Сержант Житник сделал жест рукой, означавший, что одному из разведчиков нужно было немедленно вернуться и обо всем предупредить остальных. Разведчик так же молча кивнул и скрылся в чаще.
— Молодцов, а ведь ты оказался прав! — сказал старший лейтенант Лукашевич, выслушав запыхавшегося разведчика. — Вот тебе и приключения!
Он дал команду приготовиться к бою. Один взвод тотчас же скрылся в зарослях — у него была задача обойти овраг и, таким образом, отрезать диверсантов от леса, заперев их в овраге. Второй взвод вместе с Лукашевичем и старшиной должен был ударить по диверсантам с фронта.
Диверсанты при всей своей осторожности и предусмотрительности явно не предвидели таких неприятных для себя неожиданностей. И это было по-своему логичным — ведь они понятия не имели, что местонахождение лесного схрона с оружием известно еще кому-нибудь, кроме них самих. По этой причине они и в овраг спустились все разом, не оставив никого наверху. И, таким образом, оказались в западне. Овраг был глубоким, его склоны обрывистыми, и выбраться из оврага можно было лишь с одной стороны — с той самой, по которой они в овраг спустились. Но этот единственный спасительный путь перекрыли красноармейцы второго взвода. Первый же взвод, сделав стремительный марш-бросок, подошел к оврагу с другой стороны, обосновался на его обрывистых краях и буквально-таки навис над оврагом и, соответственно, над находившимися в овраге диверсантами.
Для пущей острастки Лукашевич приказал дать в глубину оврага несколько длинных очередей. В овраге засуетились и загомонили, но в ответ никто не стрелял, потому что так вот, с ходу, было непонятно, в кого и в какую сторону стрелять. Впрочем, очень скоро диверсанты опомнились и попытались выскочить из ловушки по единственно возможному пути — по тому самому, которым они спускались в овраг. Но были встречены автоматным огнем. Кто-то вскрикнул, кто-то упал, остальные откатились в глубь оврага и залегли. И тогда по ним выпустили несколько длинных очередей те бойцы, которые с трех сторон нависли над оврагом.
— Эй, вы! — крикнул Лукашевич, обращаясь к залегшим диверсантам. — Вы в ловушке! Сдавайтесь, а то перестреляем, как зайцев!
Кричал он по-русски и не был уверен, что там, внизу, его поймут. Мало ли кем могли быть залегшие диверсанты? Но оказалось, что там, внизу, понимают русский язык. Какое-то время диверсанты молчали, затем кто-то из них крикнул в ответ по-русски:
— А вы кто?
— Мы — Красная армия! — крикнул в ответ Лукашевич. — Нас здесь много, так что из этого оврага вы не вырветесь! Даю вам две минуты на размышление! Потом можете молиться или петь хором, все равно вам ничего не поможет!
Никто Лукашевичу на его ультиматум не ответил, да это было и немудрено. Должно быть, там, внизу, сейчас совещались.
— А ведь там, кажется, и впрямь русские, — озадаченно произнес старшина Молодцов. — Спрашивается, откуда они тут взялись?
— Так ведь в Травниках лагерь, — ответил Лукашевич. — А в нем диверсантская спецшкола. Была до последнего момента… Ну а в той школе, я так думаю, кого только не было. В том числе, наверно, были и русские.
— Да, но откуда они там взялись?
— Откуда мне знать? — Лукашевич пожал плечами. — Может, пленные, а может быть, какие-нибудь добровольцы… Не о чем тут рассуждать, две минуты уже прошли.
Лукашевич, стараясь не высовываться из укрытия, сложил ладони рупором и крикнул:
— Время кончилось! Поднимайся по одному с поднятыми руками! Оружие — на землю! И не баловать!
— А не пошел бы ты! — раздался крик снизу.
— Точно, русские… — с некоторым удивлением сказал Лукашевич. — Надо же… Вот ведь какая это подлая штука, война! Все перепутала. И там — русские, и мы тоже русские…
И он дал команду открыть огонь. Бой был недолгим, да и как ему быть долгим? Красноармейцев было больше, к тому же позиции у них были намного выгоднее. Стрелять сверху вниз сподручнее, чем снизу вверх. И гранаты кидать сверху вниз тоже намного удобнее.
— Не стреляйте! — сквозь пальбу раздался крик снизу. — Сдаемся!
— Прекратить огонь! — скомандовал Лукашевич.
Он, может, и не отдал бы такой команды, но у него имелся приказ — по мере возможности схватить кого-нибудь живым. В том случае, конечно, если этот самый кто-то будет обнаружен вблизи склада с оружием. А сейчас таких личностей было едва ли не целый взвод. Или что от того взвода осталось…
— Поднимайся по одному! — приказал Лукашевич.
Поднялись лишь четверо, да и то двое из них оказались ранеными.
— А что же остальные? — спросил Лукашевич. — Стесняются?
— Сходи и проверь сам, если желаешь, — ответил один из пленников на чисто русском языке. — Может, и уговоришь их подняться…
Лукашевич отправил нескольких бойцов вниз разведать, что к чему. Вскоре бойцы вернулись. Один из бойцов выразительно скрестил руки, а затем развел их в стороны. Это означало лишь одно — никого в живых внизу не осталось.
— Что, не удалось уговорить? — желчно усмехнулся пленник.
— Ты же русский, да? — не вытерпел старшина Молодцов. — Как же ты так-то?.. А?
— Что, будешь читать мораль? — все с той же самой усмешкой спросил пленник. — Пошел бы ты со своей моралью… Хотел бы я видеть, как бы ты сам повел себя на моем месте… Ничего, может, еще и окажешься на моем-то месте. Война пока не кончилась… — Он помолчал и сплюнул себе под ноги: — Можешь стрелять в меня, если хочешь. Сегодня твой праздник. А мне все едино: что живой я, что мертвый. Мертвому — даже лучше. Мертвый морали не слышит.
Из пленников еще лишь один оказался русским, остальные же двое русского языка не понимали.
— Французы они, кажись, — сказал желчный пленник. — Так что не шибко старайтесь — не поймут они вас.
— Вот ведь как! — искренне удивился старшина Молодцов. — Занес сюда черт еще и французов! Где Франция, а где Польша!
— Нет больше ни Франции, ни Польши, — мрачно сказал пленник. — Ничего не осталось на земле…
— Ладно, — махнул рукой Лукашевич. — Вы-то для чего поперлись в этот овраг? За оружием, что ли?
— За ним, — неохотно ответил пленный. — Велено было прихватить с собой малость взрывчатки.
— Для чего? — спросил Лукашевич.
— А я откуда знаю? — угрюмо сказал пленник. — Нам приказали, мы пошли. Кто же знал, что вы окажетесь шустрее?
Двух раненых пленных, как могли, перевязали и до поры до времени оставили под охраной нескольких бойцов. Остальные бойцы спустились в овраг — искать припрятанное оружие.
— Может, покажешь, где именно спрятано оружие? — спросил Лукашевич. — Чтобы нам не рыть землю понапрасну. Если покажешь, то, думаю, тебе зачтется.
— Можно и показать, — равнодушно произнес пленник. — Порадовать советскую власть напоследок…
Всевозможного оружия оказалось в схроне много. Предстояло немало мороки, чтобы его откопать и вывезти в город. Но морока морокой, а результат того стоил. Не будет у диверсантов оружия — не будет и стрельбы, взрывов и поджогов. А будет мирная жизнь.
Глава 11
Допрос пленников, захваченных в лесу, дал смершевцами немало ценной информации. От двух плененных французов, впрочем, никакого толку добиться не удалось, и не потому, что они не желали отвечать, а по той причине, что никто из смершевцев французского языка не знал, да и в штабе переводчика с французского не имелось.
— Брешут французишки, — сказал пленный русский — тот самый, который вел в лесу диспуты со старшиной Молодцовым и старшим лейтенантом Лукашевичем. — Русского языка, допустим, они и вправду не понимают, а вот немецкий — должны понимать. Команды-то нам в лагере отдавали по-немецки.
— Ладно, разберемся, — сказал Васильев. — Но вначале разберемся с тобой. Ты-то что за гусь?
— Бескрылый я гусь, — усмехнулся пленный. — Обкорнали мне крылья, так что и не улетишь, даже если и захочешь. Привязали одним концом веревочку к моей гусиной лапке, а другой конец той веревочки держат в крепких руках. Такие вот дела.
— И кто же держит? — спросил Васильев.
Слово за слово, пленный рассказал свою бесхитростную историю. Он — бывший краснофлотец, воевал на Черном море, точнее сказать, перевозил раненых. Вначале из Одессы, затем, когда Одесса пала, из Севастополя. Перевозил в Новороссийск, в тыл. Однажды его корабль подбили. На них накинулась целая свора немецких катеров, а разве ото всех отобьешься? Отбивались, конечно, пока их корабль не пошел ко дну. Кто-то из матросов утонул, кто-то остался барахтаться в воде. Кое-кто попал в плен. Он согласился быть диверсантом. В Травниках он задержался ненадолго. Стремительно приближалась Красная армия, немцы готовились драпать. И сбежали, но оставили в городе и его окрестностях диверсионный отряд. Он по собственной воле записался в этот отряд. Для чего? Просто ему было все равно. Сам на себе он давно уже поставил крест и не жил, а, можно так сказать, доживал — бездумно и бесцельно. Стрелять так стрелять, взрывать так взрывать. А кого и для чего — какая разница. Мертвому нет никакой разницы. А он давно уже мертв. Так что не боится он ни плена, ни пули. Мертвому нет смысла бояться смерти.
Эту мрачную, горестную исповедь смершевцы выслушали в молчании. И не потому, что она была им так уж интересна — таких исповедей им приходилось слышать немало. А просто они понимали: пока пленник не расскажет о себе, ни о чем другом, более актуальном и насущном, спрашивать его не нужно, он ничего не скажет.
— Ладно, — сказал Васильев, когда пленник умолк. — Ты скажи нам вот что…
Похоже, пленный и не думал ничего утаивать. И он рассказал смершевцам все, что знал. Городских адресов, где затаились другие диверсанты, он не знал. А вот координаты лесного диверсантского лагеря назвал. Назвал и количество бойцов в том лагере — около тридцати человек. «Теперь, конечно, их осталось вдвое меньше», — усмехнулся он. Назвал и имена своих командиров.
А вот о Карле Унке он сказать ничего не мог. Да, конечно, он слышал, что всем в этих краях заправляет именно Карл Унке, который с некоторых пор вовсе даже и не Унке, а Фукс. Знал он Фукса и в лицо, ему приходилось встречаться с ним в лагере. Но где его искать и каким образом искать, этого он не знал. «Что вы от меня хотите? — пожимал он плечами. — Я обычный рядовой диверсант. Что я могу знать? И те трое, которых вы вместе со мной прихватили, — они вам тоже ничего не скажут. По той же самой причине».