Таким образом, боязнь насилия была справедлива по сути, но направлена не на того врага. Левое насилие было ничтожно в сравнении с традиционным насилием на юге, а также насилием фашистов и государства. Однако эти два типа упорядоченного насилия высшие классы вполне устраивали.
Крупная буржуазия могла бояться политической революции. В Италии, в отличие от других стран, фашистскому перевороту непосредственно предшествовал бурный послевоенный квазиреволюционный период. В стачках 1918–1919 гг. объективное негодование по поводу цен и зарплат, по-видимому, сочеталось с политическим влиянием большевиков. В нескольких городах власть на краткое время захватывали самозваные «советы», хотя планируемая всенародная забастовка так и не удалась. По большей части стачки оставались локальными. В марте 1920 г. многие возлагали надежду на совместные с администрацией «внутренние комиссии» на предприятиях, сохранившиеся со времен войны, которые наниматели стремились упразднить. В этой борьбе наниматели выиграли; однако разрозненные протесты и акты насилия (неизменно преувеличиваемые прессой) продолжались. В конце лета того же года около 1,3 миллиона тосканских рабочих провели серию забастовок, требуя повышения зарплат и сохранения внутренних комиссий. Наниматели отказались пойти на уступки, провели локаут, а против профсоюзных лидеров возбудили судебные дела. Забастовки ширились, в конечном счете дело дошло до захватов заводов.
Позднее эти захваты заводов получили мифическое значение: их прославляли, как явление в микромасштабе нового социалистического порядка, называли «необходимым этапом революционного развития и классовой войны». Полиция заявляла об обнаруженных там тайниках с оружием, но в это верили немногие, поскольку правительство так и не смогло предъявить этот компромат. Рабочие не пытались захватывать правительственные здания; как правило, у стачек вообще не было четкого и продуманного плана. Стычки происходили только за пределами профсоюзных штабов или захваченных заводов, которыми рабочие иногда пытались управлять. Рабочие «защищали свое собственное жизненное пространство» — характерная черта межвоенных социалистов (Mann, 1995). Лозунг «Controllo!», предупреждает нас Сальвемини (Salvemini, 1973: 274), относился не к «рабочему контролю», а только к праву проверять финансовые отчеты компании, полученному профсоюзами во время войны. Между активистами, профсоюзами, социалистической партией скоро начались споры: чего хотим — повышения зарплат, участия в управлении производством или революции?
Премьер-министр Джолитти, в то время уже восьмидесятилетний, за двадцать лет пребывания в должности накопил немало опыта по обращению с левыми. Несмотря на призывы консерваторов задействовать армию, он не вмешивался. Его тактика, по собственным его словам, состояла в следующем: «Дать эксперименту развиться до определенной точки, чтобы дать рабочим самим убедиться в непрактичности их представлений, а их коноводам не позволить возложить на других вину за собственный провал». Использовать армию «значит играть на руку самим революционерам — они ведь только этого и хотят» (Giolitti, 1923: 437–438). Вместо этого премьер предложил решать споры на совместных комиссиях умеренных предпринимателей и профсоюзных лидеров. Как он и предсказывал, захваты заводов скоро прекратились. Таким образом, Джолитти назвал революцию блефом в ноябре 1920 г. — еще до начала фашистского насилия (Salvemini, 1973: 296–315; Tasca, 1976: 83, 122–123).
В связи с этим приверженцы классовой мотивации отступают к запасному «революционному» аргументу: фашизм стал не ответом на революцию, а превентивной контрреволюцией, предотвращением революции, грозившей где-то в неопределенном будущем. С 1914 по 1919 г. число членов социалистической партии увеличилось вчетверо — до 200 тысяч, а Социалистическая федерация профсоюзов (CGL) к 1920 г. выросла в семь раз — до 2,2 миллиона (включая миллион сельскохозяйственных рабочих). Кроме того, в партии (хотя не в профсоюзах) максималисты одержали верх над реформистами. Теперь партия выступала за «установление Итальянской Социалистической Республики под диктатурой пролетариата». В 1921 г. некоторые левые откололись от социалистов и создали небольшую Коммунистическую партию. И «максималисты», и коммунисты не ограничивали себя в революционной риторике. На выборах в парламент страны в 1919 г. раскол между «конституционными» либеральной и консервативной партиями позволил социалистам получить 156 из 535 мест, а «пополари» — 100 мест. Доля «конституционалистов» сократилась с 410 до 239 мест, к тому же они оставались разделенными. На местных выборах 1920 г. социалисты получили контроль над 2162 местными советами и, следовательно, власть в одной четверти местных администраций. «Боссы почувствовали, что они больше не боссы», — вспоминал один активист. Однако эти социалистические местные советы не были революционными. Некоторые поднимали над муниципалитетами красные флаги — что часто провоцировало фашистское насилие. Большая часть повысила налоги, особенно для землевладельцев, начала заключать меньше общественных контрактов с крупными предпринимателями и больше — с местными кооперативами. Левые муниципалитеты заявляли, что не будут обращаться к армии за помощью в подавлении забастовок и захватов земли. Таков был итальянский вариант межвоенного «муниципального социализма».
Действительно, на национальном уровне социалисты, возглавляемые максималистами, отвергли предложенные Джолитти места в кабинете. Однако Джолитти считал, что скоро им придется принять это предложение, ибо страна явно сдвигается вправо. Промышленники проявили больше солидарности: прежде разделенные «конституционные» партии сформировали общие списки и на местных выборах в конце 1921 г. вернули себе все крупные города, кроме Милана и Болоньи. Членство в Социалистической партии и профсоюзах, голоса, отданные за социалистов, количество стачек — все это снижалось, а борьба левых фракций увеличивалась. Максималистская риторика и минимум успехов, воинствующий антиклерикализм и отчуждение от мелкого крестьянства — все это загоняло левых в гетто. Как и в остальной Европе, революционная война пошла на убыль еще до подъема фашистского движения. Фактически и сам Муссолини с этим соглашался, когда писал в июле 1921 г.: «Говорить, что большевистская опасность еще существует в Италии, значит принимать за реальность некие смутные страхи. Большевизм побежден. Более того: от него отреклись и вожди, и массы» (Nolte, 1965: 206; ср. Maier, 1975: 182–192). Следовательно, помощь фашистов для победы над «большевизмом» не требовалась.
Таким образом, этот второй страх был реален, но преувеличен. Даже превентивная контрреволюция совершенно не требовалась. Однако за свою бескровную победу Джолитти не получил благодарности. Правые его проклинали. Понятно, что мятеж одного политического крыла вызывает панику у другого — и, если политический ветер меняется, другое крыло жаждет мести, а не примирения. Но требовала ли месть левым такого кровопускания, какое обеспечил фашизм? Может быть, здесь сыграло свою роль что-то еще?
Большую часть «заговорщиков» составляла сельская буржуазия. Быть может, ее пугала агитация на селе и захваты земли — особенно когда правительство Джолитти, министр сельского хозяйства, принадлежащий к «пополари», и местные священники начали оправдывать захваты как способ практического перераспределения земельных участков. Речь шла прежде всего о защите собственности. Однако проблема в том, что захваты земли по большей части происходили в районах, где активность фашистов была низка — в центральном регионе Лациуме и на юге. И даже там они коснулись лишь 2,3 % земли — в масштабе всей страны менее 0,33 %. Лишь немногие из них организовали социалисты: по большей части захваты были частью вполне традиционных местных крестьянских восстаний (Salvemini, 1973: 227; Tilly, 1975: 170–171). А фашисты развивали бурную деятельность в связи не столько с захватами земли, сколько с трудовыми договорами крестьянских объединений. То же самое можно сказать о промышленности. Фашистское насилие в основном направлялось против реформистских, а не революционных проектов. Возможно, это заставляет нас обратиться к третьему мотиву.
Быть может, капиталисты стремились подавить трудящихся, чтобы защитить свою прибыль. В 1936 г. (уже задним числом) австрийский марксистский лидер Отто Бауэр предложил именно такое объяснение европейского фашизма в целом и итальянского в частности:
Фашизм побеждает не тогда, когда буржуазии угрожает пролетарская революция, а тогда, когда ослабевший пролетариат вынужден занять оборону, когда революционная волна уже пошла на спад. Капиталисты и крупные помещики отдают бразды правления в руки дикой фашистской орды не для того, чтобы защититься от угрозы пролетарской революции, а для того, чтобы урезать рабочим зарплаты, отменить социальные льготы, уничтожить профсоюзы и их политическую силу. Их цель… не столько подавить революционный социализм, сколько свести на нет успехи реформистского социализма. «Словесная революционность максималистов, — пишет Силон, — угрожает уличным фонарям и иногда ребрам полицейских агентов. Но реформизм с его кооперативами, антикризисными субсидиями, выплатами по безработице угрожает святая святых капитализма — капиталистической прибыли» (Forgacs, 1986: 31).
Здесь Бауэр обращается к тому, что я определил как второй важный мотив имущего класса: погоне за капиталистической прибылью. Однако в самом ли деле для повышения прибыли капиталистам требовался Муссолини? Что плохого в рецепте Джолитти: достичь компромисса по образцу северо-западной Европы, возможно, с небольшой дополнительной дозой полуавторитаризма? Очевидно, это была выигрышная стратегия (так полагал Джолитти), поскольку рабочее движение уже достигло своего максимума. Почему же итальянские капиталисты, особенно землевладельцы, так решительно противостояли реформам, что готовы были призывать на помощь фашистов, не только истребляющих противника, но угрожающих и им самим? Эта поддержка фашизма крупным капиталом по-прежнему остается загадкой. Видимо, нам необходимо обратиться к другим источникам социальной власти, помимо экономического.