Все четверо смершевцев и Татьяна Ткачишина тоже были одеты в гражданскую одежду, которую носили жители города и заезжие селяне, так что заподозрить их в том, что они никакие не горожане и не селяне, было весьма затруднительно. Понятно, что у каждого из них при себе имелось оружие — по два пистолета с запасными обоймами. Оружия, разумеется, видно не было, оно таилось под одеждой, причем таким образом, чтобы к нему можно было дотянуться в считаные доли секунды.
Коломейцев, судя по всему, прекрасно умел ориентироваться на местности — даже если эта местность была ему незнакома. Несмотря на то что он следил за подозрительным мужчиной в темное время суток, он без всякого труда показал тот самый дом, куда этот мужчина накануне заходил и откуда затем вышел в преображенном виде.
Дом был как дом, как и большинство домов в этой части города, — небольшой, одноэтажный, с высоким дощатым забором и такой же дощатой калиткой. Никаких дополнительных ходов-выходов в нем не было. Единственное его отличие от других домов было в том, что он располагался в стороне от прочих домов, и, следовательно, подойти к нему незаметно было делом затруднительным.
— Хорошую квартирку он себе выбрал, этот Унтер! — сквозь зубы проговорил Грицай. — Обзор на все четыре стороны. Все как на ладони. По-пластунски и то не подберешься. И засаду не устроишь… Слышь, землячок, — он взглянул на Коломейцева, — вот ты говорил, что вел из укрытия наблюдение за домом. Что-то я не замечаю никакого укрытия…
— Видишь те кустики? — указал Коломейцев. — За ними я и укрывался. А чуть дальше — куча мусора. Тоже неплохое укрытие. К тому же было темно. Темнота тоже укрытие.
— М-да, — почесал затылок Грицай. — Одному, пожалуй, там укрыться можно — хоть за деревцем, хоть за кучей мусора. А большой компанией — ни в жизнь.
— А что, собака ночью во дворе не лаяла? — спросил Никита Кожемякин.
— Нет, — ответил Коломейцев.
— Значит, нет никакой собаки, — сделал вывод Никита. — А то бы учуяла она тебя хоть за деревцем, хоть где угодно.
— Ну и что будем делать, командир? — спросил Грицай.
— Прежде всего нужно узнать, кто именно проживает в этом доме, — сказал Васильев.
— Я тоже так думаю, — согласился Грицай. — И у меня есть на этот счет предложение…
Предложение Грицая было таково. Они вместе с Татьяной пройдутся по близлежащим домам и зададут их обитателям вопросы. Не может такого быть, чтобы никто ничего не знал о жильцах дома, стоящего на отшибе. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, кто-то о чем-то догадывается… Главное — правильно задать такие вопросы, тогда будут и правильные ответы.
— Прикинемся с Татьяной, будто мы муж и жена, — сказал Семен. — И мы ищем для себя жилье. Сейчас многие подыскивают себе жилье. Немцы из города ушли, и люди стали возвращаться в город. Так что никаких подозрений мы ни у кого не вызовем. Заодно и расспросим об этом домике и его обитателях. Это называется разведопрос. Что ты на это скажешь, командир?
— Идея неплохая, — проговорил Васильев. — Вот только я вижу здесь два неудобных момента…
— Это что же за моменты? — с неудовольствием спросил Грицай. — Лично я не вижу ни одного.
— А вдруг кто-то что-то спросит и у тебя? — заметил Васильев.
— Ну спросит… И что с того?
— Так ведь спросит по-польски, не так ли? А ты по-польски ни бум-бум. Вот тебе и подозрение со стороны мирного населения…
— Да, действительно. — Семен почесал в затылке. — Подозрения нам ни к чему… А тогда давайте я прикинусь контуженым! Таким, что не в состоянии выговорить ни слова! Могу лишь мычать и улыбаться. Татьяна в случае чего объяснит народу, что, мол, получил мой муженек в боях с фашистами тяжелую контузию. Так будет намного жальче. И меня жальче, и Татьяну, потому что, ясное дело, нелегко ей живется с контуженым мужем! Ну а где жалость — там и подробные сведения. Жалостливый народ — он дюже разговорчивый! Ну как, подходяще?
И Семен тут же изобразил из себя контуженого. Получилось вполне подходяще и правдоподобно — артистический талант у Семена имелся. Все невольно рассмеялись.
— Есть еще и другой неудобный момент, — напомнил Васильев и покосился на Татьяну. — Я не имею права приказывать вам. Тут нужно ваше добровольное согласие. Или несогласие.
— Я пойду, — сказала Татьяна. — И задам вопросы, какие требуются. Мне кажется, это несложно.
— Ну просто-таки золотая переводчица нам досталась! — восхищенно произнес Семен. — Что бы мы без нее делали!
Татьяна взглянула на Грицая серьезными глазами, в которых не было даже намека на иронию или хотя бы усмешку, которая обычно бывает у женщин, когда кто-то делает им комплимент.
— Только не забывай, что ты контуженый, — сказала она Семену. — У тебя тяжелая контузия, ты не только не можешь говорить, но еще и ничего не слышишь. Когда я буду говорить с людьми, ты смотри на меня. Я буду все сообщать тебе знаками. А ты кивай, если со мной согласен, или качай головой и маши руками, если не согласен. Я все правильно говорю? — Она вопросительно взглянула на Васильева.
— Да, — сказал тот, — все правильно… Ты умеешь стрелять из пистолета?
— Конечно, — ответила Татьяна.
— Тогда возьми. — Он протянул ей пистолет. — Вдруг пригодится?
Татьяна взяла пистолет и спрятала его в карман жакета, который был на ней.
— Идите, — сказал Васильев. — А мы отойдем в сторону и подождем. Нечего торчать всей оравой на виду. Семен, смотри там, если что…
— Все будет в порядке, командир! — Грицай на прощание махнул рукой и вместе с Татьяной пошел к ближним домам. Со стороны и впрямь казалось, что это идет молодая польская чета, причем с мужем явно что-то не в порядке. Он тряс головой, его плохо слушались ноги, он то и дело спотыкался, и тогда женщина бережно брала его под локоть и что-то объясняла ему знаками…
Вернулись Семен с Татьяной примерно через два часа. Причем в том же самом образе, в котором и уходили. Особенно замечателен был Семен: ни дать ни взять — тяжело контуженный человек! Васильев, Кожемякин и Толстиков ждали его в одном из переулков, усевшись на штабель полусгнивших, по всей вероятности еще до войны сложенных здесь бревен.
— Фу! — выдохнул Грицай, увидев своих боевых товарищей, и улыбнулся. — Тяжкое, оказывается, это дело — быть контуженым! Не доведи и помилуй заполучить такую радость по-настоящему! Жить не захочется!
— Рассказывайте, что выведали, — коротко приказал Васильев. — Семен, прекращай дурачиться и говори самую суть.
— А суть такова, — сказал Грицай. — Да, живет в том доме один интересный мужичок. Но вот в одиночестве он там обитает или в компании с кем-то — этого, похоже, никто точно не знает. Кто-то говорит, что в одиночестве, другие утверждают, что из дома иногда выходят какие-то люди… Редко, но бывает и такой факт. Иногда — какие-то мужчины, а иногда — и женщины. Никто об этом мужичке ничего сказать не может, так как он ни с кем не общается. А если так, то и с ним тоже никто не общается. Такие, значит, дела.
— А кто хозяева того домика? — спросил Васильев. — Должны же быть у него хозяева.
— Насчет хозяев тоже ничего не известно, — на этот раз ответила Татьяна. — Я уж выведывала и так и сяк — никто толком ничего не знает. Говорят, что до войны были хозяева — какие-то Малевские. А когда началась война, они куда-то подевались. Хотя при немцах кто-то иногда приходил в дом, проверял его, прибирался во дворе, чинил забор. При немцах несколько раз у дома видели легковые машины, из которых выходили какие-то люди в гражданской одежде. По виду немцы.
— В общем, ничего путного из нашего разведопроса не получилось, как мы ни старались, — развел руками Грицай. — Нужно придумать еще что-то. Можно, конечно, вломиться в домик внаглую, да вот только — опасное это дело. Кто знает, как нас там встретят?
— Ну, кое-что вы все же разузнали, — не согласился Васильев. — Очень похоже на то, что это не просто домик, а что-то типа конспиративной квартирки. И обустроила эту квартирку немецкая разведка еще до того, как немцы ушли из города. Так сказать, с прицелом на будущее. И вот теперь это будущее, похоже, наступило. Немцы ушли, а в домик заселился их человек. Скорее всего, так оно и есть.
— И человек этот — не какой-то рядовой попка, — добавил Егор Толстиков. — С серьезными полномочиями человек! А если к этому прибавить, что он, — Егор кивнул в сторону Коломейцева, — вроде как опознал в нем давнего фашистского приспешника…
— Который, — подхватил Кожемякин, — прежде был в лагере унтером, а нынче мы ищем некоего типа по прозвищу Унтер, то многое становится на свои места. Брать нам надо этого типа, и чем скорее, тем лучше. Вопрос только — как?
— Вот в том-то и дело, — сказал Грицай. — Хотя, если к домику подобраться ночью, можно и взять…
— Будет ли он ночью в домике? — усомнился Васильев. — А если и будет, то один ли?
— Ну, это можно выяснить, — сказал Грицай. — Скажем, установить за домиком наблюдение…
— И где ты схоронишься? — сказал Васильев. — Ночью еще куда бы ни шло, а вот днем за кустиком или за кучей мусора укрыться мудрено. Любая собака на тебя обратит внимание. А больше затаиться негде.
— Можно мне сказать? — нерешительно произнесла Татьяна.
Все разом посмотрели на нее. Васильев молча кивнул.
— А что, если нам с Семеном сходить в этот домик? — сказала Татьяна. — Прямо сейчас?
— Это как же? — не понял Васильев.
— А точно так же, как мы ходили по людям, — пояснила переводчица. — Жена с контуженым мужем в поисках жилья… Зайдем и спросим, не сдается ли здесь жилье? А пока будем спрашивать, осмотримся. Не станут же они в нас стрелять из-за такого вопроса… Ведь обычное же дело! Скажут «нет», мы сразу же и уйдем. Зато будем знать, что к чему.
Никто не ожидал от переводчицы таких слов, поэтому все какое-то время молчали.
— А что, Татьяна говорит дело! — сказал наконец Грицай. — Сходим, посмотрим и понюхаем… Затем извинимся и сразу же назад. Кто в чем может заподозрить молодую женщину и ее контуженого мужа?