный усилитель, голос муэдзина[9] призывал правоверных к утреннему намазу. А за плексигласовым окошечком палатки только-только забрезжил рассвет. Рождался первый день нашего пребывания на афганской земле. В лучах восходящего солнца город Меймене открылся уже в несколько другом, чем накануне, виде. На фоне горных вершин, монументом во славу ислама, выделялась, внушительных размеров мечеть, увенчанная зеленым куполом. Серой занозой, упирающейся в голубой утренний небосвод, торчала высокая, остроносая башня минарета. На окраине провинциального центра замерла в ожидании пополнения мрачная старинная крепость, служащая тюрьмой. Среди прилепившихся друг к другу глинобитных строений виднелись несколько обшарпанных многоэтажных коттеджей. Только белеющий на возвышении в центре города дом губернатора, окруженный сосновым парком, казался единственно светлым пятном в этом обесцвеченном временем городском ландшафте.
Город Меймене — административный центр провинции Фарьяб.
Провинция Фарьяб расположена на северо-западе Демократической Республики Афганистан, занимает территорию в 21,3 тысяч квадратных километров, которую населяет 510 тысяч человек. Основное население провинции: узбеки 48 %; таджики — 22,6 %; пуштуни — 13,2 %; туркмены — 13 %; арабы — 3 %. Здесь проживает, также, незначительное количество хазарейцев, киргизов, казахов, татар, джоги, таймени.
В административном отношении провинция разделена на шесть улусволи: Андхой, Даулятабад, Тагобширин, Кайсар, Пуштункут, Бельчераг и четыре алекадари: Ханчарбаг, Карамколь, Намусо, Альмор.
Основное занятие населения сельское хозяйство, в котором трудится 85 % населения, проживающего в провинции.
Зона земледелия находится в условиях сухого, жаркого климата.
В летний период с саура по акраб (с мая по октябрь) дождей практически не выпадает, поэтому жизненно важное значение приобретает орошение земель. Культурный слой земли в основном состоит из лассовых пород.
Крестьянскими хозяйствами выращиваются в основном такие культуры, как пшеница, ячмень, горох, конопля, хлопок, виноград-кишмиш, грецкие орехи, арбузы и дыни.
Причём имеется возможность снимать урожай зерновых культур два раза в год, но из-за отсутствия развитой системы орошения эта возможность не реализуется. После Саурской революции в провинции начала проводиться широкомасштабная земельно — водная реформа. Ко второй половине 1562 года (1983 год) 15064 крестьянских хозяйств имели паспорта на владение 255407 джерибами[10] земли.
По данным кооперативного отдела провинциального управления сельского хозяйства (модериате-зироат) урожайность зерновых культур выращиваемых в провинции довольно высока. Каждый посеянный сир пшеницы даёт, в зависимости от погодных условий, 15–20 сиров[11] зерна нового урожая, что составляет 25–55 центнеров зерна с гектара. При благоприятных погодных условиях средняя крестьянская семья может обеспечить себя хлебом одного урожая на три года. А весь север Афганистана: провинции Кундуз, Балх, Саманган, Фарьяб способны поставить достаточное количество хлеба для всей страны.
Не менее важное значение для населения провинции имеет скотоводство. По данным прошлых лет в крестьянских хозяйствах содержалось около 1 миллиона 800 тысяч голов скота.
Основная доля крестьян ведёт единоличное хозяйство, но после Саурской революции в провинции проводилась работа по созданию сельскохозяйственных кооперативов из числа крестьян имевших или получивших землю во время проведения земельно-водной реформы.