- Повеситься можно... А второй?
- Я уеду.
- Без тебя я погибну.
- Будем летать. Ты ко мне, я к тебе. Летом на Черное море поедем вдвоем.
- Все пять лет?
- Почему? Я вернусь за тобой. Как только опубликуют.
- А когда это будет?
- Не знаю. Приложу все усилия.
- Мама говорит, что в твоем возрасте Шолохов уже издавался. А теперь у него даже свой вертолет. И открытый счет в Государственном банке. А Симонов...
Она вскакивает, услышав замок. Гасит сигарету, накрывает местной газетой, где телепрограмма вперед на неделю основательно проработана от руки красным цветом.
Из прихожей одышливо:
- Елочка? На работу не опоздаешь?
В проеме мать с авоськами.
- Добрый день! - поднимается он. - Вам помочь?
Не отвечая, его осматривают с ног до головы, уходят, появляются налегке:
- Снова купаться пришли? Что, у вас в Заводском перебои с горячей водой?
* * *
Стенич матерится шепотом, смотрит на часы.
Окна выходят на Драматический театр. Фонари освещают деревья Центрального сквера.
На концертном рояле фотографии в рамках. Главные роли. Получение премий, наград. А вот она в первой шеренге, на партизанском параде в разрушенном городе. Кубанка с лентой. Грудь, обтянутая гимнастеркой, демонстрирует новенький орден. Руки на автомате ППШ.
- Дивчина красивая.
- Кто спорит? Двадцать три года назад. А где же фотка с волюнтаристом? Никак убрала?
Хозяйка входит, как на сцену. Слой грима такой, что лучше бы смотреть с галёрки. Ярко-пшеничные волосы. Вся в черном, а в стратегических местах полупрозрачном.
Встают навстречу. Поздравляют. Хрустит целлофан, снимаемый с мимозы.
- Водка уже теплая. К столу!
Стенич держится хорошо, только под мышками рубаха потемнела.
- За наших возлюбленных!
На множественное число ему грозят тяжелым перстнем, но Стенич тут же наливает снова:
- Вторую каждый пьет молча!
- Ты мальчиков не спаивай. Сегодня должно им быть во всеоружии. А то девчата подъедут, а они...
Это вымысел Стена - студентки из общежития. После третьей он за ними отправится - без возврата. Зная об этом, Мазурок говорит:
- А зачем девчата? Лично я уже привык без них. Аида Михайловна, ведь хорошо сидим?
- Лучшие наши актрисули! Отборные красули! Поиграем, попоем, пошутим, потанцуем. Целоваться захочется, робеть не надо! Как говорится, жилплощадь позволяет.
- А нам уже хочется! С вами!
Стенич бросает взгляд на Мазурка. Не гони, мол, картину. Толкуется, как ревность:
- Опасные, Стасик, у тебя друзья...
- И не говори.
- На комплимент ответим классикой... Она другому отдана и будет век ему верна. Я чую что-то или...
- Вповалку обожает со времен партизанских зимовок, - заверяет Стенич, когда Аида выходит "проведать гуся". - Все будет, как по маслу. Только наливайте ей побольше.
- Всё-таки подло, - говорит Мазурок. - В Женский день... И она мне действительно нравится.
- Тем лучше. Ну: ни пуха!
- К черту!
Они слышат из прихожей: "А ну-ка, кашне мне надень! Не задушит! А то разбежался..."
- Из Варшавы мохер привезла, а он: "Душит!"
Мазурок, зажимаясь атласной подушкой, упадает с дивана на шкуру медведя, разбросавшую лапы.
- Неужели готов?
- Что вы! Меньше литра его не берет... - Адам хлопает Мазурка по рыдающей спине.
- В папу, значит, пошел. А чего это он?
- Хохотун разобрал.
- Кто?
- Смешинка! По-моему, глухая, - говорит он ей вслед, - хотя жопа вполне.
- Но лицо! - говорит Александр.
- Лицо женщины - жопа.
- У Сада написано?
- Мать моя говорит. Она своей жопой гордится.
- Моя тоже.
- У твоей и лицо ничего.
- Повезло вам, - говорит Мазурок. - Аида Михайловна! Не возьмете меня в сыновья?
- Взяла бы, да папа тебя не отпустит. Голодные, мальчики? Кажется, гусь удался. Сейчас потомим его, и... Где же Стасик, девчата?
- Неужели с нами вам скучно?
- Нет, но...
Мазурок наливает в фужеры.
- Аида Михайловна! Поскольку Женский день раз в году, позвольте еще раз за вас! И в вашем лице за Женщину с большой буквы! Оставайтесь всегда такой же очаровательной и, не скрою, желанной! Вы покорили и наши - что там скрывать - довольно циничные сердца...
Они бросили взгляд - не переусердствуй.
Но глаза увлажняются:
- Спасибо, мои хорошие!
Радиокомбайн заранее распахнут. Адам опускает иглу на пластинку "Танцующие эвридики" и, подтянув галстук, выступает вперед:
- Вы позволите?
- Не рановато ли?
Но подает руку.
Церемонно начинают вращаться, с виду - мать и сын.
- Вы в одной школе учились со Стасом?
- В одном классе.
- Девчонки, наверное, были без ума от него?
- От Стаса? Не сказал бы. Александр, - кивает он, - куда был популярней...
Актриса оглядывается, как на пустое место, не зная, что одним этим взглядом, хотя, возможно, просто близоруким, разрешает сомнения, превращая его в спонтанёра: место у рояля немедленно пустеет, а затем - под предлогом отлить - вся гостиная, и вот уже Александр, прижимая к себе пальто, шарф и шапку и оступая на площадку, медленно притягивает "богатую" дверь, утепленную ватином-дерматином...
На улице гололед.
Предчувствие весны исчезло. Глядя на анонсы трагедии Софокла он входит в Центральный сквер, огибает Драмтеатр, к служебным задам которого приставлены бутафорские задники с приблизительными концлагерными видами и грозными "Verboten", и от публичного сортира в виде сказочного теремка скользит выпуклой аллейкой к фонтану, из которого поднимается забитая на зиму досками скульптура, которую утонченные ценители бронзового мальчика, стоящего в обнимку с лебедем, приписывают - почему нет - Бернини, хотя могли бы и самому Микеланджело Буонаротти...
Что там происходило, когда он двигался через обледеневший праздничный город по направлению - куда еще - к Коммунистической?
Толком он никогда об этом не узнал. Не очень и хотелось. Адам отвечал традиционным: "Скверный анекдот", прибавив, что не случайно снятый в Москве фильм по этому рассказу лег на полку: сажают просто за анекдоты, тем более - там Федор Михайлович или нет - за скверные. Со временем кое-что просочилось, но сведения были разноречивы как "Расёмон", хотя самураев было только двое. Или все же трое? Ясно, что Правилову они недооценили. С одной стороны, нарастало отсутствие Стенича и "красуль", с другой - тяжелел флирт. Собирались ли Адам с Мазурком перейти к прямому действию? Сомнительно. Как и то, что в какой-то момент Правилова появилась не с тушеным гусем, а с пистолетом-пулеметом ППШ образца 1941 года и передернула затвор: "На колени, байстрюки! В глаза смотреть! Где этот козлоюноша? По девкам побежал? К щелкунчикам своим?"
Стенич говорил, что дома у Правиловой оружие имелось, среди прочего именной Вальтер П-38, который она называла "гестаповским", тогда как автомат он видел лишь на фотографии, но Мазурок уверял, что ППШ был именной, с гравировкой на латунной таблички, врезанной в ухоженное ложе. Что он прекрасно помнит своим виском косой срез ствола. Но был ли заряжен круглый магазин на тридцать пять патронов? Скорее всего, нет, а значит, Мазурок ничем не рисковал. Расколоться же он в принципе не мог, поскольку не знал тайны отсутствия Стенича, которому необходимо было быть на вечере у "кадетов" - в Суворовском училище.
Еще один непроясненный момент - связывание бельевыми веревками. Действительно ли, по приказу и под дулом, Мазурок вязал Адама, который от этого то ли обоссался, то ли кончил, в связи с чем участия в последующем проявить не мог. Именно в этот момент будто бы вернулся Стенич расстроенный и этого не скрывающий. Девочек не будет, сказал, наливая и обслуживая заклятую подругу: "За тебя, моя непобедимая!" От волнений у актрисы закружилась голова, она была уложена на диван, Стенич подсел рядом, а освобожденные гости, глядя на это, взялись за гуся, Адам деликатно, с приборами, Мазурок решительно, руками, после чего ему пришлось их оттирать салфетками.
Так было или нет?
Правда ли, что один из участников дошел до того, что, как выразился Мазурок, "наступал" на себя черными лаковыми туфлями на высоких каблуках?
Они переглядывались и уклонялись, как будто речь шла не о свободном и, можно сказать, дионисийском действе свободно собравшихся людей, а о каком-то жутком кровосмесительстве. Но независимо от того, стала Правилова их общей матроной или нет, именно тогда, Восьмого марта, из уст ее прозвучало:
"Проклятая двустволка! С лица земли сотру!"
Он в это время замерзал на расчищенном краю скамейки.
Глядя на балконные стекла ее комнаты.
Свет так и не включился.
В арке он наткнулся на взрослых парней, которые как раз входили со стороны Коммунистической: двое в штатском с чемоданами сопровождали старшего лейтенанта, в котором он опознал атлета, поджигавшего ему бороду. "Побрился? Молодец. Но если я тебя еще раз в нашем дворе увижу..." - "То что?" Старлей усмехнулся и прошел вперед, а один из штатских задержался: "Он с одного удара убивает. И не таких, как ты, а смертников. Ты понял? Найти себе письку по месту прописьки".
По пути домой он фантазировал и мучался, но тайны их с Алёной были просты. На следующий день она сказала по телефону, что взяла ночную смену и весь Международный День женщин отработала с паяльником:
"Этот праздник я не праздную".
"С каких пор?"
"С прошлого года".
"А что было в прошлом году?"
"Ты забыл? Меня взяли силой в этот День. У них это называлось: возвести в ранг женщины".
"У кого, у них?" - он хочет спросить, но вопрос, как говорится, застывает на губах.
16
Перерыв на обед. Припекает.
Огибая здание архива, он выходит в задний двор, давит ноздреватый снег, еще оставшийся вокруг хилых деревьев, обмякшей землей подходит к обрыву.