– Мы его и до лифта не дотащим, даже волоком.
– Не дотащим, – подтвердил второй.
Маму Шурика соседи пытались увести к себе. Она вырывалась, захлёбываясь слезами. Селиванов представил, как она падает на громадное тело сына, бьёт его кулаками. Стало жутко. Он достал второй бутылёк, присосался. За этим его застал Кривенко.
– Ваше имя, телефон и адрес, пожалуйста, – сказал он, странно моргая левым глазом.
Селиванов задумался, потом назвал.
– Кто-то ещё тут был? – спросил участковый.
– Был мой приятель Витя Ерёменко и ещё одна баба. Не знаю её. Марина зовут. Беззубая.
– А, это Хлеборезка, – сказал Кривенко.
Он сел рядом с Селивановым, сдвинул маску на подбородок и закурил.
– Криминала, похоже, нет. У него даже кошелёк на месте. Кольцо ещё обручальное. Оно, правда, вросло. Его и не снять.
– От него жена ушла, – сказал Селиванов. – И детей забрала.
– Неудивительно. Бабы часто бросают в беде.
– Все?
– Ну, нет, конечно. Не все.
Из комнаты раздался истошный вопль. Участковый поморщился.
– Маму жалко.
– Я думал, она старуха, – признался Селиванов. Он допил, но хотел ещё.
– Не, ей шестьдесят всего.
– А Шурику?
Кривенко заглянул в паспорт.
– Сорок. Ровно сорок дней назад исполнилось. Это мистика или не мистика?
– Не знаю, – пожал плечами Селиванов.
Участковый снял целлофановую перчатку и почесал глаз.
– Слушай. А ты прилично выглядишь.
– Да? Спасибо.
– На здоровье. Я вот к чему. Хлеборезка – шалава и пьянь. Бывшая проститутка. Две судимости. Я хорошо её знаю. Ерёменко – алкаш. Два месяца назад из дурки вышел. А ты-то с ними чего делал? И зачем вы сюда пришли?
Селиванов немного смутился.
– У меня запой.
– А.
Пришёл санитар.
– Мужики, надо помочь. Нам вдвоём его не вытащить.
– Сейчас.
Кривенко докурил, бросил окурок в пустую бутылку.
– Идём.
Шурика свалили с кровати на брезентовые носилки и почти волоком потащили к выходу. Селиванов быстро выдохся. Кривенко от натуги стал пунцовым. Санитары выглядели бодрее. Сзади шла мама Шурика и выла так, что леденела кожа.
«Почему её никто не увёл и не запер?» – подумал Селиванов.
Тело кое-как запихали в лифт, и оно заняло всё пространство. Селиванов отвернулся, чтобы не смотреть на мёртвое лицо. Один из санитаров быстро нажал кнопку первого этажа.
– Живо!
Они побежали вниз по лестнице. Впереди санитары, за ними участковый, в хвосте плёлся Селиванов. Когда он добрался до первого этажа, Шурика уже выволокли из кабины.
– Ну, понесли?
Сверху на них сыпались рыдания.
Микроавтобус стоял у парадной. Задние двери были открыты. Водитель помог затолкать тело в кузов.
– Это пиздец! – выдохнул Кривенко, согнулся и закашлял.
Селиванов сел на влажный поребрик. Ему будто выдрали лёгкие. Он достал бутылёк и вылакал в два глотка.
– Иди домой, – сказал участковый.
– Ага.
– Я серьёзно.
– Иду, иду.
Он поднялся и вышел со двора. Дом был справа. Он повернул влево. Витя Ерёменко сидел на ступеньке рюмочной и сворачивал самокрутку из выпотрошенных хабариков.
– Позвонил? – спросил он.
– Позвонил.
– Забрали?
– Забрали.
– Что сказали?
– Кому?
– Про Шурика.
Витя поджёг самокрутку спичкой, и она тут же развалилась и осыпалась угольками ему на штаны. Он подскочил, стал стряхивать.
– Уй, сука!
Селиванов достал бутылёк и вылил в рот. Швырнул в урну. Это был последний.
– Миш, пойдём, помянем Санька?
Они зашли, выпили по сотке. Потом ещё.
– А ты чего, никакие башмаки не взял себе? – спросил Витя. – Я говорил, ноги застудишь, придётся вены вырезать.
– Да мне наплевать, – пробормотал Селиванов.
Всё уже плыло перед глазами. Он доковылял к столику и обмяк.
– Ко мне пойдём, – сказал Витя. – У тебя деньги остались?
Селиванову приснился короткий и душный сон, в котором он отдирал с большого пальца заусенец, но тот не отрывался, только вытягивался, удлинялся, как струна, и распарывал кожу. В конце концов он его выдрал вместе с ногтём и осмотрел обезображенный палец. На месте ногтя Селиванов увидел маленькую свастику. Стало страшно, что на него заведут дело и посадят в тюрьму. Нужно было избавиться от пальца, отсечь его. Но не было ножа. Селиванов нашёл в кармане кусок старой обёрточной бумаги и обмотал палец.
Его разбудил голос. Селиванов открыл глаза и увидел потолок. Он повернулся на бок и обнаружил, что лежит на раскладушке поверх каких-то тряпок. Рядом сидел Витя со стаканом в руке.
– Что? – спросил Селиванов.
– Тебе кто-то звонил.
– А, ладно.
Голова была тяжёлая. Опьянение ещё не прошло. Селиванов решил пока не двигаться. Витина комната была маленькая и неряшливая. Повсюду стояли пустые бутылки. На подоконнике стояли горшки с мёртвыми растениями.
– Миш, ты как думаешь, дети могут в ад попасть? – спросил Витя.
– Для детей там, кажется, есть отдельное место, – сказал Селиванов.
– Да, я знаю. Лимб. Но туда попадают невинные души, младенцы. А если ребёнок большой и успел натворить чего-то? Животных мучил, воровал, обманывал бабушку.
– Не знаю, Вить. Откуда мне знать? Ты сам как считаешь?
Витя пожал плечами.
– Надо сходить в церковь, у попа спросить.
– Да, это правильно.
Потом они напились и немного поругались. Селиванов сидел на раскладушке. Витя развалился на диване.
– Идиот, зачем ты сказал мусору, что я был у Шурика?
– Но ты ведь был. А потом ухилял. Мне пришлось выгребать. И Шурика тащить в катафалк. У меня чуть ноги в обратную сторону не сломались.
– Вместе надо было валить.
– Неправильно так делать. Он же нас в гости пустил.
– И помер. Ему без разницы.
– Всё равно хреново так поступать. Не по-людски.
– Ой, блядь, ещё одна совесть вылезла.
Витя помолчал, а потом рассказал, как его выгнали из больницы. Во время операции умер ребёнок. Витя был в этом не виноват. Анестезиолог ошибся. Но его мамаша оказалась какой-то чиновницей в здравоохранении.
– Мамаша чиновница, а сын простой анестезиолог? – спросил Селиванов. – Пиздёж это всё.
– Никакой не пиздёж! Он нормальный парень. Хотел людям помогать. Но когда эта херня случилась, он сразу и поплыл, испугался. Мамаша за него вписалась. Меня чуть не посадили. Говорили, что я с похмелья пришёл на операцию.
– А нет?
– Да это мелочи. Я всё как надо сделал.
– Ну, не переживай тогда.
– Да мне вообще всё равно.
Селиванов вспомнил про звонок и достал телефон. Звонил дядя Петя.
– Алло, да, дядя Петя, что хотел? – скороговоркой спросил Селиванов.
– А я хотел спросить, дошёл ли ты к отцу.
– Ну, нет, ещё нет. Дела были. Тут мой друг умер внезапно…
– Я живой! – слабо выкрикнул Витя.
– Ясно, – сказал дядя Петя. – Ну ты бы поспешил, Миша.
– Я спешу.
– Да, да, поспеши. А то так и не повидаешь его.
– Повидаю, повидаю.
– Ну, я надеюсь, надеюсь.
Селиванов нажал отбой. Налил водки.
– Кому ты звонил?
– Да так.
– Бабе?
– Нет.
Витя с трудом сел.
– Позвони жене.
– Не-не-не. Она расстроилась. Орать будет.
– Моей позвони. Хочу послушать её голос.
– Так ты сам позвони.
– Она меня заблокировала, – сказал Витя, тараща глаза.
– И зачем она тебе? Бросила – значит, не любила.
– Набери. Жалко, что ли?
Селиванов набрал и включил громкую связь.
Вспомнил, что бывшую жену Вити зовут Ольга.
«И титьки у неё как дыни», – подумал он пьяно.
Она ответила после первого гудка.
– Алло, я слушаю.
У Вити потекли слёзы.
– Говорите! Алло! Костя, это ты? Алло!
Витя кусал ладонь. Селиванов обратил внимание на его тонкие, как у пианиста, пальцы. Но с грязными, обкусанными ногтями.
– Вы что, мой голос записываете? – спросила Ольга. – Ну, слушайте! Вы хуесосы, твари и пидоры! Чтоб вы сдохли от рака! Чтоб вы говно жрали!
Она долго материлась и проклинала их. Потом отключилась.
– Спасибо, – сказал Витя.
– Пожалуйста, – ответил Селиванов.
Он собирался уйти следующим утром. Немного опохмелиться, может, попробовать принять душ в грязной Витиной ванной и отправиться к отцу. Но утром они опять пили, потом легли спать. Проснувшись днём, Селиванов не смог встать, его трясло. Витя сходил в магазин и принёс водки. Выпил сам, потом зажал голову Селиванова борцовским захватом и влил в рот полстакана. Минут через десять трясучка прошла. Они продолжили пить. Мир исказился. День и ночь перепутались. Действительность встала с ног на голову. Селиванов просыпался, пил, засыпал, опять просыпался, опять пил, опять засыпал. Снов не было. Выходить из квартиры не хотелось. Он давал Вите банковскую карту, и тот ходил в магазин. В комнате почти не осталось свободного от пустых бутылок места. Селиванов курил и читал названия этикеток. Начинали они с «Русского стандарта», а последние дни Витя приносил палёнку за шестьдесят рублей из павильона «24 часа». Деньги заканчивались. Никто не звонил. Стало казаться, что кто-то сидит в шкафу и тяжко вздыхает.
– Вить, какой день недели? – спросил Селиванов однажды.
– Не знаю. Среда. Слушай, денег сколько осталось?
– Сейчас.
Он достал телефон, открыл приложение.
– 122 рубля.
«Всё пропил», – мелькнула равнодушная мысль. – Как раз две бутылки, – сказал Витя. – Сползаю?
– Давай. Но возьми одну. Надо оставить на проезд.
– Какой проезд?
– К отцу. Я к отцу собирался.
– А, точно.
Витя ушёл. Селиванов, перебарывая тряску, выбрал в пепельнице хабарик и закурил. Шкаф продолжал его беспокоить. Он докурил и ушёл на кухню. Бросил окурок в раковину с горой посуды. Тревога не отпускала. Селиванов отчётливо услышал тяжёлый вздох. Теперь оно пряталось под столом. Он заглянул. Никого. Проверил ванную и туалет. Всё было чисто, в переносном смысле, конечно. Значит, шкаф. Селиванов вооружился кухонным ножом, подкрался и распахнул дверь. Завоняло старой, слежавшейся одеждой. Внутри никто не прятался. Он и сам это понимал. Но ничего не мог с собой поделать. Бросив нож, он доковылял до раскладушки и лёг. И вдруг понял: чудовище сидит на лоджии. В этот раз оно слишком большое. Больше Шурика. Селиванов натянул на голову покрывало.