— Уж какой-то ты слишком молодой! — скептически заметил полковник Крынкин, разглядывая лейтенанта Васильева. — Прямо-таки будто только позавчера тебя выдернули из-за школьной парты! А мне, между прочим, представляли тебя как опытного сотрудника Смерша. И когда только ты успел набраться опыта при такой-то твоей молодости?
— Так ведь и вы не старик, — усмехнулся Васильев. — Все мы здесь примерно одинакового возраста. Кто-то сказал, что война — это дело молодых.
— Это да, — согласился полковник. — Война — дело молодых… Хотя из-за нее мне порой кажется, что мне целых сто лет. А то, может, и вся тысяча. Ну да ладно. Когда победим, тогда и померяемся годами. А пока будем говорить о деле. То есть — о войне. Товарищ подполковник, вам слово.
— Я хотел сказать о концлагере, — сказал подполковник Маханов. — По нашим данным, это не простой лагерь, из тех, которые фашисты понатыкали едва ли не в каждом городе. По большому счету это вообще не лагерь, а диверсионная школа. — Подполковник Маханов помолчал, подумал о чем-то своем и продолжил: — Хотя и это не совсем точное определение. Помимо диверсантов, в лагере готовили надзирателей и конвойных для других лагерей, а еще — карателей для борьбы с партизанами и подпольщиками. Вот такой это, стало быть, интересный лагерь.
— Понятно, — кивнул Васильев. — Школа для всяких предателей и прочих мерзавцев. Так сказать, ускоренные курсы.
— Что-то вроде этого, — кивнул подполковник Маханов. — Ну так вот. Понятное дело, что, когда мы вплотную подошли к городу и, соответственно, к лагерю, лагерь самоликвидировался. Все его руководство, я так думаю, подалось дальше на запад, курсанты, я думаю, тоже.
Подполковник опять помолчал, подумал, даже прошелся по кабинету. Видимо, он не был большим охотником говорить, и потому, когда ему приходилось произносить долгие речи, он не мог этого делать единым махом, без перерыва.
— Да, так вот, — наконец сказал он. — Лагерь самоликвидировался. Но не полностью. Есть основания подозревать, что кое-какие личности не ушли из лагеря, а остались здесь. Может, в Травниках, может, в Люблине, а возможно, и там и там. Не исключено, что и в окрестных лесах их обосновалось немало. Для чего они рассредоточились по городам и лесам — понятно. Мы скоро уйдем дальше на запад, а они останутся. И, как только мы отойдем подальше, они тут же и проявятся. Начнут терроризировать местное население и новую польскую власть. Для того-то они здесь и оставлены. Ты понимаешь, о чем я толкую? — Подполковник Маханов внимательно взглянул на лейтенанта Васильева.
— Понимаю, — вздохнул Васильев.
— Но только ты учти, что сражаться тебе придется с особенным врагом, — сказал подполковник. — Это не какие-то запуганные крестьяне, которые рады бросить оружие при первом же удобном случае. Этот враг не простой. Убежденный! А еще напуганный. Все эти люди обучались в лагере добровольно, никто их туда силком не гнал. Значит, и сражаться они будут до последнего. Ну а что? Терять-то им нечего. На милость советской власти им рассчитывать нечего, и они это прекрасно понимают. К убежденным предателям какая милость? Такой вот, значит, получается расклад. Черный и белый цвет и никаких других оттенков! Подполковник опять встал, опять прошелся взад-вперед и закончил свою речь:
— Но и это еще не все. Еще, по данным нашей разведки, вместе с курсантами-предателями в окрестных городах и лесах могут остаться и специальные фашистские подразделения для ведения подрывной работы в нашем тылу. Ну или, на худой конец, фашистские командиры, которые руководят всей этой нечистью. Им-то тем более рассчитывать не на что.
— Со всей этой сворой нужно разобраться как можно быстрее, — сказал полковник Крынкин. — Пока наши войска не ушли дальше на запад. Они в случае чего помогут. А вот если они уйдут, то кто станет помогать? Здесь останется лишь моя комендантская рота, да еще, пожалуй, местная милиция или как уж они на самом деле будут называться. А этого маловато. Так что бабушкины пирожки лучше есть, пока они горячие.
— Действуй, лейтенант, — сказал подполковник Маханов. — И держи нас в курсе дела. Чем сможем — поможем.
На это лейтенант Васильев ничего не ответил, да и что было отвечать? Все было понятно и без слов. Ему, командиру группы Смерша, предстояло разобраться с той нечистью, что осталась в городе и его окрестностях после того, как ушли немцы. И все бы ничего, если бы не концлагерь. Вернее сказать, если бы не специальная школа, расположенная в этом лагере. Школа, в которой фашисты готовили для себя всевозможных помощников и пособников.
До сей поры Васильеву еще не приходилось сталкиваться с такими вещами. Диверсионная школа, курсанты и командиры которой не все ушли на запад, а многие из них остались, затаились, рыскают где-то поблизости… И главное, никто не может сказать, кто они и каково их количество. Может, их лишь небольшой отряд, а может, и целая рота. Все могло быть. Все это зависело от замыслов немецкого командования, но каковы были эти замыслы, лейтенант Васильев не знал. И никто этого не знал, даже начальник разведки подполковник Маханов.
В общем, интересная вырисовывалась задача — пойти туда, не знаю куда, найти того, не знаю кого, и более того — обезвредить их. Причем в самое короткое время, пока основные силы Красной армии не отправились дальше на запад добивать врага.
— Я могу идти? — спросил Васильев, хотя нужды в таком вопросе и не было, потому что и так все было понятно. Да, он может идти, он обязан идти и — начинать действовать.
— Да, ступай, — ответил Маханов.
Хотя в принципе и в его ответе также не было никакой необходимости.
— Мальчишка, — сказал полковник Крынкин, когда Васильев вышел. — Как думаешь, справится? Дело-то хлопотное.
— Он солдат, — ответил Маханов. — Солдат, который получил приказ. Что бывает с солдатом, который не выполняет приказ? Значит, справится.
Глава 3
Конечно, лейтенант Васильев был не один, у него имелись подчиненные. Их было немного, всего три человека: лейтенант Никита Кожемякин и два младших лейтенанта — Егор Толстиков и Семен Грицай. Невелика, словом, команда, ну да что поделать? Зато сплоченная. Да и, кроме того, у смершевцев такова специфика — воевать небольшими группами. Распутывать ту или иную загадку — это тебе не в атаку идти на вражеские укрепления. Здесь свои особенности и свои задачи. И выполнять такие задачи лучше всего небольшой группой. Хотя, конечно, и атака — это война, и разгадывание всяких загадок тоже война. Просто война бывает разной.
Перво-наперво Васильев встретился со своими подчиненными. И в подробностях доложил им суть полученного задания.
— Это все равно что охотиться на волков в лесу, — сказал Никита Кожемякин, выслушав командира. — Помню, до войны батя брал меня несколько раз на такую охоту. Житья нам не давали волки! То чью-нибудь корову зарежут, то десяток овечек, то собаку растерзают… Ну мы и устраивали на них облавы, на тех волков. Ответственное дело! Так и здесь…
Никита Кожемякин был из потомственных таежников-лесовиков, и психология у него, соответственно, была лесная и таежная, а потому каждая смершевская операция так или иначе представлялась ему как некое сражение с лесным зверьем. То охота на лис, то рукопашная схватка с медведем, а вот сейчас — облава на волков.
— Да уж, — хмыкнул Семен Грицай. — Волки-елки… Как хоть они именуются по-настоящему, эти звери?
— В лагере их называли травниками, — ответил Васильев. — А по-немецки — хивис. В общем, и так и этак.
— Ну и как же мы будем их выкуривать, этих травников? — спросил Грицай. — С чего начнем? Есть у кого-то какие-нибудь дельные предложения?
— А у тебя? — спросил Васильев.
— У меня-то? — Грицай потер лоб. — Думаю, для начала нам нужно посетить лагерь. Осмотреть его как следует. Пощупать и принюхаться.
— И что мы там нащупаем и унюхаем? — возразил Егор Толстиков. — Там, должно быть, сплошные развалины. Немцы всегда оставляют после себя развалины. Или ты этого не знаешь?
— Знаю, — вздохнул Грицай. — Да только и в развалинах можно отыскать что-нибудь подходящее, если умеючи в них покопаться. Думаю, что-нибудь ценное немцы нам в тех развалинах все же оставили. Быть того не может, чтобы они чего-нибудь не позабыли! Они ведь убегали. А значит, торопились. А в спешке обязательно что-нибудь да позабудешь. Или ненароком уронишь. Разве не так?
— Никита нам однажды рассказывал, как он забыл надеть теплые штаны, когда гонялся за медведем, — улыбнулся Васильев. — Так и выскочил из дома без штанов! А мороз был целых тридцать градусов! Никита, ведь было такое дело?
— А то! — смущенно улыбнулся Никита. — Сплоховал я тогда малость. Поторопился. Да ведь и то сказать — медведь! Взобрался на омшаник и ну крушить его своими лапищами! До меда хотел добраться! Ну я и выскочил, в чем лежал на печи…
Несмотря на то что эту историю бойцы слышали уже не в первый раз, все равно они дружно рассмеялись: история и впрямь была забавная.
— С тем медведем ты был в равных условиях, — сквозь смех произнес Грицай. — Ты без штанов, и он тоже без штанов!
Посмеялись и затихли.
— В общем, — сказал Грицай, — будем и мы искать в лагере штаны, которые в испуге обронил какой-нибудь хивис, черти бы его побрали! Авось и найдем. Немецкие штаны, как ни крути, а вещественное доказательство. От них и станем плясать.
— Да, без осмотра лагеря не обойтись, — согласился Васильев. — Прямо сейчас и пойдем. Берем автоматы, гранаты, ножи — словом, все как всегда. Мало ли что нас может ждать в том лагере.
Лагерь располагался на окраине города, а город был небольшой, так что идти было недолго. Пришли, остановились перед лагерными воротами. Ворота были распахнуты настежь, они гуляли туда-сюда под порывами ветра и скрипели так, как обычно и скрипят ворота в любом покинутом помещении — будь то концлагерь или, скажем, жилой дом. Тоскливый это был скрип, тревожный, выматывающий душу.
— Заходим, — скомандовал Васильев. — Всем быть начеку!