— Никита, проверь… — дал команду Васильев.
Кожемякин, держа на изготовку автомат, неслышным шагом стал приближаться к дому. Вскоре он очутился совсем рядом с домом и приник к стене. Теперь предстояло выяснить, есть ли кто в доме, и если есть, то кто именно. Осторожно придвинувшись к окошку, Никита постучал в окно костяшками пальцев. Едва только он, постучав, отпрянул от окна и вновь вжался в стену, из дома раздались автоматные очереди. Стреляли из немецких автоматов, их стрельбу невозможно спутать ни с какой другой стрельбой. Особенно если ты в этом деле поднаторевший. А Васильев с подчиненными таковыми и были, да и Коломейцев тоже.
Стреляли из двух окошек сразу. И из тех окон, которые находились с другой стороны дома, стреляли тоже. Ни смершевцы, ни окружившие дом бойцы в ответ не стреляли. Бойцы — потому что не получали такой команды, а смершевцы — потому что размышляли. По всему выходило, что людей в доме не так и много. Дом был небольшой, и большому числу стрелков в нем просто негде было бы поместиться. И это было хорошо. А еще было хорошо то, что те, кто стрелял, палили наугад, явно не видя конкретной цели. А оно известно: если враг стреляет наугад, то он тебя боится. Ну а справиться с врагом, который тебя боится, гораздо легче, чем с тем, который тебя не боится.
— А может, покрошить их из автоматов, да и дело с концом? — предложил Грицай. — А те, кто останется жив, сдадутся. Быть того не может, чтобы не сдались. Положение-то безвыходное.
— А если живых не останется? — возразил Васильев. — А нам бы не помешало прихватить хотя бы одного языка. С мертвого что толку?
— Так что же, брать их приступом? — поморщился Семен. — Оно, конечно, можно и приступом. Да ведь сколько наших солдатиков поляжет — в темноте да неразберихе! Жалко солдатиков!
— Жалко, — согласился Васильев. — Поэтому давайте думать, как быть. Нужно придумать какую-нибудь хитрость. У кого есть предложения?
Однако до предложений дело не дошло. Потому что стрельба из дома вдруг прекратилась. Было, впрочем, понятно, почему она прекратилась. Какой смысл стрелять, не видя противника? Да и не отстреляешься от него, потому что наверняка противника, кем бы он ни был, намного больше. А если больше, то дом из укрытия превращается в западню. В смертельную ловушку, потому что его стены не смогут уберечь от ответных автоматных, а то, может, и пулеметных очередей. Ну а если дом — смертельная западня, то из него необходимо как можно скорее выбраться. Прорваться. Благо за стенами дома темнота, а в темноте есть шансы укрыться.
— Совещаются, гаврики! — сказал Грицай. — Сейчас, должно быть, попытаются прорваться с боем. Ну, братцы, готовимся!
И точно. Вдруг раздался звон выбитых стекол, и из обоих окошек вывалились два человека.
— Давай! — скомандовал Васильев.
Это была команда открыть огонь. Застрочили автоматы смершевцев. Тотчас же со всех сторон раздались и другие автоматные и пулеметные очереди. Это стреляли бойцы, оцепившие дом. Вырваться живым из такого смертельного огневого круга было делом немыслимым — кем бы ты ни был.
Спустя две минуты после начала стрельбы Васильев выпустил красную ракету. Это был сигнал, означавший, что стрельбу следует прекратить. Действительно — что толку палить зря? В любом случае те, кто пытался вырваться из дома, уже наверняка мертвы. Остается лишь в этом убедиться, осмотрев дом и прилегающее к нему пространство.
Из темноты вынырнула какая-то фигура — это к смершевцам подбежал командир бойцов, которые оцепили дом.
— Что, окончен бой? — спросил командир.
— Похоже на то, — ответил Васильев. — Слышишь, никто в нас не стреляет. И вроде как не двигается.
— Что нам делать дальше? — спросил командир.
— Пока оставайтесь на своих местах и смотрите в оба, — сказал Васильев. — Мало ли что. А мы проверим место битвы. Вдруг найдем что-нибудь интересное?
— Вам помочь? — спросил командир.
— Благодарю, — ответил Васильев. — Пожалуй, справимся сами. А вы ждите команды.
Операция, которую намеревались сейчас провести смершевцы, была направлена на то, чтобы проверить, не остался ли на поле боя кто-нибудь в живых. Имелись в виду живые враги. Ну и, конечно, не оставили ли враги на поле боя какой-нибудь трофей. В случае со смершевцами — какой-нибудь документ или другое важное доказательство.
— Пошли, — сказал Васильев своей немногочисленной команде.
Разумеется, смершевцы доподлинно не знали, что творится в доме и во дворе. Остался ли кто-нибудь жив, не натыкано ли где-нибудь мин — да мало ли какие сюрпризы могли быть в таком-то месте? Поэтому приходилось быть осторожными и осмотрительными настолько, насколько это вообще человеку возможно.
Держа пальцы одной руки на спусковом крючке, а пальцами другой руки на короткий миг включая фонари, четверо смершевцев короткими перебежками преодолели двор. В любую секунду они ожидали выстрелов и готовы были уклониться от пуль, упасть на землю, укрыться за углом дома — но выстрелов не было. Должно быть, некому было стрелять: те, кто пытался вырваться из дома, погибли под градом пуль. Впрочем, наверняка этого никто знать не мог, и потому четыре человека продолжали свое рискованное продвижение по ночному двору.
Ни выстрелов, ни криков, ни каких-либо движений во дворе по-прежнему не было. А между тем двор был проверен полностью и прилегающая к нему часть улицы — тоже. Никаких признаков жизни… О документах и прочих доказательствах говорить не приходилось — все равно их в темноте невозможно было углядеть. Доказательства — это потом, когда закончится ночь и наступит день.
Васильев свистнул три раза. Это означало, что проверку двора нужно прекратить и пора заняться домом.
Кожемякин и Толстиков взяли под свой контроль окна. В доме оказалось четыре окна — по два с каждой стороны. Одну сторону вместе с окнами контролировал Кожемякин, другую — Толстиков. Васильев и Грицай должны были войти в дверь.
Дверь оказалась затворенной, более того — запертой изнутри. Это, несомненно, означало, что из дверей никто не выбегал в надежде прорваться, все, кто был в доме, пытались выбраться из окон. По-своему это было неплохо, так как это означало, что в доме вражеских стрелков было немного — в большом количестве под шквальным огнем из окошка не слишком-то и выберешься. Плохо было то, что запертую дверь нужно было открыть.
— Прикрой, — тихо сказал Грицай Васильеву. — А я разбегусь и гряну со всего маху. Авось да получится. Хорошо еще, что дверь открывается внутрь, а не наружу. Это для нас пустяк. Ничего, не такие преграды мы преодолевали!
Васильев опустился на одно колено и изготовился к стрельбе. Грицай забросил автомат за спину, разогнался и с силой ударился о дверь. Дверь поддалась с первого же раза. Она слетела с петель, упала на пол, а на нее по инерции грохнулся Грицай. Не вставая, он резко метнулся в сторону и судорожно стал доставать из-за спины автомат.
Но ни в него, ни в Васильева никто не стрелял. Могло так статься, что в доме никого не было. Грицай совсем уже поверил в это, поднялся, осмотрелся, никого в передней не увидел и открыл дверь, ведущую в другую комнату. И, как только он эту дверь открыл, тотчас же кто-то схватил его за ногу с явным намерением повалить на пол!
Это было неожиданно, и Грицай невольно дернул ногой, пытаясь высвободиться, но это удалось ему лишь с третьей попытки. Грицай отскочил в сторону, стараясь понять, кто же хватал его, и соображая при этом, в кого ему следует немедленно стрелять. Но выстрелить он не успел, да и несподручно было стрелять: тот, кто хватал его за ногу, успел вскочить, с рычанием бросился на Семена и навалился на него всем телом. Из пистолета, пожалуй, здесь можно было бы изловчиться выстрелить, но у Грицая был автомат.
Тот, кто бросился на Семена, был человек, а не какой-то невиданный зверь, но Грицаю от того было ничуть не легче. У того, кто идет на тебя врукопашную, обычно есть при себе нож или какое-то другое оружие. Семен это тоже прекрасно знал, и потому сейчас для него было главным не позволить противнику пустить в ход его оружие, каким бы оно ни было. Он крепко обхватил противника, прижав его руки к его же туловищу, чтобы тот не мог взмахнуть рукой и нанести удар. Пока противник рычал и вырывался, подоспел Васильев, а вслед за ним и Толстиков с Кожемякиным. Вчетвером они быстро справились с противником, скрутили его, Грицай для острастки два раза двинул кулаком противника по лицу. Тот отлетел в сторону и упал.
Васильев включил фонарь и направил свет прямо в глаза человеку.
— Нихт шиссен! — стараясь заслониться от режущего света, произнес немец. — Нихт шиссен!
Огнестрельного оружия при немце не было — это Васильев и Грицай определили с ходу. Был только тесак, с которым немец и бросился на Грицая. Тесак валялся рядом с немцем, и, судя по всему, немец не намеревался брать его в руки, понимая, вероятно, что это для него смерть.
— Просит, сука, чтобы в него не стреляли! — зло произнес Грицай. — Надо же! Только что хотел меня зарезать, а теперь — не моги в него стрелять! Слушай, командир, а может, я его и вправду того?..
— Разве мало на тебя бросались с тесаками? — спросил Васильев.
— Да уж немало… Пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы сосчитать.
— Вот и успокойся. Нам надо его допросить. А вдруг это и есть Фукс?
— Ихь бин кайн Фукс! — поняв, о чем идет речь, воскликнул немец. — Фукс ист нихт хир! Эр ист вег! Ихь вайс нихт, во эр ист!
— Говорит, что он не Фукс, — перевел Грицай. — А где Фукс, он вроде как не знает. Врет, должно быть, немчура!
— Ихь бин кайн Фукс! — повторил немец и попытался встать.
— Сядь и замри! — толкнул его Васильев. — А вот мы сейчас проверим, Фукс это или кто-то другой. Егор, позови-ка Коломейцева. Он где-то поблизости.
Коломейцев появился так быстро, будто стоял за дверью. А может, и вправду стоял — разбираться сейчас в таких мелочах было некогда.
— Посмотри-ка на этого красавца, — сказал Васильев Коломейцеву. — Может, это и есть Фукс — на наше счастье?