Классы на селе. Здесь фашисты добились большего успеха, чем в городах. PNF приняла серьезное участие лишь в одних свободных выборах, в 1921 г., в союзе с другими правыми националистами. Союз получил в целом 15 % голосов, а в сельскохозяйственных районах севера и центра Италии, в Тоскане и в долине реки По — до 25 % и даже больше. Лишь там фашизм безусловно имел подлинную массовую поддержку. Социально сельский фашизм отличался от городского, хотя и здесь наши данные достаточно скудны и разрозненны. Исследование сквадристов в провинции Болонья, проведенное Рейхардтом (Reichardt, 2002: 306) и суммированное мною в столбце 7 табл. 3.1 в Приложении, показывает нам достаточно широкую социальную базу, более широкую, чем в самом городе Болонья (согласно данным Suzzi-Valli, 2000). Половина сквадристов в провинции были рабочими — пропорция, примерно соответствующая их доле на рынке труда в целом (к сожалению, у нас нет возможности определить точное соотношение сельскохозяйственных и промышленных рабочих). Студенты, «белые воротнички», собственники, государственные служащие представлены избыточно, а издольщики и представители мелкой буржуазии — явно недостаточно. В одной местной партийной ячейке близ Болоньи явно преобладает низший класс: 7 % — землевладельцы или арендаторы, 13 % — специалисты, 3 % — торговцы или производители, 5 % — «белые воротнички», 4 % — государственные служащие, 11 % — заводские рабочие, а остальные 58 % — издольщики и батраки-поденщики. Кардоза (Cardoza, 1982: 320) считает, что такая картина типична для региона в целом. Корнер (Corner, 1975: 151–157) полагает, что в Ферраре фашисты были выходцами из всех классов, кроме бедных рабочих. Однако Келикян (Kelikian, 1986: 205) утверждает, что в Брешии ячейка состояла из молодых, пока не особо респектабельных представителей образованного среднего класса, которых поддерживали зажиточные крестьяне-арендаторы. С тем социальным составом партии, который открывается нам из партийных реестров, это никак не совпадает. В южных селах и городках Калабрии (где фашизм был слаб), из людей, идентифицируемых как фашисты (по данным Misefari, Marzotti, 1980), половину составляли arditi — ветераны войны, а большинство остальных — средний класс, в основном специалисты и госслужащие, плюс небольшое количество землевладельцев и крестьян. Избыточная доля крестьян-ветеранов, несомненно, связана с войной. Именно армия, преимущественно крестьянская, вскормила ранний фашизм — ее милитаризм в мирное время обернулся парамилитаризмом.
В сущности, итальянские фашисты пришли к победе через насилие, а не через избирательные урны. Тысячи боевиков были для них важнее миллионов избирателей. Возможно, фашистское насилие сможет больше рассказать нам о том, кем были фашисты, а жертвы этого насилия — о том, против кого оно было направлено. У нас есть данные о насильственных столкновениях с участием фашистов, собранные PNF для каждой провинции в отдельности и опубликованные Таска и Де Феличе (Tasca, 1976: 120; De Felice, 1966: 35–39). Таска выражает сомнение относительно этих данных, называет их обрывочными и непоследовательными. По большей части они взяты из сообщений Социалистической партии о нападениях на ее собственных активистов: нападения на несоциалистических «врагов» по большей части не учитывались — мы находим лишь два сообщения о таких нападениях, и те в сносках. Фашисты нападали на «белые» крестьянские объединения, организованные католическими «пополари», на коммунистов, анархистов, словенцев на северо-востоке, тирольских немцев — однако в этой статистике никто из них не учитывается. По Триесту цифр нет совсем, в Удине не учтены нападения на словенцев. Кроме того, эти данные служили целям фашистской пропаганды. С их помощью фашисты могли оправдывать свое насилие, изображая его как самооборону от социалистов. Поэтому данным Таска безоговорочно доверять не стоит. Однако альтернативный источник данных у Францози (Franzosi, 1996) демонстрирует примерно тот же набор противников. По сообщениям итальянских общенациональных газет, коммунисты участвовали в 65 % столкновений 1921 г. и в 53 % столкновений 1922 г., социалисты — соответственно в 15 и 7 %, «пополари» и конституционные партии — в 7 и 5 %. Однако и здесь отсутствуют данные по северо-востоку.
Цифры Таска, при всех их недостатках, уже использовались для «экологического анализа», сравнивающего различия между фашистским насилием в разных провинциях с различиями в социальных и экономических факторах. Шимански (Szymanski, 1973) показал, что в промышленных районах фашистское насилие встречалось чаще, чем в сельских, и резко возрастало там, где были сильны и активны социалисты (согласно цифрам голосования за социалистов в 1919 г.: ср. Tilly, 1975: 177). Элазар (Elazar, 1993) относится к цифрам более скрупулезно. Она показывает также, что инциденты фашистского насилия намного чаще происходили в провинциях, жители которых в 1919 г. голосовали за социалистов, и чаще всего — в провинциях с социалистической администрацией. Заметнее всего это соотношение в северных и центральных районах с большой долей сельского пролетариата. Кроме того, она приводит более достоверные свидетельства того, что фашисты захватили власть в двенадцати из четырнадцати провинций, в которых большинство голосовало за социалистов, и лишь в одной из пятнадцати — с либеральным или консервативным избирательным большинством. Из этого она делает вывод, что фашизм был, по сути своей, направлен против социализма. Прибавляя к этому свидетельства о поддержке насилия сквадристов со стороны армии, правительства и крупной буржуазии, Элазар делает вывод, что фашизм был порожден и вскормлен классовой борьбой. На самом деле, говорит она, фашисты не захватывали власть — власть передавали им крупные собственники и государственные чиновники в надежде, что фашисты защитят их от рабочего класса и социализма. Она отвергает теорию Сальваторелли — Де Феличе о независимом фашизме среднего класса. Скорее, говорит она, фашизм был орудием капиталистического класса, прежде всего крупных землевладельцев. Таска — сам, кстати говоря, лидер социалистов — несколько раньше пришел к схожим, хоть и более тонко нюансированным выводам.
Полезен также экологический анализ данных по голосованию и членству. Поскольку фашисты всерьез участвовали только в одних выборах, в 1921 г., в общем списке с другими националистическими кандидатами — о том, кто поддерживал именно их, судить нелегко. Линц (Linz, 1976: 82–84) обратил внимание на обратную зависимость членства в фашистской партии от голосования за католическую партию «Пополари», сильнее всего проявляющуюся в относительно секуляризованных регионах (в долине По и в Романье). Национализм в Италии вообще всегда был скорее светским, противостоящим интернациональной католической церкви — и фашизм унаследовал этот антиклерикальный дух, хотя в то же время пытался вернуть са-кральность государству. Бруштейн (Brustein, 1991) сумел раздельно подсчитать голоса, отданные за фашистов и за националистов в 1921 г. (хотя не объясняет, как ему это удалось). Вместе с Линцем он видит высокую корреляцию между голосованием за PNF в 1921 г. и за социалистов в 1919 и 1920 гг. В 1921 г., особенно в сельских районах, эта связь была уже намного слабее. Из этого он заключает (в отличие от Шимански и Элазар), что многие социалисты перебежали к фашистам. Это дает нам альтернативное объяснение того, почему фашисты захватывали власть в цитаделях социализма: они раскололи и ослабили социалистов. Кроме того, Бруштейн обнаруживает серьезную корреляцию между голосованием за фашистов и доходностью сельского хозяйства, как на макро-, так и на микроуровне. Даже с поправками на урбанизацию, голоса новых избирателей, регион и голоса, отданные за католических «пополари», эти две корреляции сохраняют силу. Бруштейн утверждает, что к 1921 г. фашисты предложили аграрную программу, наиболее привлекательную и для крупных сельских хозяев, и для наемных работников, и для издольщиков, веривших, что в будущем они смогут купить или арендовать земельные участки. Даже очень бедные крестьяне могли стремиться к этой цели, пусть и нереалистичной. Следовательно, фашизм мог приобрести симпатии практически всего сельского общества, особенно в более развитых регионах. Именно такие регионы, наиболее светские, стали главной опорой фашизма. Сельские фашисты, пишет Бруштейн, не были бедствующими маргиналами — напротив, это были крепкие хозяева, многого ждущие от будущего. Фашистская аграрная программа их устраивала, коллективистскую политику социалистов они воспринимали с недовольством. Таким образом, Бруштейн дает разумное объяснение не только классовому, но отчасти и региональному составу базы поддержки фашистов на селе.
Местные исследования, по-видимому, поддерживают тезисы Бруштейна: из них видно, что коммерчески ориентированные фермеры, ведущие современное высокорентабельное хозяйство, с раздражением воспринимали аграрную политику правительства, уступавшего требованиям объединений сельской бедноты и безземельного крестьянства (Cardoza, 1982; Kelikian, 1986; Dunnage, 1997). Бум военного времени, вместе с давлением крестьянских союзов, помог многим батракам и издольщикам достичь определенной финансовой независимости. Продажи земли быстро росли. И теперь многие крестьяне перебегали к фашистам, предпочитая фашистскую поддержку частной собственности (лозунг «Земля — крестьянам!», предложение субсидий на выкуп земли), а не социалистическую коллективизацию (Snowden, 1972; Corner, 1975: 144–167; Maier, 1975: 310–311).
Говоря о сельских фашистах, трудно соблюдать точность терминологии. Категории «землевладелец», «крестьянин», «издольщик», «арендатор» или «поденщик», которые мы встречаем в источниках, охватывают самые разные случаи, сильно различающиеся по местным условиям, по урожаям, по богатству, по организационным ресурсам. Однако несомненно одно: плотные общины безземельных сельскохозяйственных рабочих или издольщиков, приблизительно равных друг другу, редко бывали фашистскими. Напротив, они поддерживали социалистические или, иногда, «белые» крестьянские объединения, организованные католиками. Организованный пролетариат в пролетарских гетто, как и его собратья в городах, отвергал фашизм.