Охранница смахнула невидимую слезинку, а может, соринку из глаза и встала в стороне. Полина немного потопталась и подошла к могиле. С фотографии на кресте равнодушно смотрел мужчина. Умер он семь лет назад в возрасте сорока четырёх лет. Звали его Николай Петрович Шубин. Ей стало грустно. Но заплакать не получилось. Впрочем, она и не старалась. Полина села на скамеечку, огляделась, достала сигареты, потом убрала назад. Где-то близко чирикал зяблик. Он ненадолго замолкал и тут же начинал сначала.
«Зяблик, сколько я проживу?» – подумала Полина. Он молчал, молчал, а затем выдал длинную трель. Подошла Антонина Васильевна.
– Ну, вот, дочка. И повидала папку. Пойдём, провожу тебя. А отец какой молодой умер, надо же. Сердце?
– Сердце.
– Тут на днях одного военного хоронили. Дали залп боевыми пулями и подстрелили птичку. Она рядом с гробом шлёпнулась. Но дворник убрал, конечно. Так вот, говорили, мужик этот, полковник, тоже умер от сердца.
Она проводила Полину за ворота, обняла и неуклюже поцеловала в ухо. Стало влажно и неприятно.
Полина возвращалась пешком. Хотелось есть. Её даже слегка потряхивало от голода. Она зашла в магазин, купила пачку овсяного печенья и бутылку воды. Вдруг навалилась ужасная усталость. Полина вызвала такси. Приехала белая Kia. За рулём сидел симпатичный блондин с рыжеватой щетиной. Всю дорогу он разговаривал с кем-то по телефону.
– Я поздно приехал. Но долго не мог уснуть. Переутомился. Потом всё-таки уснул. Снилась бредятина какая-то. Мёртвые птицы мне снились. И они летали, представляешь? Такая жуть! Утром встал, выпил кофе, съел бутерброд с сыром, две сосиски и яйцо всмятку. Но без аппетита. У соседей квартиру затопило. Лифт не работает. Я лодыжку подвернул между вторым и третьим этажом. Но терпимо. Слегка хромаю. Люба приедет в четверг. Конечно, я встречу.
В гостиничном номере Полина неуклюже села на край табурета, стала поедать печенье и запивать водой. Она вдруг подумала, что её ночной поезд не приедет. И придётся торчать здесь неизвестно сколько времени.
Но ночной поезд приехал точно по расписанию.
Проигрыш
Матч был проигран к двадцатой минуте. Три пропущенных гола, удаление опорного полузащитника и ни одного удара по воротам соперника. Дальше можно было не смотреть. Ткачёв выключил телевизор, снял трубку и набрал номер приятеля.
– Видал, что эти козлы делают?
– Какие козлы? – спросил приятель. Его звали Миша.
– Ты футбол смотришь, олух?
– А, да. Погоди-ка… О, четыре – ноль уже.
– Выключай, – сказал Ткачёв. – Это мазохизм.
Миша вздохнул.
Команда плелась на последнем месте. До конца сезона оставалось семь туров. Вылет был практически обеспечен. Единственное утешение – игры за кубок страны. Неожиданно для всех команда дошла до полуфинала, попутно обыграв в гостях московский «Спартак». В этих матчах футболисты словно перерождались, забывали, какие они неудачники, в действиях появлялись злость и упорство, которые напрочь исчезали в играх регулярки. Болельщики поверили в чудо. И вот к ним в город приехал петербургский «Зенит». Сказка закончилась в середине первого тайма.
– Я заеду к тебе, – сказал Ткачёв.
– Сейчас? – спросил Миша.
– Нет, через полгода, твою мать! Есть одно дело. Буду ждать в машине.
Ткачёв повесил трубку и стал собираться. Из ванной вышла жена Юля с намотанным на голову полотенцем.
– Посмотрел свой футбол? – спросила Юля.
– Посмотрел, – ответил сквозь зубы Ткачёв.
– Что-то быстро сегодня.
– Слушай, мне надо кое-куда съездить.
– Надолго?
– Не знаю. Как получится.
– Пить будешь?
– Я за рулём.
Он надел ботинки, повесил на плечо спортивную сумку.
– Что там у тебя? – спросила Юля.
– Инструменты, что ещё.
Ткачёв поцеловал жену в уголок рта и вышел из квартиры. Его старенькая «девятка» стояла у подъезда. Кто-то прилепил к лобовому стеклу листок бумаги. Ткачёв прочитал, что там написано: «Козёл, ты перекрываешь въезд, ты будешь наказан!» Он скомкал листок и кинул через плечо. Бред какой-то! Наказан? Ткачёв бросил сумку на заднее сиденье, забрался в салон и выехал со двора.
Миша ждал его рядом с автобусной остановкой. Ткачёв распахнул дверь.
– Залезай.
Приятель сел на пассажирское сиденье.
– Чего там? – спросил Ткачёв.
– Счёт? Пять – ноль. Сейчас перерыв.
– Уроды!
– Да брось, первый раз, что ли? Слушай, ты мне инструмент когда дашь?
– Надо так подставить! – продолжал Ткачёв. – Твари!
– А куда едем-то? – спросил Миша.
– Есть одно дело.
– Заработать есть маза?
Ткачёв посмотрел на приятеля.
– Ещё как, брат, ещё как!
– Ладно. Так вот, я про инструмент спрашивал…
– Дам, дам. Тебе горит, что ли?
– Ну, вообще-то есть немного.
– Завтра завезу.
Ткачёв включил магнитолу, погонял волну и остановился на спорте.
– Шесть – ноль, – сказал комментатор. – Азмун вышел к воротам один на один и элегантно перекинул кожаного дружка через вратаря.
– Кожаного дружка, – сказал Ткачёв. – Ты слышал этого кретина?
– Ты и сам мазохист, – ответил Миша.
– До конца матча несколько минут, – продолжал комментатор. – И у нас тут эпохальное событие! Первый удар по воротам «Зенита». Мяч пролетел мимо.
Они выехали на загородное шоссе. Движение здесь было плотное. Ткачёв сбросил скорость, посмотрел на часы.
– Должны успеть.
– Это хорошо. Но едем-то куда?
– В гости.
Пока они ползли в автомобильном потоке, матч закончился. Шесть – ноль. Было слышно, как свистят трибуны.
– Облом, – сказал Ткачёв. – Меня так даже бабы не кидали никогда.
– Просто ты слишком серьёзно относишься к этому, – ответил Миша. – Так нельзя. Вредно для сердечной мышцы.
– Мне уже всё похрену!
Миша поёрзал на сиденье.
– Вить, может, ко мне поедем? Водочки выпьем, в карты сыграем…
– Я уже наигрался, аж тошно!
Ткачёв свернул с шоссе на двухполосную дорогу, уходящую в парк, проехал два километра и остановился у высоких раздвижных ворот, перекрыв въезд.
– Что дальше? – спросил Миша.
– Будем ждать.
– Ой, зря, зря мы сюда приехали!
– Посмотрим.
– Слушай, глупо это всё. Нас в ментовку сдадут.
– Хочу им в глаза посмотреть.
– Им на твои глаза плевать. Они в месяц зарабатывают больше, чем ты в год.
– Ага.
– Хочешь помучить себя?
– Хочу.
Миша сложил руки на груди.
– Ладно, хорошо. Меня-то зачем притащил сюда? Я им в глаза смотреть не собираюсь.
– Тоскливо одному, – сказал Ткачёв.
Автобус с футболистами появился примерно через час. Ткачёв достал из сумки двустволку, быстро собрал и зарядил.
– Ох, ети твою мать! – выдохнул Миша.
– Я вчера на этих козлов двести пятьдесят тысяч поставил, – сказал Ткачёв, засовывая в карман патроны. И повторил, разделяя слова: – Двести. Пятьдесят. Тысяч.
Автобус остановился у въезда. Водитель стал давить клаксон. Миша вылез из салона и резво побежал прочь. Ткачёв опустил стекло, положил ружьё на дверь и выстрелил сразу из двух стволов. Ружьё грохнуло, подпрыгнуло, и в салоне завоняло горелым порохом. Пули пролетели мимо. Водитель продолжал гудеть. Когда Ткачёв, перезаряжая, вылез из машины, тот опомнился и начал медленно сдавать назад. Места было мало, не развернуться. Автобус въехал задними колёсами в кювет и встал, загородив дорогу. Ткачёв тщательно прицелился и выстрелил дуплетом. Посыпались стёкла. По салону бегали люди. Ткачёв почувствовал азарт охотника. «По полю бы так носились», – подумал он, заходя сбоку. Увидел в окне всклокоченную голову и выстрелил. Голова исчезла, но тут же появилась снова. Ткачёв перезарядил, обежал автобус и стал палить по задним сиденьям. Он расстрелял половину имевшихся патронов, когда услышал вой сирены. Напоследок он выстрелил в бензобак, но промазал. Бросил ружьё и пошёл по обочине в сторону шоссе. Мимо проскочила машина УВО. Видимо, кто-то на базе нажал тревожную кнопку. Ткачёв свернул с дороги и зашагал через парк. Он был спокоен. Шёл и слушал пение птиц. В кармане заиграла мелодия Блантера. Ткачёв достал мобильник.
– Картошки купишь? – спросила Юля.
– Нет, – ответил Ткачёв.
Корыто
Оргазм был слабый, какой-то притуплённый, видимо, сказалось долгое воздержание. В последний момент Шуйский сдавленно, немного фальшиво застонал, не от удовольствия, а от желания себя подхлестнуть, чтобы как-нибудь обострить ощущения. Лера успела выскочить из-под него и сползти на пол. Шуйский, стоя враскорячку, выстреливал спермой на коричневый плед, которым был застелен диван. Он не мог отдышаться, сердце колотилось с перебоями. Лера надела трусы и выдохнула. Шуйский повернул к ней кипящее лицо.
– Извини.
– За что? – спросила она беззаботно.
На диван запрыгнула собачонка и стала слизывать сперму.
– Фу, – сказала Лера, раздражённо поправляя юбку. – Зоофилия какая-то. Ты так и будешь стоять?
Кряхтя, он выпрямился, встал и тоже натянул трусы. Его мятые штаны валялись посреди комнаты.
– Извини, что так быстро, – сказал Шуйский, потирая грудь в области сердца.
Лера опустилась в кресло, закинула ногу на ногу так, что юбка задралась, и закурила. Она была молода, но курила обычные мужские крепкие сигареты. Морщась, Шуйский натянул брюки. В промежности было влажно и прохладно. «Может, дать собаке вылизать», – подумал он равнодушно.
– Брось, – сказала Лера, выпуская дым кольцами. – Я и не собиралась кончать.
– Почему? – спросил он, глядя на её колени.
Шуйскому хотелось, чтобы желание вернулось, но его не было.
– Потому что не хотела.
– Тебе плохо со мной? – спросил он. Голос его не подвёл, не дрогнул.
– Нормально, – дёрнула плечом Лера. – Не загоняйся. Ты хороший человек.
– Но? – сказал Шуйский.
– Что – но? – спросила Лера.
– Я хороший человек, но… Мне показалось, ты не закончила фразу.