Утверждалось также, что фашисты были вынуждены нанести ответный удар, чтобы прекратить пропаганду забастовок, агрессивную риторику, а временами и уличное насилие, чинимое левыми. Но уровень забастовочного движения в Австрии на самом деле не был высоким, а левое насилие после 1920 г. практически прекратилось. Забастовки достигли максимума в 1931 г. и почти сошли на нет в 1934 г. в результате Депрессии и умеренных репрессий. Существовавший полуавторитарный режим был консерваторам вполне по вкусу, и вряд ли бы они его променяли на фашизм или нацизм только из-за забастовок.
Правые часто критиковали социалистов, ссылаясь на одну из статей партийной «Линцевской программы» 1926 г. По их мнению, в ней провозглашалась диктатура пролетариата. Есть смысл процитировать эту статью:
Социал-демократическая рабочая партия должна… оставить за собой право уничтожения классовой власти буржуазии демократическими методами. Но если, вопреки усилиям Социал-демократической рабочей партии, буржуазная контрреволюция будет угрожать демократическим устоям общества, то тогда рабочий класс будет вправе захватить государственную власть через гражданскую войну. И если буржуазия будет сопротивляться революционным переменам, к коим будет стремиться правительство победившего рабочего класса, с помощью злонамеренных мер экономического принуждения, или путем бунта, или вступив в сговор с иностранными контрреволюционными силами, то в качестве ответной меры рабочий класс будет вынужден сломить это сопротивление буржуазии, обратившись к диктатуре (Lowenberg, 1985: 73–74).
Читать этот пассаж — сущая пытка, но, вникнув в него, невозможно обнаружить ничего угрожающего: законно избранное правительство или партия заявляет о своем праве на самооборону в случае агрессии — и не более. В действительности австрийские социалисты демонстрировали крайнее, даже самоубийственное нежелание отвечать на провокации правых (Stadler, 1981). Их боевая организация «Шуцбунд» была немалой по численности (80–90 тысяч), но плохо вооруженной и обученной. Насилием они отвечали только на насилие и действовали лишь в рабочих кварталах. В отличие от фашистских и нацистских штурмовиков, они редко покидали свои пролетарские гетто. Они никогда не пускались на провокации, что было обычной тактикой фашистов. Естественно, что в реальных условиях марши и демонстрации часто перерастали в потасовки, где трудно было найти правых и виноватых. Но крупные мероприятия проводились под неусыпным надзором партийных лидеров, которые страшно боялись «провокаций» со стороны рядовых активистов (Botz, 1985). С уличным насилием у социалистов были связаны печальные воспоминания. В 1927 г. два националистических головореза беспричинно убили двух рабочих-социалистов и были оправданы сочувствующим им судом. Вспыхнул мятеж, запылал Дворец Правосудия. Игнорируя примирительные предложения социалистов, правительство социал-христиан распорядилось бросить на подавление мятежа вооруженную полицию, застрелившую то ли 85, то ли 90 человек из толпы. В официальном рупоре Христианско-социальной партии появилась статья под заголовком «Справедливое возмездие». Социал-христиане, пангерманские националисты, «Хаймвер» и нацисты в один голос кричали: «Большевики! Революция!» Рядовые члены соцпартии негодовали, но вожди быстро охладили горячие головы и ограничились парламентским протестом.
Социалисты прятали головы в песок до 1934 г. и дождались репрессий Дольфуса и яростных нападений «Хаймвера», грозивших перейти в ползучий путч. Обе силы пытались спровоцировать «Шуцбунд» на сопротивление, чтобы государство его уничтожило («Хаймвер» пытался провернуть то же с нацистами). Но теперь социалисты малодушно позабыли о праве на самооборону. Почти все руководство партии сдалось без боя и даже вступило в сделку с «Хаймвером», чтобы выторговать себе личную безопасность. В марте 1933 г., когда Дольфус прекратил заседания парламента, «Шуцбунд» был все-таки отмобилизован, но лишь в целях самозащиты. Однако сразу же после этого социалистический лидер Отто Бауэр призвал шуцбундовцев к нейтралитету в знак доброй воли. Правительство отблагодарило его тем, что распустило «Шуцбунд». В завершение этой истории в феврале 1934 г. глава «Шуцбунда» в Линце Рихард Бернашек поднял своих бойцов против местной полиции. Этому примеру последовало множество социалистических организаций по всей стране, вопреки прямому запрету партийного руководства, которое тот же Бернашек презрительно именовал «тормозами революции». Когда полиция уже выламывала двери, чтобы его арестовать, Бернашек успел позвонить по телефону и передать приказ: «К оружию!» — но было поздно. Лишенные руководства и координации, не обученные городским боям, социалистические боевики были смяты регулярными войсками, полицией и «Хаймвером». Их спровоцировали на запоздалое, обреченное на провал восстание. Если не считать событий в Испании, то в довоенной Европе это было самое крупное пролетарское выступление против фашизма, что еще раз свидетельствует о миролюбивом характере межвоенных социалистов.
Позже, уже в изгнании, Бауэр сокрушался о допущенной ошибке. В марте 1933 г., говорил он, социалистической партии следовало объявить всеобщую забастовку и пойти в наступление в соответствии с «Линцевской программой». «Мы оказались идиотами и поверили обещаниям Дольфуса… Это было ошибкой, самой роковой нашей ошибкой». В Австрии, как и в других странах, мастерами уличного насилия оказались не социалисты, а оба фашистских движения. «Хаймвер» гордился своими боевиками, хотя его руководство часто открещивалось от крайностей, которые позволяли себе рядовые штурмовики. Нацисты патетически называли себя «штурмовыми батальонами ужаса» и призывали к «беспощадной борьбе против тех, кто не знает пощады». Как и в других странах, в Австрии мы находим дисбаланс между жертвами насилия. Среди 859 погибших или серьезно раненых в гражданском противостоянии 1918–1934 гг. пострадавших социалистов было вдвое больше, чем фашистов (Botz, 1982: 303; Bukey, 1986: 120–137).
Вопреки утверждениям правых, австрийские социалисты в основе своей поддерживали демократию. В отличие от них, националисты двух лагерей являлись по большей части «случайными» демократами (это испанское понятие мы обсудим в главе 9). Они были демократами лишь до тех пор, пока демократия помогала им удерживать власть. Однако уступить ее социалистам конституционным путем они бы никогда не согласились. Окончательным их выбором стал авторитаризм и фашизм. Уже в 1920-е Христианско-социальная партия имела явно авторитарные замашки: на протяжении этого десятилетия подавлялись конституционные свободы, социалистов изгоняли из армейских рядов и гражданского управления, проводились избирательные репрессии, шло сотрудничество с «Хаймвером». Армию очищали и от нацистов. К середине 1930-х вооруженные силы были надежным союзником австрофашизма; позже, начиная с 1936 г., туда снова пробрались нацисты (Stülpfarrer, 1989: 194–195). Когда на страну обрушилась Великая депрессия, то под давлением фашистов австрийские националисты и социал-христиане окончательно расстались с демократией. Некоторые лидеры и активисты переметнулись в чужой лагерь, другие же резко поправели.
Однако в этом не было нужды. Вместо этого им стоило бы войти в широкую демократическую коалицию с социалистами, сделать им ряд уступок, поделить портфели в правительстве, демократизировать армию и полицию, провести экономические реформы кейнсианского типа для борьбы с кризисом. Или же австрийская власть могла бы крепко прижать фашистов и попробовать восстановить квазидемократический статус-кво середины 1920-х. Конечно, армия и полиция могли бы не согласиться проводить репрессии по отношению к «Хаймверу» (в 1934 г. они усмирили нацистов лишь наполовину и отказались это делать вообще в 1938 г.). Но, поскольку у социал-христиан был собственный репрессивный аппарат, их решение свидетельствует лишь о глубоко въевшихся в их плоть и кровь авторитарных симпатиях. Наконец, власть могла бы просто подготовить почву для новых выборов, сохраняя миноритарное правительство. Паули (Pauley, 1981: 80) соглашается с тем, что нацисты не смогли бы набрать больше 25 % голосов, но все же считает, что режим Дольфуса мог смещаться лишь вправо (при отсутствии союза с социалистами). Некоторые апологеты режима Дольфуса и Шушнига уверяют нас, что они подвергали социалистов репрессиям исключительно ради установления «временного авторитаризма», чтобы развязать себе руки для борьбы с нацистами. Это звучит неубедительно: вряд ли можно защитить демократию, подавив самую большую группу демократов. Нет: такие деятели, как Дольфус и Шушниг, выбрали авторитаризм. А когда политическая ситуация загнала их в угол, они выбрали не демократических социалистов, а фашистов, став их попутчиками и палачами демократии.
Изучение Линца, родного города Гитлера, подтверждает эти выводы. Все 1920-е Линц казался образцом демократии. В этом ему помогала конституция — в городском управлении были социалисты, но финансирование шло от социал-христианской администрации Верхней Австрии. Внимание исследователей обычно сосредоточено на Вене, которая имела конституционный статус провинции и могла повышать налоги, не вступая в компромисс с консерваторами. Но в Линце, как и в других городах, чтобы избежать экономического коллапса, двум администрациям приходилось сотрудничать и идти на компромиссы. В первые дни режима Дольфуса социал-христиане и даже немецкие националисты пытались оказать сопротивление авторитаризму, но это продолжалось недолго. Быстрее других почувствовала ветер перемен католическая церковь. Епископ Линца, давний сторонник правых радикалов, запретил политическую деятельность своему более либеральному клиру. Затем начала рассыпаться главная организация социал-христиан — Народная католическая ассоциация. Она погрязла в междоусобных распрях и оказалась совершенно ненужной при новом режиме. Социал-христиан Верхней Австрии принудили к повиновению, после чего Бернашек осуществил отчаянную попытку повернуть события вспять (Bukey, 1986: 39–74, 112–119). Некоторые консерваторы той поры пытались найти общий язык с демократами, но для большинства из них это было временной и случайной уступкой, а не д