Во всяком случае при близком рассмотрении очевидно, что между концепцией сильного человека, которая осуществляется в Москве, США и в большей части Европы, и той, что заявляет о себе сегодня у некоторых наших соотечественников в Париже, существует огромная разница. Сейчас многие горячие головы говорят о том, что нам необходим настоящий человек, мужчина. «Ах, будь у нас человек…» и т. д. Но в этих головах сидит пассивная и гибельная концепция, начисто отсутствующая в активном и мужественном духе большевизма и фашизма.
Фашизм не является следствием диктатуры, это диктатура – следствие фашизма. Фашизм не родился из мозга Муссолини, как Минерва из головы Юпитера. В Италии существовало целое движение, подъем целого поколения, искавшего и нашедшего фашизм, которое одновременно или следом стремилось выразиться и выразилось в Муссолини. Индивид не может ничего начать, он не может разом создать политическую машину, он может только вобрать в себя коллективный порыв, усилить его и толкнуть дальше. Избраннику требуется много добровольцев. Множество людей должны искать, думать, действовать, чтобы затем лучший среди них, выдвинутый ими вперед, в свою очередь, заставил их самих устремиться вперед.
Ожидание, которым наполнены сегодня многие французы, тщетно. Это знак недомыслия и слабости. Человека не ждут. Настоящие мужчины должны действовать, прорываться самостоятельно; и если они действуют слаженно, вождь им поможет. Вождь – это плод долгой чреды индивидуальных усилий. Вот что очевидно при чтении истории – не только истории Муссолини, но и истории Гитлера, Ленина, Сталина, Кемаля.
Во Франции все отравлено памятью о Наполеоне – сохраненным нами легендарным образом, совершенно ложным и абсурдным. Наполеон никогда не вознесся бы над остальными, если бы не воспользовался колоссальным трудом, проделанным сотней, двумя сотнями решительных и самоотверженных людей, составлявших поколение якобинцев, самое сильное из поколений, рожденных Францией, наряду, несомненно, с поколением 1660 года и одним–двумя поколениями XII века, которые почти одновременно предприняли крестовые походы, воздвигли соборы и создали схоластику и эпос.
Точно так же Муссолини воспользовался усилием, предпринятым, с одной стороны, синдикалистским обновлением Сореля и Лабриолы в недрах социализма и, с другой стороны, группой интеллектуалов-националистов. Прежде чем стать диктатором, Муссолини долгое время был одним из вождей социалистической партии. Гитлер потратил два года на то, чтобы выдвинуться среди двадцати других вождей, двадцати других первопроходцев. Ленин был окружен многочисленной и блестящей плеядой, где у него было три–четыре соперника, один из которых мог с честью занять его место.
Во Франции только наметилось то движение рефлексии, расчленения идей, строгого и тщательного отбора ценностей, которое однажды сможет достичь своего апогея в личности вождя.
Вождь – это награда людям смелости и воли. Нам до подведения итогов еще далеко. Чтобы зажечь людей, следовало бы, в первую очередь, окончательно порвать со всеми старыми партиями, в которых царит иерархия, основанная на совершенно устаревшем интеллектуальном принципе, на академической догме. Мысль и дело должны быть соединены в одних и тех же людях, а вовсе не разделены между интеллектуалами оппозиции и практиками правительства, между Моррасом и Блюмом, с одной стороны, и каким-то Думергом, с другой.
Январь 1934
IV
ВОЙНА И РЕВОЛЮЦИЯ
I. ФРАНЦУЗСКАЯ МОЛОДЕЖЬ ПРОТИВ ВОЙНЫ
1. Постановка проблемы
Поначалу из-за живости воспоминания у человека зрелых лет возникает желание воскликнуть: молодежь против войны, нечего и думать, нечего и говорить.
Но, присмотревшись поближе, сразу видишь, что есть война обычная и война гражданская, война наций и война партий. И гражданская война – это путь революции. Я утверждаю как постулат, что молодежь не может отказаться от революции, какими бы ни были национальные условия и международные последствия этой революции. И в самом деле, многие с некоторых пор отрицают революционную плодотворность войны между нациями; однако те, кто наиболее страстно охвачен этим отрицанием, – коммунисты, – не хотят лишаться революционной надежды, которая требует войны гражданской.
Только можно ли допустить гражданскую войну, не допуская войны обычной? При первом приближении кажется, что можно допустить или отвергнуть только оба вида войны. И не столько потому, что одна, как правило, влечет за собой другую; главное, что ведение гражданской войны, как и ведение войны обычной, требует совершения подвигов, свойственных обоим видам войны и войне вообще. Поскольку войну и революцию объединяет то, что именуется боевым духом надо либо отвергнуть, либо принять войну и революцию в целом.
Можно ли преодолеть эту дилемму? История Европы за последние двадцать лет свидетельствует о том, что это невозможно; она свидетельствует о том, что внешний пацифист быстро становится пацифистом внутренним, и что внутренний революционер, по сути, быстро утрачивает страх развязать войну между нациями. Революционером и воином становятся и перестают быть одновременно.
Мы должны остановиться на этом? Довериться логике поступков, тому, что кажется исторической фатальностью? Или же воспротивиться, укрепиться в пределах разума?
Почему не воспротивиться? В конце концов, в чем заключается разум, если не в рассмотрении, прежде всего фактов, которые относятся к прошлому, но и в рассмотрении наших потребностей, которые суть будущее, в признании противоречия между фактами и нашими потребностями – другими фактами, если нам того угодно.
Я предлагаю французской молодежи оставаться трезвомыслящей по отношению к молодежи русской, итальянской, немецкой, прямо смотреть на хорошее и плохое, брать хорошее из уроков, преподносимых сверстниками, и отбрасывать плохое. Быть спортивной и революционной, как они, но забыть о настоящей войне. Быть одновременно сознательной и сильной, воспринимая спорт как смещение войны и освобождение от нее, воспринимая революцию как настоящую войну с опасными, но по возможности ограничиваемыми последствиями. Предлагая это, сознательно стараюсь не вдаваться в излишний рационализм и идеализм, сознательно подчиняясь законам натурфилософии, ибо человеку от природы свойственно укрощать природу.
Но взгляните на ход рассуждения.
2. Война обычная
Современная война отвратительна во всех отношениях. Вот уже пятнадцать лет я пытаюсь показать и заставить почувствовать то, что на самом деле она разрушает все человеческие ценности.
Вот на чем я основываюсь, говоря о проблемах войны: я изучил и осудил войну не с точки зрения ее противоположности – мира, я углубился в саму ее идею. Я сказал себе: у громких слов есть корни. Для ума, вскормленного философией и историей, слово война обозначает сложную систему, смесь добра и зла, истины и лжи, силы и слабости. Возьмем ее сильную сторону, которая бесспорно притягивает чистые умы и закаленные сердца. Существуют добродетели, которые проявляют себя на войне; эти добродетели образуют совокупность важных и необходимых для мужчины поступков. Обсудим современную войну с точки зрения этих добродетелей. Рассмотрим современную войну с точки зрения воина.
Но сначала определим эти добродетели. Мы можем перечислить их вместе с поступками, которые война долгое время предлагала и навязывала здоровому мужчине, способному использовать свои мускулы и нервы, свою молодость и силу в полной мере. Я обращаюсь для обоснования своего суда к прошлому, потому что для ума нет другого пути. Когда пытаются судить настоящее через грядущее, это грядущее – всего лишь облагороженное прошлое. Так Маркс в «Коммунистическом Манифесте» сетует на то, что буржуазия [149] уничтожает некоторые, в сущности, средневековые ценности.
Мужчина уходит на войну молодым вместе с другими молодыми мужчинами. Он оставляет в городе и дома все то, что требует заботы: женщин, стариков детей, красоту и нежность. Он стремится к войне, как к любви, чтобы заставить работать свое тело, нервы и мускулы, пролить свою кровь. Война разражается весной и происходит в провинции. Он идет на нее, чтобы найти не столько врагов, сколько друзей. В нем намного больше любви, чем ненависти. Его крик – это крик любви к общему делу, а не крик отрицания. Он восклицает «да здравствует!», а не «долой!». В атаку никогда не ходили с криком «долой!», только с криком «да здравствует!». Злость, ненависть – это только оборотная сторона, дрожь первоначального порыва любви, на исходе сил, в мучении или при угрозе поражения, Как только рядом враг, он бросается вперед, чтобы его атаковать. Он догоняет его, вступает с ним в поединок. Помериться силой – вот его важнейшее дело. Познать себя, познав другого. Сравнить себя с равным или почти равным. Он либо ранен, убит, либо невредим. Если схватка окончена, и он невредим, то он наступает или отступает, чтобы начать с начала, до поражения, смерти или тяжелого ранения. В промежутке между боями он сталкивается с уже известными ему задачами, со всеми известными муками и с новыми задачами и муками. Но как в бою, так и между боями есть радости. Смесь радостей и мук наполняет его высокой степенью воодушевления, отвагой.
Вот схема войны как таковой, вечной войны. И схема революции. Но во что превращается эта схема в современной, нынешней войне?
Человек «мобилизованный» движется на врага в могучем потоке других людей. Потоке разношерстном, неповоротливом, неумелом. Он сразу может заметить, что является частью огромного стада людей всех званий и возрастов, в котором тонет дружба. И люди эти недостаточно подготовлены, ибо даже фашизм не может держать людей всегда в безукоризненной готовности к войне. Но непригодность и слабость маскирует груда оружия и всякие необычайные приспособления: по самой середине континента в невообразимом снаряжении движутся толпы людей.