l, 1980: гл. 2; 1982: 377; Rosenhaft, 1982: 343–352). Заигрывание левых с насилием закончилось быстро, не дав никаких результатов.
У нацистов, напротив, насилие было принципиальной позицией и каждодневной практикой, хотя и в малых масштабах. В отличие от итальянских сквадристов, немецкие нацисты никогда не проводили крупных парамилитарных операций, не громили штаб-квартиры социалистов, не вытесняли их из городов. Шествия, зловещая униформа, факелы и знамена были призваны воздействовать на психику, спровоцировать на ответ, посеять страх в рядах противников. Нацисты сражались с политическими противниками, но никогда с государством. Их боялись враги, но благосклонно принимали элиты. В июле 1932 г. не нацисты, а полуавторитарный фон Папен ликвидировал социалистическое правительство в Пруссии. Геббельс писал в дневнике: «Стоит только показать зубы красным, и они задирают лапки кверху. Социал-демократы и профсоюзники не могут и пальцем пошевельнуть. Красные не воспользовались своим шансом. Другого у них не будет». В следующем году нацисты пришли к власти. Социалистическая партия обратилась с протестом к конституционным властям, коммунисты ушли в подполье и этим ограничились. Почти все насилие в Германии исходило от правых, а не от левых, и капитализм не нуждался в фашизме как в противоядии от коммунизма. Капиталисты это понимали — и поначалу нацисты не вызывали у них никакой симпатии.
Однако некоторые другие группы элиты были куда более сговорчивы. Главной проблемой стала армия, способная при желании быстро и бесцеремонно разделаться с нацистскими парамилитарными отрядами. Лидеры НСДАП очень осторожно вели себя с военными, догадываясь, что тем может не понравиться открытый государственный переворот. Однако если многие старшие офицеры отвергали нацизм, молодые часто ему симпатизировали. Армия прежде всего нуждалась в перевооружении, именно это ей постоянно обещали нацисты (Geyer, 1990). Напротив, Веймарская республика, как публично заявляло командование рейхсвера, не обладала необходимыми ресурсами, чтобы обеспечить защиту Германии «хоть с какими-то шансами на успех». В 1932 г. армия была лояльна не столько республике, сколько лично главе государства, прославленному отставному генералу Гинденбургу, в то время как политизированные генералы типа Шлейхера плели вокруг него полуавторитарные интриги. В сущности, политическое руководство республики никогда не обладало монополией на средства военного насилия. Вооруженные силы сохраняли значительный объем своей профессиональной автономии, держались в стороне от политической борьбы, ворчали, но продолжали лелеять чувство сословной гордости и чести. Однако начиная с 1930 г. нацисты и другие радикалы вели активную политическую работу в армии и в офицерском корпусе. Такие генералы, как Бломберг и Рейхенау, восхищались Гитлером и открыто поддерживали конституционные маневры нацистов, которые могли бы привести их к власти без переворота.
Таким образом, в 1933 г. лояльность армии так и не подверглась испытанию. У нацистов не было «марша на Берлин», когда законное правительство могло бы обратиться к армии за силовой защитой. Однако армия больше не составляла единую замкнутую касту — в ней стал очевиден раскол. Большинство в Верховном командовании испытывало к СА профессиональную ревность, усматривая в них потенциальных соперников, но в армейских частях вдалеке от столицы те же штурмовики СА благополучно проходили военную подготовку (Fischer, 1995: 22, 132). Гитлер имел большие виды на армию, он нуждался в сильных и профессиональных вооруженных силах и сделал все, чтобы привлечь военных на свою сторону. Чтобы уничтожить оппозицию армии в своих собственных рядах, Гитлер в июне 1934 г. отдал на заклание Рёма и всю верхушку СА, в чем ему помогли военные. Еще через два месяца каждый немецкий солдат приносил личную клятву на верность фюреру. После серии чисток в высшем командовании армия «разделила ложе» с фюрером и потом приняла участие в худших преступлениях нацизма (см. следующий том моей работы).
Нацистам не понадобилось устраивать переворот. Последние легитимные правительства Веймарской республики рухнули сами, тихо и без сопротивления. В этом были повинны высшие государственные чиновники, судьи, лидеры буржуазных и католических партий — не столько в самом приходе нацистов к власти, сколько в подрыве демократии. В старых правительственных кругах, где вращался Карл Шмитт, его идеи были очень популярны (см. главу 2). Брюнинг, глава католической партии Центра и канцлер с 1930 по 1932 г., разделял концепцию Шмитта о примате государства над враждующими «классовыми армиями», враждебными этому государству. Он использовал экономический кризис, чтобы прекратить партийную борьбу. За весь 1932 г. парламент проработал лишь 14 дней. Брюнинг видел свой политический идеал в полуавторитарном Кайзеррейхе, существовавшем до 1918 г. (Mommsen, 1991: 84–85). Однако фон Папен, фон Шлейхер и Гинденбург считали (как и Шмитт) монархию отжившей. Они избавились от Брюнинга. Новая волна — ДНВП, руководители «Стального шлема», генералы и чиновники — стали на короткое время ключевыми игроками. Эти люди, представлявшие не современный капитализм, а последние бастионы старого режима и «старых денег», по-прежнему вложенных в государство, самонадеянно считали, что им удастся либо расколоть нацистов между Гитлером и Штрассером, либо вовлечь всю НСДАП в союз с собой. Своими бессмысленными политическими метаниями прежние руководители страны, судебная власть и высшее чиновничество расчистили Гитлеру путь к диктатуре. В первом гитлеровском правительстве было только четыре нациста и пять аристократов-консерваторов, среди них медиамагнат и лидер ДНВП Гугенберг, главный куратор ДНВП в «Стальном шлеме» и правый католический священник. Как минимум, два года эти радикальные националисты мечтали о сильном правительстве, но сами не могли его создать. Вместо них это сделал Гитлер. Немецкие элиты наконец-то получили свои штурмовые батальоны. Нацисты мертвой хваткой вцепились во власть. Со старым режимом было покончено.
В этом Германия отличалась от Италии, где в фашистском полуперевороте участвовал почти весь правящий класс. У немецких элит было много колебаний. В сущности, в отношении элит к нацизму отражалось отношение народа в целом. Менее всего поддерживали нацизм силы, причастные к современному капиталистическому развитию. Крупные промышленные и финансовые воротилы не сопротивлялись Гитлеру, но и не спешили ему помогать. Главную поддержку нацистам оказали ошметки старого порядка, стоящие в стороне от актуальной классовой борьбы. Кризис они восприняли так, как видел его Карл Шмитт: «армии масс», классовые и националистические, вторглись в пространство парламентских дискуссий либералов и консерваторов, а также (через социальные программы) в исполнительную власть. Государство перестало быть третейским судьей и утратило способность арбитража. Чрезвычайные полномочия, дарованные рейхсканцлеру (за что частично несет ответственность великий социолог Макс Вебер и за что так настойчиво ратовал прославленный юрист Карл Шмитт), дали долгожданную передышку. Но — здесь они снова соглашались со Шмиттом — новое государство нуждается в новой элите. Почему бы нам ею не стать? Не успели — новой элитой стали нацисты.
КРИЗИС КЛАССОВЫХИ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ТЕОРИЙ НАЦИЗМА
Выше я представил четыре эмпирических возражения чисто экономическим и классовым теориям нацизма:
1. Веймарская республика продолжала деградировать и при хорошей, и при плохой экономической ситуации, постепенно теряя поддержку избирателей и буржуазных партий. На фоне Великой депрессии этот процесс ускорился, что имело серьезнейшие последствия. Нацизм уже стал весомой силой в Германии, но, по всей видимости, именно Великая депрессия расчистила ему путь к власти. Это самый неопровержимый постулат экономической теории фашизма. Однако вполне вероятно, что общий кризис Веймарской республики зависел не только от экономического упадка.
2. Слои населения, составившие социальную опору нацизма, были обеспокоены классовой конфронтацией, но не были в нее непосредственно вовлечены. Менее других они пострадали от кризиса и связанных с ним экономических лишений.
3. Капиталисты были причастны к ослаблению демократического правительства, но не были главными виновниками его крушения, так же как и не были прямыми пособниками нацистского переворота. Они не поддерживали Веймарскую демократию, но, как правило, не поддерживали и нацизм.
4. Кризис и патовая политическая ситуация длились слишком недолго и были лишены политических инициатив. Сами по себе они не могли стать причиной окончательного разрыва с демократией, если, конечно, она не успела получить чувствительные удары до того (на это также обращается внимание в: Kershaw, 1990).
В сущности, классовые теории фашизма уже несколько десятилетий пребывают в упадке. Кил (Kele, 1972), Мейсон (Mason, 1995), Меркл (Merkl, 1980: 153) и Эли (Eley, 1983) независимо друг от друга установили, что нацизм поддержала значительная часть рабочих. Более современные исследователи с большой неохотой пересмотрели свои взгляды на классовую теорию и в чем-то солидаризовались с самими нацистскими теоретиками. Стачура (Stachura, 1993) отказался от своих прежних классовых интерпретаций (Stachura, 1975: 58; 1983b) и начал утверждать, что ключом успеха нацистов был национализм, востребованный во всех слоях немецкого общества. Фолтер (Falter, 1991: 51, 169–193) рассматривает нацистов как массовую национальную партию «народного протеста». Мюльбергер (Mühlberger, 1987: 96, 124; 1991: 202–209) и Чилдерс (Childers, 1984; 1991) сходятся в том, что нацизм был движением скорее национальным, чем классовым, что и лишило его логики и последовательности. Нацизм, говорит Чилдерс, был
исключительно разнородной коалицией социальных сил. У него была необычайно широкая, но крайне зыбкая опора… Социально разнохарактерные элементы поддержки национал-социализма сформировали политически нестабильную вертикаль, признаки ее будущего вырождения были заметны уже на выборах 1932 г. Нацизм не был интеграционным социальным движением, тем, что его лидеры называли Volksbewegung. На самом деле НСДАП была крайне неустойчивой партией, собравшей протестные голоса и пришедшей к победному финишу благодаря экономическому кризису. Тех, кто проголосовал за нацизм, объединяли обида, фрустрация и страх (Childers, 1984: 53).