– Вы ошиблись. Я ни в какой глазной больнице никогда не лежала.
– Ты просто забыла, – сказал мужик ласково. – У тебя на глазах должны быть шрамы. Это легко проверить. Посмотри вверх.
Полина резко встала и вышла вон. Пройдя немного, оглянулась. Он не преследовал её. Стакан с кофе остался на столе. И чёрт с ним! Кладбище откроется через два часа. Шляться по городу было невыносимо. Полина перебежала привокзальную площадь, на ходу закурила и достала смартфон. Поискала гостиницу. Их было две. Ближайшая в пяти минутах ходьбы. Судя по фотографиям и отзывам, там была жуткая дыра с подтекающей сантехникой, несвежим бельём и хамской обслугой. Это не имело значения. Полине хотелось просто где-нибудь запереться и спокойно подождать, пока откроется кладбище.
В вестибюле было пусто. За стойкой сидела пожилая женщина и вязала, сонно шевеля спицами. Перед ней стоял планшет, из которого доносились голоса:
– На месте убийства мы обнаружили частицы вашей кожи. Перестаньте отпираться! Вы должны во всём признаться!
– Похоже, у меня нет выбора. Я признаюсь. Это я её убил.
Послышался фальшивый плач.
– Ах, – сказала пожилая женщина и причмокнула губами.
– Мне нужен номер до вечера, – сказала Полина.
– А бронь? Бронь была?
– Нет. Без этого никак?
– Можно и без брони. Но только не до вечера. Минимум сутки.
– Ладно, оформляйте сутки.
Забрав ключ, Полина поднялась на третий этаж, отыскала номер. Комнатка была маленькая и узкая, как обособленный кусок коридора. У двери стоял шкаф. Чтобы пройти к кровати и не задеть его, пришлось поджать плечо. Всё это было неважно. Она повалилась на кровать и некоторое время просто лежала, разглядывая потолок. Потом у неё стало чесаться в ухе.
«Первый и последний раз я сюда приехала. Первый и последний раз», – подумала Полина. Уснула она незаметно. Будто свет погас.
Проснувшись, она испугалась, что уже ночь, кладбище закрылось и поезд ушёл. Но за окном было светло. Полина схватила смартфон: полдень. Кто-то шагал по коридору, громко топая подошвами. Остановился. Пошёл дальше. Полина проверила соцсети. Артём прислал короткое и бездушное: «ок». Ну, ладно. Ну, ладно!
Она умылась тёплой, мутной от хлорки водой, наклонилась к зеркалу и попыталась рассмотреть белки глаз. За стенкой шумно смыли воду. Полина отшатнулась. Она спустилась в вестибюль, по-прежнему пустой. У выхода её остановил испуганный крик:
– Ключ! Ключ не уносите!
Из-за стойки выглядывала администратор. Полина порылась в сумке, вернулась и протянула ключ.
– А то потеряете, – сказала администратор. – И придётся штраф платить. Смотрите.
Она показала Полине совершенно заурядный носок из серой шерсти.
– Ну, как?
– Прелесть, – сказала Полина.
– Да. И я так считаю, – с гордостью сообщила администратор.
На улице моросил зыбкий осенний дождик. Через приложение Полина вызвала такси, закурила и стала ждать под козырьком. Минуты через три подкатила чёрная «шкода». За рулём сидел жирный черноволосый мужик; он был похож на итальянского мафиози из криминального сериала.
– Здрсть, – выронил он. – Кладбище?
– Да, кладбище.
Он странно выпрямился, как будто собираясь встать в полный рост, но вовремя вспомнил про крышу над головой и остался на месте.
– Едем, – вздохнул таксист и приглушил радио.
Всю дорогу он молчал. Вылезая из салона напротив кладбищенских ворот, Полина сказала ему за это спасибо. Мафиози кивнул и уехал. Из сторожевой будки вышла полная пожилая женщина в чёрной униформе. На рукаве желтел шеврон «Охрана». Она сняла форменную кепку и сунула в карман штанов. Волосы её были коротко острижены и покрашены в странный цвет, какой-то мутно-розовый. Полина уже собиралась подойти к ней, но в этот момент женщина достала смартфон и стала себя снимать на фронтальную камеру.
– Гарри! – сказала она ласково. – Гарри, послушай. Я простая русская женщина, зовут меня Каляева Антонина Васильевна. Я знаю жизнь, Гарри. Я схоронила двух мужей, я видела две войны, я голодала. Я хочу сказать тебе несколько важных слов. Выслушай. Зачем ты пошёл против своей семьи, Гарри? Ведь это твоя кровь, твой род. И для кого ты сделал это? Для вертихвостки, для натуральной шалавы. Тебе это слышать, конечно, неприятно. Да, правда всегда неприятна. Правда глаза колет. Я прошу тебя, досмотри до конца моё послание. Она бросит тебя, выкинет, как тряпку. Она тебе никто. А родители твои, бабушка, дедушка, они тебя всегда примут, любого. Ведь ты же их кровиночка. Мой сын, когда вышел из тюрьмы, никому нужен не был. А я приняла. Мать приняла! Родной человек всегда примет. Эта шалава тебя бросит. И обдерёт, как Сидорову козу. Куда тебе идти? К семье своей только и идти. А ты в них плюёшь. Не делай этого, Гарри, не делай, не плюй в семью, не плюй в кровь. Зачем ты эти интервью раздаёшь? Это тебя твоя шалава заставила, кто же ещё! На деньги позарилась, гадина. А ты и побежал за ней. А ей только деньги и нужны. Ты ей не нужен. А семье своей нужен. Всегда нужен будешь семье своей. Когда сына моего парализовало, я за ним горшки выносила, а не бабы его. Мать выносила! Я его с ложки кормила. А не дружки, не бабы. Мать! А ты что наделал? Что же ты наделал? Бросай эту ведьму, беги к семье, падай в ноги, проси прощения у них. Семья простит и примет. Семья всегда простит и примет. Сын мой, когда у меня украл двести тысяч, а потом пришёл виниться, я его простила, я его приняла. Мать простила и приняла! Гарри, ну послушай, поверь мне. Я жизнь видела. И с моста меня кидали. И дом поджигали. Всего навидалась. Вот уже на пенсии. Но работаю. Всю жизнь работаю.
Она на секунду умолкла.
– Значит, Гарри, делай, что я тебе сказала. Прекращай ты уже дурака-то валять. Погулял и хватит. Домой пора. Семья примет. Родная кровь никогда не оттолкнёт. Всё ведь можно исправить, дорогой мой. Не поздно ещё. Вот что я сказать хотела. А ты на пенсионерку не обижайся. На правду обижаться грешно. Гуд бай, майн френд! Ариведерчи! Чао-чао!
Немножко улыбаясь, она потыкала напряжённым указательным пальцем в экран и сунула смартфон в нагрудный карман куртки. Потом заметила Полину и спросила:
– Ищешь чего, дочка? Может, я подскажу?
Полина подошла к ней. Её ужасно смутило увиденное зрелище. И от этого мысли слегка путались.
– Мне нужна могила. Но я не знаю номер участка. И не помню, где она. Думала, может, у администрации узнать.
– Это вполне можно, – кивнула простая русская женщина Антонина Васильевна Каляева. – Только нет никого. Воскресенье же. А чья могила? Родственник?
– Да, отец.
Полина достала сигареты и закурила.
– У меня вот тоже один муж лежит на Украине, другой в Казахстане. Отец в Сибири. Матушка в Кишинёве. Поехала навестить сестру и там и умерла. В семьдесят четвёртом году. Хорошо хоть сынок мой тут рядом лежит. Хожу вот к нему сутки через трое.
Что на это ответить, Полина не знала.
– Ну, пойдём, поищем. Вдруг вспомнишь что-то. Ты же бывала тут раньше?
– Была только на похоронах, – сказала Полина.
Они медленно двинулись по главной аллее.
– Давно приехала? – спросила Антонина Васильевна.
– Сегодня.
– И сразу на кладбище?
– Дело в том, что я сегодня же и уеду.
– Погостила бы, чего бежать.
– Работа.
– Слушай, у тебя же есть родня, правильно? Кто-то знает, где папка твой похоронен?
– С этим сложно.
– Чего тут сложного?
Сигарета догорела до фильтра и обжигала пальцы. Полина высматривала, куда выбросить окурок. Но урн не было.
– Не хочу никого беспокоить.
Охранница резковато остановилась.
– Да как это беспокоить-то? – закричала она. – Родня же! Родная кровь! Они же тебя любую примут. Какое беспокойство? Тут кто у тебя живёт? Мать живёт? Бабка с дедом живы? Тут живут? Кто ещё? Тёти и дяди тут живут?
– Всё очень сложно, – пробормотала Полина.
– Да ты объясни, что сложного? Ой, дочка, послушай ты меня, простую русскую женщину. Не дури. Иди к родным.
– Так вот я и пришла. К отцу.
Антонина Васильевна задумалась.
– Это верно. Ну, идём, поищем папку твоего. Тут налево или направо, не помнишь?
– Не помню.
– Давай налево. Пойдём по часовой стрелке. Ты знаешь, что ворьё так квартиры грабит? Это способ такой. Они ходят по часовой стрелке и роются в вещах. Сынок мне рассказывал. Ой, какой дурак, какой дурак! Мог жить и жить. А теперь чего?
– М-да, – сказала Полина.
– Лежит теперь мёртвый. И разве я его для этого рожала? Вот скажи. Для этого?
– Нет, наверное.
– У тебя дети есть?
– Нет, детей у меня нет.
– Как так, детей нет? А тебе сколько лет?
– Двадцать шесть.
– И нет детей! – ахнула охранница. – Послушай меня. Время-то не цемент, время-то вода. Понимаешь?
Полина тискала в пальцах погасший окурок.
– А вас на посту не хватятся? Может, я одна похожу?
– Замужем? – спросила Антонина Васильевна.
– Нет.
– И не замужем! Да как же так, дочка?! А семья? Семья? Как без семьи-то? Я вон и то с одним дедом перезваниваюсь вечерами. Конечно, замуж я за него не пойду уже. И не позовёт он. Да и пьёт, сволочь. Но от одиночества сердце болит. Знаешь, как от одиночества сердце болит?
– Я понимаю.
– Всё у вас неправильно, у молодых, – сказала отрешённо Антонина Васильевна. – И нас не слушаете. Учишь вас, учишь, говоришь вам, говоришь.
Она ещё что-то говорила, но Полина уже не слышала. Это было невыносимо. В голове стоял сплошной гул. Снова чесалось в ухе. Тошнило. Ей захотелось немедленно умереть. Полина даже представила, как падает, будто срубленное дерево, охраннице под ноги, но та почему-то переступает через тело, не торопясь идёт дальше и говорит, говорит, говорит свою никому не нужную правду.
– Нашла, – сказала Полина тихо.
– Что? Кого? Где?
– Вот.
Она показала пальцем.
– Ну, слава богу! Ступай к нему. Я не буду вам мешать.