[27] — это главное торговое место столицы, пока не нашел одного караван-баши,[28] который взял меня носильщиком и обещал доставить за границу. Новый хозяин не обманул меня. После долгих и тяжелых странствий караван пересек границу и остановился на ночлег в одном из приграничных городков. Я решил, не откладывая в долгий ящик взять у караванщика расчет и идти искать другую работу. Хозяин принял меня радушно, но когда услышал о деньгах заработанных мной, принялся кричать и топать ногами. Подбежали его подручные и вышвырнули меня вон. Переночевав за дувалом караван-сарая, наутро пошел искать работу. Нанялся к богатею, у которого были обширные плантации виноградников сады и поливные пашни. На него, кроме меня, работало больше десятка батраков, в основном из соседних кишлаков. Жили вместе, в заброшенной кошаре у хозяйских хором, за ворота которых нас пускали только по большим правоверным праздникам. Хотя среди нас были и узбеки, и туркмены и хазорийцы — жили дружно. Работали от зари до зари так, что кости ломило в конце дня, но хозяин не скупился.
Однажды меня вызвал управляющий и, надменно ответив на приветствие, заявил, что бай вдвое уменьшил мне плату. Я начал возмущаться, но хозяйский нукер пригрозил — если не подчинюсь, то окажусь в каталажке, у жандармов, которые ловят всех, кто переходит границу без документов. В бессилии, скрипя зубами, я ушел. Рассказал, все, как было, своим новым товарищам. Те выразили сочувствие, да и что другое они могли сделать.
Все уже отдыхали, когда ко мне подошел Ислам — постарше меня джигит, с узенькими усиками на черном от загара лице и добрым, ясным взглядом крупных голубых глаз. Хотя среди батраков были люди постарше Ислама, но, несмотря на это, он пользовался большим уважением, чем кто-то другой. Он единственный из всех мог открыто сказать хозяйским нукерам все то, что о них думает, и потому пользовался у них дурной славой. Но они его почему-то не трогали. Видимо боялись гнева хозяина. Ведь у Ислама были золотые руки. Он мог заменить заболевшего кузнеца у наковальни, исправить электропроводку в хозяйском доме, короче, не было дела, которое бы Ислам не знал.
— Я долго наблюдал за тобой. Вижу, что джигит ты стоящий, — откровенно признался Ислам, когда мы вышли во двор и по каменистой тропе направились к речушке, подальше от любопытных глаз и ушей.
— Там никто нам не помешает, — многозначительно добавил он, показывая рукой в сторону пригорка, возвышающегося над полями.
Внизу, в узком каменистом русле бесновалась горная речушка, но нам ее шум не мешал, напротив, он позволял говорить открыто, не боясь, что кто-то может подслушать и донести до ушей хозяина наши мысли и чаяния.
Я не знаю, почему именно мне поведал Ислам свои перипетии судьбы. Прошло уже немало времени, но я помню его рассказ так, словно услышал его вчера. Наверное потому, что жизненные пути наши во многом схожи. Сахиб грустно улыбнулся и морщины на его обветренном лице лучами собрались вокруг глаз.
Как я не отговаривал Ислама, он, не слушая меня, намеревался вместе с другими батраками поговорить обо мне с хозяином.
— Пойду, пока еще не все заснули, может быть вместе придумаем, как тебе помочь. А ты погуляй пока, зайдешь в сарай по моему знаку, — и Ислам торопливо зашагал к кошаре.
Прошло немного времени, и вот на пороге показалась знакомая фигура моего нового друга. Я поспешил ему навстречу.
— Они как трусливые собаки шарахнулись от моего предложения потребовать от хозяина справедливости. Ну что же, попытаюсь переговорить с ним сам.
На следующий день я узнал, что хозяйские нукеры избили Ислама и бросили его в зиндан — глубокую яму, в которую сажали провинившихся батраков. Когда мне удалось прорваться к хозяйской тюрьме, там уже было пусто. Охранник, получив несколько мелких монет, под большим секретом сказал, что приезжали жандармы, которые и забрали Ислама с собой. Прошел год, но об Исламе не было ни слуху, ни духу. Хозяин все больше и больше увеличивал время работы. Кормить стали хуже. Но я работал, ведь жаловаться на хозяина было некому. Оставалось туже подтягивать шаровары и снова идти на работу, к вечеру только и оставалось сил, чтобы добраться до лежанки.
Иногда мне казалось, что не выдержу этого ада, но в такие минуты я вспоминал свой далекий дом, блестящие голодным блеском глаза малышей. И тогда я снова бросался в водоворот трудовых будней, превращая свой пот и мелкое серебро.
Я часто вспоминал своего бесстрашного друга. Несколько раз пытался навести о нем справки, но все безрезультатно. Однажды байские нукеры дали мне понять, что если я не перестану, задавать свои вопросы, то меня постигнет участь Ислама.
Заканчивался второй год моего пребывания на чужбине. Урожай у хозяина был особенно богат, взгляд батраков радовала тучная нива. Все ждали хозяйской щедрости в конце уборки и потому работали усердней, чем обычно. Но не тут-то было. Когда мы толпой ввалились на хозяйское подворье, чтобы еще раз усладить слух богатея поздравлениями в честь окончания жатвы и получить заработанные деньги, еще больше располневший хозяин обозвал нас драными попрошайками и заплатил меньше, чем обычно.
Это переполнило чашу нашего терпения. Наступила зловещая тишина. Казалось, что еще мгновение и от богатея и его хором ничего не останется. Лицо хозяина медленно наливалось кровью, глаза от бешенства сошлись в линию. Но это продолжалось лишь мгновение. Внезапно он льстиво улыбнулся и, словно ничего и не было, сказал, что он пошутил и сейчас же прикажет управляющему выдать недостающие деньги.
Батраки, еще минуту назад, готовые разодрать обидчика, удовлетворенно зацокали языками. Воздав руки к небу, они благодарили за помощь аллаха. Но лишь только тяжелые ворота захлопнулись за последним батраком, из-за дувала послышались проклятия и угрозы в адрес посмевших взбунтоваться дехкан.
Среди ночи в барак, где мы размещались, ворвались хозяйские нукеры с тремя жандармами и пинками начали выталкивать всех на улицу. Отобрав несколько, по мнению богатея наиболее строптивых батраков, они поволокли их к машине, по пути избивая прикладами винтовок. Оставшимся, в том числе и мне, досталось несчетное количество ударов плетью.
Утро нового дня встретил сквозь кровавую пелену, устилающую глаза. Удар озверевшего нукера плеткой со свинцовым вкраплением на конце, пришелся по щеке, да так навечно и остался, — Сахиб показал мне чуть заметный рубец, пересекающий правую сторону щеки, и сдерживая, закипающую в груди ярость, продолжал:
— Спина от побоев горела адским огнем, так что не возможно было повернуться. Вокруг слышались стоны и проклятия. Кое как, помогая друг другу, мы добрались до речушки, обмылись там. Подкрепившись, чем бог послал, молча разошлись в разные стороны, даже не попрощавшись.
Я много думал о том, что с нами произошло. Будь с нами Ислам, этой расправы бы не было.
В межсезонье очень трудно найти работу, поэтому мне долго пришлось скитаться, прежде чем после продолжительных переговоров, нанялся грузчиком к одному достопочтенному духанщику. Несмотря на то, что лавка его ломилась от товаров, ходил он в засаленном пиджачке и потрепанных шароварах. Больше всего любил духанщик, после закрытия лавки, пересчитывать свою выручку. Казалось, что он колдует, перебирая столбики серебряных монет, о чем-то бормоча себе под нос. Если мне по надобности случалось зайти в этот момент к нему в каморку, то старик, недовольно косясь на меня, в одно мгновение сгребал деньги, после чего зло кричал, чтобы я убирался прочь.
Ворочая мешки с товаром, или делая любую другую работу, я ни на минуту не забывал, что с наступлением весны надо отправляться домой.
Через местечко, где торговал приютивший меня духанщик, частенько проходили дальние караваны, и я лелеял надежду уйти с одним из них…
Внезапно послышался топот бегущего человека, и вскоре из-за тополиных зарослей показался связной.
— Товарищ капитан, — обратился он ко мне, — через десять минут выступаем.
Мы быстро встали и торопливо направились к ожившей вдруг колонне.
Заняв место в машине, и нацепив шлемофон, я стал напряженно слушать эфир. В наушниках стояла мертвая тишина.
— Сахиб. Чем же кончились твои скитания, — сняв бесполезный шлемофон, с любопытством спросил я.
— Все, о чем я мечтал, свершилось намного быстрее, чем я ожидал. Очередной караван, который привез партию товаров для моего хозяина, расположился на ночлег рядом с духанами, прямо на базарной площади. Хозяин послал меня к караван-баши, чтобы я пригласил его к нему в гости. На улице уже смеркалось. Чтобы добраться до каравана, необходимо было преодолеть заграждение из сваленных, как попало, тюков. Перелезая через один из них, я обо что-то споткнулся, и растянулся во весь рост в пыли. Тут же услышал чертыханье разбуженного мной человека. Уж очень знакомым показался мне его голос. Когда я встал, отряхиваясь от пыли, глазам своим не поверил. Передо мной стоял, как ни в чем не бывало, Ислам. Позабыв обо всем на свете, мы проговорили с ним вою ночь. Особенно поразил его мой рассказ о лицемерии и жестокости богатея. Он долго возмущался, назвал нас безмозглыми баранами, кем-то еще, но мне не было обидно, я понимал, что в словах Ислама, правда. Потом друг сообщил мне, что его караван скоро должен идти в Кабул и, что путь его будет проходить через приграничный городок, ставшей колыбелью нашей искренней дружбы и печальной разлуки.
Мы решили с этим караваном добраться до первого афганского селения, а там видно будет, что делать дальше.
Как духанщик не упрашивали меня остаться, я был непреклонен. Не хотелось снова расставаться с человеком, ставшим мне родным. Да и до весны здесь много не заработаешь, больше проешь. А дома так ждут денег. От них зависела, может быть, жизнь всей семьи.
В знакомый нам городишко караван пришел под вечер. Узнав, что караван-баши направился к жандармскому начальнику, чтобы побыстрее покончить с формальностями и договориться о переходе границы на раннее утро следующего дня, мы с Исламом решили навестить нашего бывшего хозяина.