— Всем десять минут отдыхать! — скомандовал по-русски унтер-офицер. Затем ту же самую команду он повторил по-польски. Этот унтер-офицер не был немцем, он когда-то был красноармейцем, но вот каким-то образом выслужился перед немцами, дослужился до унтер-офицерского звания и теперь командовал учебным отрядом будущих карателей.
Курсанты в изнеможении упали на землю. Кто-то пил воду из фляжки, кто-то закурил, а кто-то просто в сердцах выругался, причем по-русски. Темнота между тем сгущалась, стал накрапывать дождь. Судя по всему, через минуту-другую дождь готов был припустить во всю мощь. Отдыхали курсанты неподалеку от того самого нужника, который накануне ремонтировали Коломейцев и поляк. Иван нашел взглядом поляка и выразительно щелкнул пальцами. Это, несомненно, означало, что можно попробовать убежать. Причем именно сейчас. Все тому благоприятствовало: надвигающиеся сумерки, дождь, нужник с залатанной прорехой в задней стене…
— Подъем! — скомандовал унтер-офицер. — Всем в казарму! Оружие в пирамиду!
Да, у подневольных курсантов было при себе оружие — немецкие винтовки. Без оружия что за тренировка? Конечно, патронов в оружии не было. Патроны для учебных занятий не полагались. Патроны курсанты должны были получить потом, когда станут настоящими карателями и вступят в бой с настоящим партизанским отрядом.
— Господин унтер-офицер! — сказал Коломейцев. — Мне на минутку — в нужник…
— И я теж, — подошел к унтер-офицеру поляк.
— Приспичило вам! — ругнулся унтер. — Ладно, на все про все вам две минуты! А потом догоняйте остальных.
— Слушаюсь, — с готовностью произнес Коломейцев и первым пошел в нужник.
А за ним — и поляк. И оба — с оружием.
Внутри было пусто, и это было удачей. Не сговариваясь, Коломейцев и поляк бросились к задней стене. Миг — и в стене образовался лаз.
— Давай! — вполголоса произнес Коломейцев. — А я за тобой!
Снаружи также никого не оказалось. Шел дождь, и никому не хотелось высовывать носа. Да и к тому же никто и помыслить не мог, что вот сейчас, прямо сию минуту, в лагере происходит немыслимое — побег сразу двух заключенных. Да притом какой побег! Тоже, можно сказать, немыслимый — через прореху в нужнике! Кто бы об этом мог подумать?
— Ходу! — скомандовал Коломейцев. — Чем дальше, тем лучше!
И они побежали. Они бежали, спотыкались, падали, поднимались и вновь бежали, бежали, бежали… Они прекрасно понимали, что чем дальше они убегут, тем больше у них будет шансов на спасение. Винтовки они не выбрасывали. Да, оружие было без патронов, но патроны можно будет раздобыть. А пока нужно бежать.
…В лагере их хватились через пятнадцать, а то, может, и через двадцать минут.
— А где эти двое? — спохватился унтер-офицер. — Которые отпрашивались в сортир? Вернулись? Эй, вы! Отзовитесь!
Понятное дело, что никто не отозвался. В полутьме барака толпились усталые курсанты, но тех двоих вроде как не было.
— Гм… — растерянно произнес унтер и заглянул в пирамиду с оружием.
Курсанты уже успели составить в нее свое оружие. Но две ячейки оставались пустыми. Это означало, что те двое до сих пор не вернулись, они куда-то подевались, причем вместе с винтовками.
— Они что же, провалились вместе с оружием? — недоуменно произнес унтер. — Куда их черти подевали? Ведь сказано было — на все про все две минуты! Ну-ка, вы трое — за мной!
Унтер вместе с тремя курсантами выбежал из барака и торопливо направился к недалеко расположенному туалету. Уже окончательно стемнело, дождь усилился, по территории лагеря метались лучи прожекторов. В их пронзительном белом свете дождь казался еще сильнее, чем он был на самом деле.
— Эй! — окликнул унтер-офицер, когда подбежал к нужнику. — Где вы там? Куда запропастились!
Но никто ему не ответил.
— Что за черт? — произнес он уже не столько растерянно, сколько испуганно.
Он кинулся внутрь нужника и включил зажигалку. В ее неверном, мигающем свете увидел прореху в задней стене.
— Э-э… — растерянно произнес унтер-офицер, а затем крепко выругался. Он понял, что был совершен побег, причем групповой, в составе как минимум двух человек. И оба они сбежали с оружием, поскольку в оружейной пирамиде нет двух винтовок!
Трое курсантов топтались за спиной унтер-офицера. Кто-то из них растерянно и глуповато хихикнул. Унтер-офицер еще раз выругался. Дело было скверным, и прежде всего скверным для него самого. Потому что из отряда, которым он командовал, случился побег и это именно он невольно поспособствовал этому побегу, позволив двум своим курсантам на две минуты отлучиться в туалет. Вот тебе и две минуты!.. И что же теперь делать? Только одно — немедленно докладывать о побеге вышестоящему начальству и быть готовым к тому, что на его унтер-офицерскую голову обрушится начальничий гнев. В чем он будет выражаться, того, конечно, унтер не знал, потому что никогда еще в лагере не было побегов, но, однако же, можно было предполагать, что гнев этот будет ужасен…
…Организовывать погоню за двумя беглецами лагерное начальство не стало, по-своему резонно полагая, что от того будет только хуже. Лагерь охраняли немецкие солдаты, их было не так много, и если их отправить ловить беглецов, то кто же станет охранять тех узников, которые останутся в лагере? Можно, конечно, отправить в погоню самих узников — как-никак все они будущие пособники фашистской армии, но где гарантия, что они, отправившись в погоню, не разбегутся на все четыре стороны? Никакой гарантии здесь быть не могло, так что из нескольких зол лагерное начальство выбрало наименьшее. Оно разжаловало незадачливого унтер-офицера, мигом превратив его в обычного курсанта — будущего карателя.
А русский и поляк бежали и бежали, пока совсем не выбились из сил. А выбившись, рухнули с разбегу в подвернувшуюся лесную яму, поросшую кустарником, забились поглубже в нее и утихли. Им нужно было перевести дух и решить, что же делать дальше.
— Давай хотя бы познакомимся, — негромко произнес Коломейцев. — По-моему, самая пора. Меня зовут Иван Коломейцев.
— Мачей Возняк, — представился поляк.
— Ну и что будем делать дальше? — спросил Иван. — В какую сторону подадимся?
Понятно, что Иван говорил по-русски, а Мачей — по-польски, но они худо-бедно понимали друг друга. Да и как не понять — языки во многом были схожи. Кроме того, их сейчас связывала одна забота на двоих, а это тоже способствует взаимопониманию.
— А я думал, ты не рискнешь, — сказал Иван.
— Я тоже, — сказал Мачей.
— Я думал, ты донесешь насчет той прорехи в сортире, — сказал Иван.
— Я тоже так думал про тебя, — сказал Мачей.
Они помолчали, прислушиваясь к лесным шорохам. Дождь не утихал, но, кроме шелеста дождя, никаких других звуков слышно не было.
— Как ты попал в эти чертовы Травники? — спросил Иван.
— Наверно, так же, как и ты, — ответил Мачей. — Я воевал против фашистов. Я не был солдатом, я был подпольщиком. В Люблине. Нас выследили и арестовали. Многих расстреляли. Я думал, что расстреляют и меня. Но меня почему-то не убили. Отправили в лагерь. Там было очень тяжело. Я бы там умер. Это была бы бессмысленная смерть, собачья. Да… А я хотел жить. Хотел воевать против фашистов. И я согласился стать хивис. Я никогда не хотел стрелять в партизан или быть капо. Я хотел убежать. Вот у меня получилось…
— Точно так же и я, — вздохнул Коломейцев. — Я был солдатом, воевал. Получил контузию. Меня взяли в плен контуженого. У меня при себе даже не было оружия, чтобы застрелиться. Ну а обо всем остальном и рассказывать неохота.
— Не надо рассказывать, — согласился Мачей. — Зачем рассказывать, когда и так все понятно.
— Ну и куда же мы теперь? — повторил вопрос Иван.
— В Люблин, — сказал Мачей. — Здесь недалеко, и дорогу я знаю. И сам Люблин я тоже знаю — это мой родной город. Проберемся в Люблин, свяжемся с подпольщиками…
— Так ведь ты говорил, что побили там всех подпольщиков, — возразил Коломейцев.
— Кого-то побили, а кто-то остался, — в свою очередь возразил Мачей. — Всех убить нельзя.
— Это так, — кивнул Иван. — Значит, в Люблин?..
— В Люблин, — повторил поляк. — Воевать можно везде. Потому что сейчас везде война.
— Это, конечно, так… — согласился Коломейцев.
…До Люблина они добирались целых пять дней. Вернее сказать, целых пять ночей. Днем идти было опасно. И заходить в окрестные села и хутора также было опасно — запросто можно было нарваться на немецкий или полицейский разъездной патруль. Но и не заходить было нельзя — Ивану и Мачею необходима была еда. И еще — патроны, но уж это как повезет. Без патронов худо-бедно можно было перебиться, а вот без еды нет.
На вторую ночь своего побега они набрели на какой-то хуторок. Даже, скорее всего, на небольшую деревню. Набрели они на нее еще засветло, но заходить не стали, решили дождаться темноты. А когда стемнело, осторожно подошли к крайней хате. В хате горел приглушенный свет, из чего следовало, что в ней кто-то есть. И еще там было тихо, и это обнадеживало. Если бы в хате были немцы или какие-то их пособники, то было бы оживленно.
— Стучи! — выдохнул Иван.
Мачей осторожно приблизился к окну и постучал. Какое-то время в хате ничего не происходило, затем в ней метнулась чья-то тень, будто это вспорхнула какая-то большая птица. Всколыхнулась занавеска, и в окно выглянуло испуганное женское лицо. Мачею показалось, что женщина — совсем молодая, а может, так оно и было на самом деле.
— Кто там? — спросила женщина по-польски.
— Я поляк, — ответил Мачей. — Я ничего плохого вам не сделаю. Мне нужно…
Но он не договорил, потому что женщина в хате резко задвинула занавеску. Через полминуты скрипнула дверь, и из темноты раздался мужской голос:
— Где ты там, поляк? Покажись!
Мачей осторожно выглянул из-за угла. На крыльце хаты виднелся мужской силуэт. Кажется, мужчина что-то держал в руках: то ли короткий кол, то ли топор.
— Вот он я, — негромко произнес Мачей, выходя из-за угла. — Я мирный человек и ничего плохого вам не сделаю…