Его и укоротили, после того как по его оплошности из лагеря сбежали двое заключенных. Его поставили перед выбором: либо превратиться в прежнего бесправного узника, либо стать курсантом специальной диверсантской школы. Не раздумывая, он выбрал второе — стал курсантом. Он прекрасно понимал, что, будучи узником, непременно погибнет. А если станет курсантом, у него появится шанс выжить.
Однако очень скоро он понял, что шанс выжить у курсанта тоже невелик. Вот окончит он диверсантские курсы, вот отправят его на какое-то задание. Ему было все равно, какое это будет задание. Каким бы оно ни было, а итог будет один — смерть. Его непременно выследят, загонят в угол, как бешеного зверя, и пристрелят. Или, оказавшись загнанным в угол, он сам застрелится. Какая разница — хоть так, хоть этак, все едино — смерть.
Изыскать возможность и сдаться на милость советской власти? Он думал и об этом, но пришел к выводу, что и тогда погибнет. Уж слишком много у него грехов перед советской властью. Добровольная сдача в плен — раз, переход на сторону врага — два, диверсантская школа — три. Одно унтер-офицерское звание чего стоит! Какая уж тут милость?
А стало быть, нет у него выхода. Так что, когда начальник диверсантской школы Карл Унке предложил ему остаться в Травниках — в фашистском подполье, он, не раздумывая, согласился. Впрочем, он и отказаться-то не мог, потому что предложение Карла Унке являлось, по сути, приказом. А от приказов не отказываются. Отказаться от приказа означало умереть.
Ему определили в подполье важную роль — быть связным. Он прекрасно понимал, что это смертельная роль. Он знал, где можно найти Карла Унке, а это и был смертный приговор. Отсроченный во времени, но это без разницы. Если советская разведка нападет на след Карла Унке, то первым делом он ликвидирует его, Унтера, — чтобы таким образом оборвать с ним связь. А в том, что рано или поздно Карлу Унке прижмут хвост, Унтер ничуть не сомневался. Итак, куда ни кинь, везде за Унтером следовала смерть. Смерть — это страшно, и победить этот страх можно лишь одним способом — убедить себя в том, что ты мертв. Мертвым смерть не страшна.
Нет, не лгал Унтер на допросе у смершевцев… Мертвые не лгут, нет у них такой возможности. Мертвые всегда говорят правду.
…Унтер хорошо был знаком с азами оперативной работы. Его учили этому в лагере, когда он был там унтер-офицером, об этом же ему в подробностях толковали и в диверсантской школе. Ему и самому доводилось подсаживать своих людей к тем личностям из числа заключенных, которых он по каким-то причинам считал людьми сомнительными и ненадежными.
Поэтому он почти сразу же заподозрил Сыча и Башмака в том, что они не просто случайные однокамерники, а подсадные. Его подозрение лишь усилилось, когда Сыч и Башмак стали рассказывать ему о себе и о своих приключениях. Какое-то время он слушал их с мрачным молчаливым вниманием, а затем перебил:
— Не надо, хлопцы!
— Чего не надо? — удивленно произнес Башмак.
— Ничего не надо. Комедии этой дешевой не надо. Я ведь знаю, кто вы на самом деле. Точнее сказать, для чего вас подселили ко мне. Вам нужно узнать у меня о Фуксе? Я прав?
Ни Сыч, ни Башмак ничего на это не сказали. Трудно что-либо возразить так вот сразу, когда тебя разоблачили. Они продолжали молчать, и это молчание было против них, оно их выдавало.
— Так-то лучше, — усмехнулся Унтер. — Вы, хлопчики, помолчите. А я кое о чем подумаю. А потом, может быть, и поговорим.
Унтер умолк, прислонился к стене и закрыл глаза. В душе у него была пустота. И Унтеру вдруг показалось, что такая пустота — это хорошо, это как раз то, к чему он стремился все свои последние годы, начиная от сдачи в плен и заканчивая этой камерой. Пустота — это покой, как раз то, что ему нужно, как раз то, что у него осталось в душе.
— Значит, вам нужен Фукс? — Унтер открыл глаза и посмотрел на сокамерников.
В мире властвовала ночь, в камере было темно, лишь через небольшое, убранное решеткой оконце проникал рассеянный, неверный свет. В этом свете не было видно ни лиц, ни глаз, но Унтеру сейчас не нужны были ни чьи-то лица, ни глаза.
— Я скажу вам, как найти Фукса. — Унтер шевельнулся в полутьме. — А вы слушайте и запоминайте. Хорошенько запоминайте, потому что Фукс — хитрый зверь. Голыми руками его не возьмешь.
— Вот так-таки и скажешь! — хмыкнул Сыч. Поняв, что он и Башмак разоблачены, Сыч решил играть в открытую. — И, значит, мы должны тебе поверить… А вот только интересно, почему мы тебе должны верить? Вроде ты и этот Фукс заодно…
— Значит, не совсем заодно, — ответил Унтер. — Хотя можете и не верить. Как знаете… — Он помолчал и добавил: — Плевать мне на Фукса. Да и на вас мне тоже плевать. Я — один против всех. Если бы Фукс потребовал, чтобы я выдал ему вас, то я бы выдал. Но получилось так, как получилось. Я в ваших руках, и вы хотите, чтобы я выдал вам Фукса. Ну так слушайте.
Такая логика была не понятна ни Сычу, ни Башмаку. Путаная это была логика, вывернутая наизнанку. А может, в словах Унтера и вовсе не было никакой логики, а было что-то другое — поди разберись. Некогда было разбираться во всем этом душевном буреломе, не то было место и не те условия.
— Говори, — сказал Сыч. — Мы запомним…
— Мы памятливые, — подтвердил Башмак.
— Фукса поймать непросто, — сказал Унтер. — Потому что у него нет лица. Как можно поймать того, у кого нет лица?
— Это как так — нет лица? — удивился Башмак.
— Да вот так, — ровным голосом произнес Унтер. — Нет, и все тут. Увидишь его и не запомнишь. Безликий он. Похож на всех сразу. На эсэсовца, на польского крестьянина, на убогого с городского базара… Кем он хочет, тем и может стать. В любое время. Вы будете искать польского крестьянина, а он в это время — убогий с базара. Попробуй такого найди… Он как пустота. Разве можно поймать пустоту?
— Но ты ведь с ним встречался, не так ли? — спросил Сыч. — Значит, знаешь, как это делается.
— Встречался… — хмыкнул Унтер. — В условленное время и в условленном месте. И каждый раз он был в разных образах. Разгуливает он такой-то спокойно по городу, и попробуй его опознай.
— То есть всякий раз он назначал тебе для встречи разные места? — уточнил Сыч.
— Так и есть, — нехотя ответил Унтер.
— И где его главное лежбище, ты не знаешь?
На этот вопрос Унтер ответил не сразу. Сыч и Башмак терпеливо ждали — они понимали, что сейчас торопить собеседника нельзя. Если он захочет, то все скажет сам. А если не захочет, то и не скажет, как его ни понукай.
— Знаю я, где его лежбище, — вымолвил наконец Унтер. — Выследил на всякий случай… Думал, может, пригодится. Вот, похоже, пригодилось…
— Это как же выследил? — удивленно спросил Башмак.
— Да вот так. — Чувствовалось, что Унтер в темноте усмехается. — Встретились мы с ним, поговорили… На базаре. Там много всякого народу, а Фукс ничем не отличался от прочих. Равно как и я… Мы договорились о следующей встрече, он и пошел. А я — втихаря за ним. Фукс — зверь чуткий, но и я тоже осторожный… Выследил я его. Запоминайте адрес. — И он назвал адрес. — Но только учтите, там он не один. С телохранителями. Не знаю в точности, сколько их — может, пятеро, а может, шестеро. Все немцы. Нашему брату охранять свою личность Фукс не позволяет. Опасается…
Унтер умолк, молчали и Сыч с Башмаком. Говорить больше было не о чем.
— Все, больше разговора не будет, — отозвался наконец Унтер. — Стучите в дверь, зовите своих. Скажите — раскололся Унтер. По собственной воле, без всяких ухищрений. Так и скажите…
Сыч встал и ощупью отправился к двери — стучать в нее и требовать, чтобы его и Башмака немедленно отвели к Васильеву и его подчиненным. Дверь открылась, и Сыч что-то тихо сказал часовому. Часовой был заранее обо всем предупрежден, поэтому он только и сказал:
— Пошли, если такое дело!
— Погодите! — отозвался из темноты Унтер. — Скажите там, что меня зовут Остап Окуленко! Не Унтер, а Остап Окуленко! Так и скажите!
— Скажем, — после секундного промедления ответил Сыч.
Когда Унтер, а точнее сказать, Остап Окуленко остался в камере один, он попытался предаться воспоминаниям. Но ничего не вспоминалось. Вспомнился лишь тот лейтенант, который его допрашивал накануне. Совсем молодой лейтенантик, почти мальчишка. «Ну так вспомни, что ты русский» — так, кажется, сказал ему этот лейтенантик. Вспомни, что ты русский. Он, Остап Окуленко, не русский, а украинец, но по большому счету — какая разница? Нет никакой разницы: он и тот лейтенантик — родом из одной страны. Это уже потом жизнь их разбросала в разные стороны. Хотя, может, жизнь тут и ни при чем. Жизненные ветра — они, наверно, одинаковы для всех. Но кто-то сопротивляется этим ветрам, а кто-то летит в ту сторону, куда они дуют. Вот и вся разница. А почему это так — поди разберись. Да и неохота разбираться. И некогда. Равно как и жить неохота…
— Вот оно как! — с некоторым удивлением произнес Васильев, когда привели Сыча и Башмака. — Надо же! Вначале разоблачил вас, а затем вам же все и рассказал!
— Остается только понять, для чего он это сделал! — проворчал Семен Грицай, протирая сонные глаза. — А может, он все наврал! Для каких-то своих фашистских надобностей!
Когда привели Сыча и Башмака, смершевцы спали. На сон и приведение себя в бодрое состояние Васильев выделил три часа — больше не было возможности. Но и эти три часа они не доспали.
— Думаю, он сказал правду, — не согласился с Грицаем Васильев.
— Это почему же ты так думаешь? — в свою очередь не согласился Грицай. — На каком таком основании?
— Он назвал свое настоящее имя, — сказал Васильев.
— Вроде как раскаялся, что ли? — хмыкнул Грицай. — Как же! Такие не каются!
— Ладно, — вздохнул Васильев. — Некогда нам сейчас об этом размышлять. Сейчас у нас появилась информация. Будем решать, что с ней делать.
— А что тут решать? — не понял Толстиков. — Нам известен адрес, где скрывается Фукс. Стало быть, нужно отправляться по этому адресу. Прихватим с собой роту бойцов, окружим дом и… О чем тут размышлять?