По-видимому, здесь необходимо обратить внимание еще на два фактора. Во-первых, антисемитизм был стержнем националистической идеологии в этой части Европы (а также восточнее, как я покажу в следующем томе). Паркинсон дает этому психологическое объяснение:
…характерный австрийский… антисемитизм, проникнутый завистью и злобой, можно объяснить лишь психологическим состоянием, в котором оказались австрийцы. Их неотвязно мучил комплекс неполноценности по отношению как к немцам, так и к евреям; не в силах выместить злобу на немцах, австрийское большинство пресмыкалось перед ними и с удвоенной силой отыгрывалось на евреях (Parkinson, 1989: 327).
Однако не следует забывать, что до войны евреи-космополиты считались (и не без оснований) сторонниками Габсбургской правящей династии, настроенной против националистов. Как отмечал Каутский, все популистские движения обвиняли евреев в поддержке ненавистного режима. Такой антисемитизм звучал еще до 1900 г. в идеологии популистского движения Шёнерера. Затем христианско-социалистская администрация Вены во главе с мэром Люгером объявила врагами Австрии «жидомадьяр». Во всех странах, образовавшихся после распада Австро-Венгерской империи, евреи стали козлом отпущения за все грехи абсолютизма (Sugar, 1971: 154), а в самой Австрии их еще считали и главными виновниками гибели государства. После 1918 г. евреи были бельмом на глазу, постоянным напоминанием о катастрофическом Габсбургском многонациональном эксперименте. Мы уже упоминали о «народнической» идеологии интеллектуалов Вены и Мюнхена, которая непосредственно предшествовала немецкому нацизму. В 1920-1930-е эта идеология была широко востребована политической элитой страны: рожденную в правых кругах, ее постепенно подхватывали и левые (Whiteside, 1966; Carsten, 1977: гл. 1, 5). И этому органическому национализму, теперь воплощенному в немецких националистах, евреи в самом деле были враждебны.
Во-вторых, нацистские идеологи в Австрии, как и в Германии, возлагали на евреев вину за обострение классовых конфликтов. Разве не евреи крупнейшие финансисты страны, и разве не евреями являются самые известные «красные»? Доля истины в этом была. Многие (хоть и не все) видные капиталисты и социалисты в самом деле были евреями. Считается, что 75 % евреев Вены голосовали за социалистов. Нацисты воспринимали мир в черно-белых тонах: с одной стороны идеализированная германская нация, с другой — ее враги: международный/еврейский капитал и варварский восточный «жидобольшевизм». На место немецкой нации австрофашисты подставляли австро-германское национальное государство, но врагами видели все тех же евреев (хотя ненавидели их также по религиозным и расовым причинам). Антикапиталистический популизм импонировал многим рабочим, далеким от социалистической идеологии (в конечном счете, даже многие социалисты примкнули к фашистам), а антибольшевистский национализм был популярен в среднем классе, провинции и среди крестьянства. Как и в других странах, широкую поддержку приобрела идея сильного государства, которое «настучит по головам» обоим враждующим классам. Но, как и в других восточноевропейских странах, головы эти представлялись характерно семитскими.
Евреи, будучи символом всего национально чуждого, заодно с коммунистами стали главными кандидатами на тотальную чистку. Поскольку в коренной Австрии уже не оставалось иных этнических и религиозных меньшинств, главный удар обрушился на евреев. В народном сознании евреи оказались сразу и классовыми, и национальными врагами. Западной христианской цивилизации всегда был присущ антисемитизм. Но в межвоенный период он поднялся на новый уровень, дошел до идеи систематических чисток, до представления о том, что устранение евреев снизит классовый конфликт и укрепит целостность нации.
Проблема материалистического объяснения антисемитизма, да и фашизма в целом, связана не с тем, что материальные интересы и экономическое ущемление якобы неважны. Проблема в том, что материальный интерес сам по себе не приводит автоматически к тем или иным политическим убеждениям. Между ощущением личной экономической угнетенности и тем, чтобы стать антисемитом, консерватором или социалистом, лежит широкое поле идеологии и политики — и нельзя перейти это поле, не столкнувшись с многочисленными политическими движениями, каждое из которых постарается убедить нас в том, кто наши друзья, а кто враги. Если враг или друг трактуется как «класс» или «нация», то наш личный житейский опыт не в силах определить истинность этого утверждения — мы можем лишь поверхностно оценить степень его достоверности. Поэтому в поисках истоков массового антисемитизма необходимо обращаться к политике и идеологии, рассматривая их влияние на социальные структуры, более мелкие, сложные и тонкие, чем нация или класс.
Особенно верно это для Австрии. Да, австрийский фашизм в целом имел выраженную экономическую мотивацию, но о важнейшем его компоненте — агрессивном и жестоком антисемитизме — этого сказать нельзя.
ЗАГОВОР ЭЛИТЫ?КЛАССОВЫЕ МОТИВАЦИИ
Был ли австрийский фашизм заговором элиты, как в Италии (или в меньшей степени в Германии)? Помогал ли правящий класс фашистам, чтобы те, вопреки собственным утверждениям о «единой нации, преодолевающей классовый конфликт», обуздали низшие классы? С австрофашистами ответ очевиден — да. «Хаймвер» находился в тесных отношениях с церковью, армией и имел значительную финансовую помощь от политически активных капиталистов (хотя таких было и немного), когда они убедились в слабости республиканской власти[39]. Режим Дольфуса стал продолжением прежнего режима, но с поддержкой современных капиталистов. Его дефляционная экономическая политика проводилась в интересах крупных землевладельцев и промышленников. После того как гитлеровский режим провозгласил в Нюрнберге расовые законы рейха, даже еврейский капитал, в ужасе перед нацистами, начал поддерживать их соперников австрофашистов. Некоторые австрийские капиталисты опасались также конкуренции с германским бизнесом в случае аншлюса. Таким образом, правящая элита и капитал начали демонтаж республики, чтобы заменить ее австрофашизмом. Австрофашизм был креатурой элиты и промышленников в куда большей степени, чем в Италии или Германии. Напротив, австрийских нацистов поддерживали лишь владельцы германских предприятий. Правящий класс по большей части с крайним подозрением относился к радикальному популизму нацистов. Его прямая ответственность за приход нацистов к власти невелика.
В чем состояла мотивация элиты австрофашизма? Была ли она непосредственно классовой? Некоторые открыто это признавали, ссылаясь, как и в других странах, на самозащиту, — они, мол, защищают свои права на собственность и прибыль. Они утверждали, что выбрали фашизм как единственный ответ на социалистическую угрозу. Рассмотрим их аргументацию. Во-первых, говорили они, социализм провозгласил «революцию» и тем поставил под угрозу капиталистическую собственность. Действительно, в 1918–1919 гг., после краха Габсбургской империи, австрийские социалисты провозгласили курс на революцию. Но тут же сами ее испугались: распустили советы рабочих и солдатских депутатов, потребовали прекратить демонстрации, поддержали республиканскую конституцию и не рискнули провести кадровые чистки в армии и государственном управлении. Хотя, в противовес «Хаймверу», они и создали свой «Шуцбунд», это было скорее мерой самозащиты. Позже они не вошли в коалиционное правительство, оставшись верными марксистской догме: социалисты — это партия пролетариата, другие партии представляют враждебные классы, никакое сотрудничество между ними невозможно. Социалисты также считали (и не без основания), что их хотят втянуть в правительство, чтобы потом повесить на них вину за безработицу, вызванную Великой депрессией. Эта непримиримость была тактической уступкой левому крылу партии. Тактически она сработала: левые социалисты не перебежали к коммунистам. Но в стратегическом смысле это была катастрофа. Произошла поляризация политического спектра страны, насилие (которое лучше удавалось правым) стало единственным инструментом решения проблем, что дало возможность социал-христианам начать вычищение социалистов из армии и государственного аппарата. В 1933 г. социалисты начали отчаянно лавировать и даже пошли на компромисс с Христианско-социальной партией. Но было поздно, социал-христиане взяли твердый курс на авторитаризм (Gulick, 1948: II, 1266–1278).
В действительности социалисты в Австрии уже давно стали буржуазными демократами и реформистами. Реформистское крыло было сильнее всего в так называемой «красной» Вене, где региональное управление контролировалось социалистами, получившими по конституции обширные полномочия, включая налогообложение. Муниципальное строительство, образование, социальная поддержка малоимущих были достаточно скромными по бюджету, но этот бюджет составлялся с помощью прогрессивного налогообложения, что раздражало и средний, и высший класс. Масштабное строительство муниципального жилья стало символом межвоенной социал-демократии, а перераспределение доходов — источником бюджетных поступлений (Gruber, 1985; Marcuse, 1985). В результате под ударом оказались доходы богатых, как это обычно и бывает при проведении социально ориентированной политики. Так приобрела актуальность и вторая мотивация имущих классов — страх за свою прибыль. В краткосрочной перспективе этот страх, возможно, был оправдан. Но в долгосрочной перспективе такое перераспределение не снижало прибыли. Этот агрессивный реформизм был на деле полным аналогом тех реформ, что провели чуть позже шведские и датские социалисты, — или тех, что провела после Второй мировой войны, при большем общественном согласии, Вторая Австрийская республика и достигла этим впечатляющих макроэкономических результатов. Не это спровоцировало ответный удар фашистов. Поскольку большинство австрийцев, и особенно австрийских фашистов, жили не в Вене, едва ли достижения австрийского социализма могли стать в их глазах угрозой, требующей немедленного ответа.