– Ладно, я пойду.
– Куда? Домой? А что вы там будете делать один?
– Хотя бы не буду всё это слушать.
– А в чём я не права?
– Права, не права, а слушать этого я больше не собираюсь. Я не за этим сюда ехал.
– Ого! – Людмила открыла рот. – А зачем? Думал, я на тебя запрыгну, чтобы утешиться?
Шилкин постарался посмотреть на неё презрительно, не понял, получилось ли, и пошёл к выходу. На двери было два замка. Он не мог сообразить, какой из них заперт и как они вообще открываются. С кухни раздался вой. Немного постояв, он вернулся. Людмила плакала, навалившись на стол. У неё было красное, сморщенное, распухшее лицо. Она вскочила и повисла на Шилкине.
– Ну, ну, – сказал он. – Ну, ну.
– Простите меня!
– Ничего, я понимаю.
– Я не в себе.
– Может, покурить хотите?
– Да.
Шилкин дал ей сигарету.
– Я раньше курила, – сказала она. – Потом бросила.
– Он заставил?
– Нет. Это для ребёнка. Я планировала ребёнка родить.
Он не стал спрашивать, почему она не родила. Может, хахаль оказался бесплодным. Было бы здорово.
– Я заболела, по-женски, – сказала Людмила. – А вдруг он из-за этого ушёл? Хочет детей. Хотя он говорил, что это не главное. Как вы думаете?
– А сам он что сказал?
– Что мне без него будет лучше. Самая тупая в мире отмазка. А ваша что сказала?
– Наоборот. Что ей без меня будет лучше.
– Он очень хороший. Ей с ним будет хорошо.
Шилкин затянулся и налил себе вина.
– А она его сожрёт, – сказала Людмила. – Я это в переписке увидела. Эта стерва его сразу стала гнуть. Вас она гнула?
– Покажите мне их переписку.
– Не смогу. И хорошо. Это слишком жёстко.
– Почему не сможете?
– Потому что, когда он утром увидел оповещение, что в его профиль зашли, он сразу сменил пароль. И меня выкинуло. Тоже хорошо. А то бы я, наверное, неделю это читала не отрываясь и умерла с голоду.
– Я думаю, – сказал Шилкин, – надо как-то попробовать забыть о них и устроить личную жизнь. Мы довольно молоды ещё…
– На что это вы намекаете? – спросила Людмила.
– Да я не намекаю. Я не про то, что нам надо сойтись. Это глупо, конечно. Ну, не глупо, но странно, наверное.
– Погодите-погодите. А вы что, не хотите её вернуть?
– Кого? Риту?
– Да, Риту, Риту, Риту. Риту!
– А вы хотите вернуть вашего, что ли?
– Конечно, – сказала Людмила. – Безусловно. Знаю, будет сложно, но я всё для этого сделаю. И верну его. Завтра я собираюсь поехать к одной ведьме, она, говорят, возвращает мужей.
– Вы серьёзно?
– Я серьёзно, да. Она живёт за городом. Я с ней связалась вчера. Она меня позвала. Сказала, он в кровавых слезах приползёт. Нужна его фотография, волосы. У меня всё это есть.
– Ну, повезло, что он не лысый, – сказал Шилкин.
– И, кстати, держите кулаки, как только он бросит её, она к вам вернётся. Не говорите, что вам этого не надо. Думаете, я не заметила, что вы себе на руке вырезали?
– Это давно было, – сказал Шилкин.
Людмила, не вставая, кинула окурок в раковину.
– Вас это никогда не отпустит. Это хуже героина.
– Поживём – увидим, – сказал Шилкин.
Надо же было что-то сказать.
Они сидели до глубокой ночи, выпили обе бутылки вина. Людмила сильно опьянела. Шилкин подумал, что пора домой.
– Откроете мне дверь? Я там с замками не смог разобраться.
– Да-да, – сказала Людмила. – Могли бы и остаться. Но не хотите – как хотите. Вообще правильно. Я замужняя женщина и не должна ночевать с посторонними мужчинами.
– Доброй ночи, – сказал Шилкин. – Берегите себя.
Он вышел на улицу, закурил и посмотрел на небо. Мерцали далёкие звёзды. Голова вдруг закружилась, и космос полетел ему навстречу. Шилкин покачнулся, но устоял.
Людмила уснула поперёк кровати и захрапела. Ей снился бывший муж. Маленький, как гном, в костюме обезьянки он ловко танцевал посреди гостиной, а она неудержимо смеялась, глядя, как подпрыгивает его облезлый плюшевый хвост.
Полина
Полина хорошо помнила, как умер её отец. Это случилось в последний день весны пятнадцать лет назад. Она возвращалась из школы, сдав учебники за пятый класс. Погода выдалась паршивая, моросил тёплый дождик, и вдалеке слышались раскаты грома. Полина вышла на мост через широкую реку, делившую город на две части, и увидела очень толстую, всклокоченную женщину в самодельном сарафане. Та бежала навстречу, размахивая крупными, как у борца, руками.
– Полька! – закричала женщина издалека. – Быстрей, быстрей! Началось! Бежим, надо успеть попрощаться…
Это была тётя Люся, старшая сестра матери. Она схватила Полину за руку и потащила за собой. В груди у тёти Люси клокотало и хлюпало. Через тридцать шагов она остановилась, согнулась и уперлась руками в колени.
– Ой, не могу, Полька, – сказала она.
Вся красная и мокрая. От её головы шёл пар.
– Беги, Полька, беги скорее, надо успеть попрощаться.
Полина побежала, хотя ей было страшно и не хотелось никуда бежать, а тётя Люся кричала в спину:
– Беги, Полечка, торопись, я тоже сейчас догоню…
Отец лежал в комнате на кровати, рядом стояли его родители, брат, мать Полины, двое друзей, ещё какие-то люди. Умирал он тяжело и беспокойно. Пытался встать, бормотал что-то бессвязное. Полина стояла у двери и смотрела. Отец заболел в начале зимы. Перед Новым годом его положили в больницу. В конце апреля привезли домой и в квартиру завели под руки. Он ничего не говорил, только часто дышал, как пёс на жаре. Его уложили на кровать. И с тех пор он ни разу не встал. Но за несколько минут до смерти стал куда-то рваться. Его держали, пока не затих. По-слоновьи топоча, прибежала тётя Люся, повалилась на четвереньки посреди комнаты и завыла.
– Ещё нет, – сказал кто-то.
А спустя короткое время:
– Всё.
Этого Полина не видела. Только слышала. Она закрыла глаза. Тётя Люся выла, но, кажется, больше от усталости, чем от горя. Плакали бабушка и дедушка. Кто-то вздыхал, будто ему не хватало воздуха. Раздался голос матери:
– Полина, подойди.
Она не могла пошевелиться.
Мать крепко взяла её за руку и подвела к телу. Не выдержав, Полина открыла глаза. И вдруг поняла, что ничего страшного нет. Перед ней лежал всего лишь пустой и бездушный манекен.
– Прощайся, – сказала мать строгим голосом.
– Прощайте, папа, – пробормотала Полина.
И сама не поняла, почему назвала отца на «вы». Но назвать покойника на «ты» язык не повернулся.
– Поцеловать надо, – сказала какая-то сволочь.
– Поцелуй, – сказала мать. – В лоб. Не в губы.
Полина замерла. Она испугалась, что сейчас мать схватит её за шею и начнёт пригибать к мёртвому лбу, но та не стала этого делать.
– Ладно, иди к себе.
Потом были похороны. И поминки с большим количеством водки. Тётя Люся сняла тапок и стала бить себя по лицу. Её никто не останавливал. Мать не плакала. Но смотреть на неё было жутко.
Лето в тот год так и не наступило. Сразу после весны пришла осень. Дожди не прекращались. Полина почти не выходила из дома. Сидела у окна и смотрела на дорогу с большими лужами цвета какао. Тётя Люся зачем-то переехала к ним жить. Она и споила мать окончательно.
Через полтора года из захламлённой, провонявшей перегаром и табачным дымом квартиры Полину забрали к себе бабушка и дедушка, родители отца. Они жили в большом городе с миллионным населением. Там Полина окончила школу, потом университет. Устроилась работать, переехала от стариков в съёмную однушку на окраине. Вскоре с ней поселился симпатичный, но глуповатый парень по имени Артём. Бывший однокурсник. И, возможно, будущий муж. Он был неплохой, разве что храпел. Правда, Полина и сама храпела.
Она ни разу не навестила родной город после отъезда. Вся её жизнь теперь была здесь: дом, работа, вечный недосып. Бабушка и дедушка часто болели, звали Полину вернуться к ним, пусть и с прицепом в виде сожителя. Артём не хотел.
– Это всё равно что в коммуналку переехать, – сказал он.
– Не совсем, – ответила Полина. – В коммуналке живёшь с чужими людьми. А там мои близкие родственники.
– Твои. Но не мои.
– И что, сожрут они тебя, что ли?
– Не исключено, – сказал он и ушёл в комнату.
Отношения потихоньку портились. Но пока не так быстро, чтобы думать о расставании. Во всяком случае, Полина об этом не думала. А что на уме у Артёма, она знала не всегда. Он был скрытный. И умел избегать скандалов. Однажды Полина пыталась спровоцировать его на ругань, чтобы посмотреть, как он будет себя вести. Он моментально отстранился, будто выстроил невидимую стену, отвечал сухо и односложно. Ночевать остался на кухонном диванчике, хотя она его туда не выгоняла. У Полины было ощущение, что её обыграли в два хода. И при этом откуда-то вылезло чувство вины. Чтобы избавиться от него, пришлось к Артёму подлизываться.
Она понимала, почему выбрала его. Артём был чем-то похож на отца. Немного внешне, чуть-чуть характером. Отец тоже никогда ни с кем не ругался, насколько она помнила. По крайней мере, при дочери. Часто бывал задумчивым. Постоянно что-то писал в блокнот. Интересно что? Дневник? Роман? Или какие-то рабочие записи? А где он работал? Полина не помнила. Иногда казалось, что дома он вообще не жил. Рано уходил, поздно возвращался. Уезжал в какие-то командировки. Кажется, даже ни разу не отвёл её в детский садик или школу. Но однажды вдвоём они сходили в краеведческий музей. Там было скучно, пыльно и душно. И всё, что Полина запомнила, – двух мух, спаривающихся между оконными рамами. Странно, и почему эта ерунда так отчётливо врезалась в память?
На десятую годовщину Полина решила съездить на кладбище. Отец ей часто снился в последнее время. Сны были похожи на обрывки воспоминаний. Но один ей запомнился хорошо. Будто отец везёт её на тележке через пшеничное поле. Она видит только его сутулую спину. Он не оглядывается. Вскоре Полина замечает, что они двигаются навстречу грозовому фронту. Небо на горизонте чернеет. Становится душно. И нечем дышать. Полина пытается окликнуть отца, сказать, что туда нельзя идти. Но, конечно, ничего не получается. Рот не открывается. Она вдруг понимает, что тот, кто тащит тележку, не её отец, только притворяется им. Может быть, он даже не человек.