Таким образом, фашисты в таком большом количестве появились в результате послевоенных кризисов идеологической, экономической, военной и политической власти, из которых предлагалось выходить с помощью надклассовой национал-этатистской идеологии, а также народных парамилитарных формирований. Фашизм появлялся только там, где страна была дуализирована и во главе ее стояла слабая «старорежимная» исполнительная власть и энергичный, но лишь наполовину институционализированный демократический парламент. В тех дуальных государствах, где старые режимы были более стабильными, утвердились консервативные формы авторитаризма. Фашизм появился вследствие демократизации на фоне серьезных, вызванных войной кризисов. Он представлял собой выраженно этатистский и милитаристский вариант власти народа — доминирующего политического идеала нашего времени. Полноценные парламентские режимы (на северо-западе) успешно пережили все четыре кризиса: их властные институты не пострадали, а фашисты остались ничтожным меньшинством.
ЖИВЫЕ ФАШИСТЫ?
Есть ли среди нас фашисты, готовые возродиться и снова прийти к власти? Могут ли снова возникнуть предпосылки, которые приведут к такому результату? Или фашизм был «временным» европейским явлением, а не универсальным? Очевидно, что некоторые из упомянутых мною причин фашизма не относятся только к межвоенному периоду: они могут возникнуть в любом современном обществе. Мы выделили пять ключевых для фашизма характеристик: национализм, этатизм, надклассовость, чистки и парамилитаризм — несомненно, некоторые из них в различных сочетаниях можно найти в разных частях света и сейчас. Движение может быть более или менее фашистским по сути. Однако вряд ли схожие движения в будущем станут называть себя фашистами. В наши дни это слово употребляется обычно как восклицание: «Фашист!» — ругательство с размытым смыслом, обзывалка для неприятных нам людей. Лишь немногие сумасшедшие и бандиты всерьез называют себя фашистами или нацистами. Да еще неофашистами именуют себя некоторые итальянцы и румыны, питающие несколько романтический взгляд на Муссолини и Кодряну: в них видят безвинных жертв, хотевших только хорошего. Но названия не всегда отражают реальность. И сейчас в мире существуют движения, чье сходство с фашизмом, пожалуй, не случайно. Им я посвящу последние страницы этой книги.
Однако мало кто из них находится на родине фашизма — в Европе. Здесь фашисты потерпели поражение, главные лидеры были казнены или отправлены за решетку, многие другие потеряли свои чины и должности. Победу одержали либеральная демократия и коммунизм, установившие свои порядки в Европе. После 1945 г. не было ни массовых движений ветеранов, ни политики территориального ревизионизма. В Западной Европе активно росла экономика, а на востоке установился достаточно эффективный коммунистический авторитаризм. На Западе постоянно шло демократическое соревнование между широкими центристскими левыми и центристскими правыми партиями. Поскольку в настоящем жилось точно лучше, чем в прошлом, фашизм отступил. Для большинства европейцев фашизм по-прежнему ассоциируется со злом. В Испании и Португалии корпоративистские режимы изжили себя и исчезли к 1975 г., не вызвав никаких сожалений. С 1989 г. авторитаризм стал отступать и на Востоке. Казалось, что фашизму пришел конец.
Однако начиная с 1970-х появилось впечатление, что в Западной Европе фашизм возрождается. Вначале определенной известности добились несколько маргиналов — небольших, но жестоких группировок, именующих себя неофашистами или неонацистами. Это исторические ревизионисты (отрицающие холокост), имитирующие стиль и ритуалы традиционного фашизма. Они провозглашают преданность фашистским доктринам: гипернационализму, основанному на биологическом расизме, очищению от иностранцев и инородцев, антидемократическому этатизму, «третьему пути» (хотя этот пункт у них звучит расплывчато и не слишком убедительно) и насилию, замаскированному под призыв «не говорить, а действовать». Большинство из этих небольших групп в той или иной мере соответствуют четырем из моих пяти критериев фашизма, хотя открытого парамилитаризма у них пока нет. Но это крохотные группы, и вряд ли они станут больше. Аналогичные крохотные группировки есть и в крайнем левом крыле: раздробленные, без общественной поддержки, в основном работающие друг на друга. О них с удовольствием пишут журналисты, но встретить их намного легче на просторах интернета, чем на улицах и тем более на предвыборных трибунах.
Опаснее выглядит серия неравномерных всплесков популярности новых радикальных правых партий. За ними обычно следует спад, однако в целом их популярность постепенно растет. На пике популярности в ряде стран эти партии получают от 10 до 27 % голосов. Вслед за Игнаци (Ignazi, 1997) я выделяю два основных типа. К первому относятся те, кто называют себя неофашистами. Им действительно свойственны некоторые, хотя и не все из пяти, признаки фашизма. Однако только две из этих партий добились успехов на выборах: Итальянское социальное движение (ИСД) и Национал-демократическая партия Германии (НДПГ), унаследовавшие две основные национальные традиции фашизма. Другие неофашистские движения, такие как Британская национальная партия и Голландская центральная партия, остаются крайне малочисленными. Лишь Итальянскому социальному движению удалось получить 10 % голосов, а пик популярности неофашистских партий пришелся на 1970-е и 1980-е (Taggart, 1995). Поддержку ИСД (как и фашистам в межвоенный период) оказали главным образом работники сферы обслуживания и государственного сектора, а также (в меньшей степени) рабочий класс (Ferraresi, 1998; Weinberg, 1998). Но обе эти партии утратили свою популярность в 1990-х. НДПГ проиграла нефашистским республиканцам, а в 1994 г. Джанфранко Фини переименовал Итальянское социальное движение в Национальный альянс и объявил его не нео-, а постфашистским. Под его руководством движение превратилось в масштабную консервативную системную партию, хотя некоторые его приверженцы остались недовольны такими переменами. От него откололась группа неофашистов, но она постепенно исчерпала себя. В 1990-х неофашизм отошел на задворки европейской политики, и на настоящий момент его роль крайне незначительна.
Сейчас в крайнем правом крыле доминируют партии, которые обычно называют «популистскими» или «радикально популистскими». По словам Таггарта (Taggart, 1995), они появились в конце послевоенного урегулирования, в ответ на проблемы глобализации и постиндустриализации. Игнаци называет их «постиндустриальными»: из-за глобализации, окончания холодной войны, падения крайне левых и исчезновения классового конфликта возникли новые проблемы, которые мобилизовали популистских правых. Но в последние десятилетия у таких партий появились большие возможности благодаря растущей иммиграции в страны Западной Европы. К основным движениям в этой группе относятся Национальный фронт во Франции, республиканцы в Германии, Австрийская партия свободы Йорга Хайдера, Народный союз в Бельгии и Фламандский блок. Недавно произошел рост популярности популистских движений в Дании (Датская народная партия) и Норвегии (Партия прогресса), получивших 12–15 % голосов, а также в Голландии — «Антииммиграционный список» Пима Фортёйна. На настоящий момент таких партий нет только в Ирландии, Португалии и Испании. В Западной Европе они теперь составляют постоянное политическое меньшинство[55].
Однако три из пяти характеристик фашизма у этих движений выглядят неопределенно. Они очень общими словами осуждают «систему» и «правящие круги», а также «обман» либеральной демократии, при которой преобладают правительственные партии, утратившие связь с реальной жизнью простых граждан. Но они редко осуждают демократию как таковую и стремятся именно к успеху на выборах. Даже в Европейском парламенте они сидят вместе, образуя маленький блок. У них также достаточно двойственное отношение к государству. Поскольку они представляют категорию наиболее уязвимых граждан, они требуют от государства защиты, иногда социального обеспечения. Они неизменно требуют, чтобы правительство внедряло закон, порядок и традиционную мораль — в противовес иммигрантам, по их мнению, играющим ведущую роль в преступности, организации проституции и торговли наркотиками. Тем не менее они недовольны государством, которым управляют крупные партии, предприятия и союзы, и часто говорят, что хотели бы скинуть его с плеч. Некоторые даже одобряют неолиберальную политику. Хайдер в Австрии заявляет, что хочет прекращения регулирования бизнеса, установления единого налога в размере 23 % и сокращения на две трети государственной бюрократии. Это все выглядит куда ближе к взглядам американских республиканцев, ненавидящих государство, чем поклоняющихся ему фашистов. Их отказ примкнуть к правому или левому крылу, нередко обусловленный идеей «третьего пути», достаточно расплывчат и сильно отличается от внятной позиции «преодоления классовой борьбы», которую предлагали фашисты в межвоенный период. Но главное, что эти принципы лишились своей основы, так как классовая борьба утратила свои основные черты. Ее успешно взяли под контроль либеральные демократы. Эти три неясности, а также слабость принципов и политики лишают эти крайне правые партии стабильности: и экстремисты, и сторонники умеренных взглядов требуют большей внятности, в результате все заканчивается расколом и изгнаниями «несогласных», что и произошло с Итальянским социальным движением и привело к распаду немецких республиканцев в середине 1990-х.
Хотя у самых стойких из этих партий есть целый ряд политических убеждений, их главная отличительная черта — ксенофобия и исключительный национализм по одному конкретному вопросу: они хотят прекратить недавний приток иммигрантов в Европу (что, правда, в меньшей степени относится к Италии). Их враг — небелый и нехристианин, или же иногда восточный европеец, иммигрант, ищущий убежища. Конкретные признаки его зависят от страны и обстоятельств. Это соответствует моим критериям фашизма как националистического движения, склонного к чисткам. Этот вопрос правые партии связывают с другими: законом и порядком, моральным упадком, безработицей и проблемами с жильем, якобы также возникающими из-за иммигрантов. Однако их националистическая ксенофобия отличается от ксенофобии фашистов или неофашистов, поскольку редко исходит из общей иерархической теории коллективной воли, культуры или расовой идентичности. По словам Вивьорки (Wieviorka, 1994), внутри расизма произошел сдвиг от «логики (иерархического) подчинения» к «логике дифференциации». Нынешние расисты говорят просто, что иммигранты не вписываются в культуру и традиции Франции, Германии, Австрии, Дании и других стран и поэтому должны уехать или быть депортированы. Некоторые даже утверждают, что они и есть истинные мультикультуралисты: все культуры и этносы должны развиваться как хотят, но отдельно друг от друга. У крайне правых партий нет желания править ими или какими-либо иностранцами. Они не поддерживают территориальный ревизионизм или агрессию по отношению к другим нациям, как фашисты в межвоенный период. Они выражают преданность «европейской цивилизации», которой угро