Обе страны, таким образом, очень важны для общего понимания фашизма. Между ними было три важных отличия.
Во-первых, Венгрия (как и Австрия) потеряла в Первой мировой войне больше кого бы то ни было. Страна утратила 68 % территории и 59 % населения. Румыния же, став хозяйкой этих территорий (а также получив земли других проигравших — России, Австрии и Болгарии), больше кого бы то ни было приобрела. Во-вторых, значительные различия наблюдались в структуре сельского хозяйства. Венгерские «джентри» сохранили политическую власть после Первой мировой войны, аграрная реформа не затронула их благосостояния. В Румынии же было мало крупных поместий, а после аграрной реформы, направленной в основном против этнических меньшинств, их осталось еще меньше. Таким образом, в Венгрии преобладало крупное помещичье землевладение, а в Румынии имелся потенциально мощный крестьянский класс. В-третьих, Венгрия всегда была толерантна по отношению к евреям (довоенное время было для них «золотым веком»), Румыния же была самой антисемитской страной в Европе — до 1918 г. евреи там не имели права гражданства. Пусть эти факты удержат нас от прямолинейных обобщений, связанных с мировой войной, реакционными помещиками, традиционным антисемитизмом как факторами, повлиявшими на фашизм. Однако между двумя странами было и важное сходство. Это были страны-соседи со средним уровнем развития, не претендующие на статус великих держав. Эти две страны позволят нам расширить наше понимание фашизма.
Однако к венгерскому и румынскому фашизму никогда не относились всерьез. Их история плохо описана, более того — ее сорок лет искажали коммунистические историографы, вешавшие на фашистов малосодержательные ярлыки: «преступники», «ущербные», «люмпены», «мелкая буржуазия». Их называли маргиналами, даже описывали как единственных в стране антисемитов (см., напр., Lackó, 1969; Ránki, 1980). Падение коммунизма пока не привело к расцвету национальной исторической науки. Венгры и румыны по вполне понятным причинам не хотят признавать, что фашизм и антисемитизм были порождением их национальной жизни в период прошлого эксперимента с демократией. Так что объяснить венгерский и румынский фашизм нелегко. Скудость достоверных данных толкает некоторых венгерских историков в сторону самого простого объяснения — традиционной классовой теории. Венгерский фашизм, настаивают они, — по сути мелкобуржуазен. Иначе обстоят дела в Румынии — Юджин Вебер уже давно (Weber, 1966а) рассказал нам, что фашизм в этой стране поддерживали все классы. Мнения о венгерском фашизме разнятся. Английский предприниматель Джон Кейсер в 1939 г. сообщал в британское министерство иностранных дел, что «Скрещенные стрелы» — это
…прежде всего, национальное движение, требующее возврата потерянных территорий, во-вторых, движение среднего класса, желающего возвыситься до статуса капиталистов, в-третьих, движение народных масс, городских и сельских, пытающихся сокрушить капитализм. И второе, и третье движения входят в первое, и всех их объединяет антисемитизм.
Он добавляет, что популярность фашистов заставила правительство присвоить себе некоторые пункты их программы, что, по мнению Кейсера, «довольно опасно, поскольку может сыграть им на руку» (Vago, 1975: 354). Современные исследования подтверждают правоту Кейсера, а не теорию «мелкой буржуазии». Беренд (Berend, 1998: 142–143) подводит некоторые итоги. Он не вполне отказался от традиционной классовой теории, которую мы обсуждали в первой главе, ибо обнаруживает в восточноевропейском фашизме «люмпен-интеллигенцию и деклассированных личностей из разных социальных страт». Тем не менее исследователь указывает на то, что фашистские партии Венгрии и Румынии (а также Хорватии и Словакии) «имели популистский рабоче-крестьянский характер». Сёллёши-Жанзе (Szöllösi-Janze, 1989) приходит к схожим выводам. Исходя из собранных данных, он заключает, что венгерский фашизм был народным движением угнетенных масс, возглавляемых «отверженными» элитами. Все это верно. Но мы должны выйти за рамки классовой теории и понять, каким образом государственные, секторальные и этнические конфликты, переплетаясь с социальными, заложили фундамент венгерского и румынского фашизма.
ВЕНГЕРСКИЙ СЮЖЕТ
Надежды на либеральную демократию в новорожденной Венгрии увяли уже в 1919–1920 гг. Революционное коммунистическо-социалистическое правительство Белы Куна попыталось вернуть некоторые территории, утраченные после войны, и оспорить тяжелые условия мира, навязанные Антантой. Но левое правительство пало под ударами румынских и других иностранных интервентов. Окончательно покончили с венгерской революцией ультраправые националисты — «Белое ополчение», провозгласившие так называемую «Сегедскую идею» по имени приграничного города Сегед, который был их центром. «Сегедская идея» призывала к войне с «жидобольшевиками»: понятие, заимствованное у русских белогвардейцев времен Гражданской войны, а здесь обоснованное тем, что в правительстве Белы Куна из 26 министров и вице-министров 20 были евреями. «Белые» беспощадно истребили множество коммунистов и евреев, остальные были отправлены на принудительные работы — в трудовые батальоны — строить дороги (трудармия воскреснет в годы войны как способ решения «еврейского вопроса»). Однако с конструктивными идеалами у «Сегедской идеи» обстояло хуже. Партия подняла на щит органический национализм (Венгрия не принадлежит ни Западу, ни Востоку, у нее «третий путь», но только для мадьяр) и расплывчатую идею сильного государства. В этой комбинации уже были предпосылки для фашизма, а в 1920-е его сторонники, обратившись к итальянской модели, выработали так называемый «фашизм для приличных людей»: органический национализм, немобилизационный популизм и ограниченный корпоративизм.
Ядром этих протофашистских движений был «Союз героев», организация ветеранов войны и беженцев с «утраченных территорий», которых Венгрия лишилась в 1920 г. по Трианонскому соглашению. Известно, что среди этих беженцев преобладали армейские офицеры и гражданские служащие: они-то и стали основой имперско-ревизионистского движения за возвращение утраченных территорий. Беженцы составили 5 % населения Венгрии и свыше половины боевиков контрреволюционных парамилитарных формирований. От трети до половины их были офицерами, как правило, молодыми. Некоторые отряды были сформированы из студентов (чаще медиков), треть из которых была беженцами. Все эти подсчеты не вполне точны и не подкреплены серьезной фактологической базой. Поражение Белы Куна привело к массовой эмиграции левых и либеральных интеллектуалов, особенно евреев. В Венгрии прошла демилитаризация, страну возглавило полупарламентское правительство. У нас есть некоторые данные о депутатах парламента правого крыла. Беженцы были избыточно представлены во всех партиях, но более всего в крайне правой (KNEP) — с долей 6,9 (в семь раз выше нормы), вдвое превышающей долю 3,3 среди центристских депутатов. Депутаты-беженцы, как правило, были моложе и лучше образованны (Braham, 1981: гл. 1; Mócsy, 1983: 126–129, 137–138, 146, 172–174).
Победа правых в гражданской войне позволила старому режиму почти в полном объеме восстановить власть, утраченную в 1918 г., а также освежить себя «новой кровью» радикально правого молодого поколения — ветеранов и беженцев. Венгрия оставалась монархией, но без монарха, на трон не нашлось достойного претендента. Исполнительная власть находилась в руках регента, адмирала Хорти (это был адмирал без флота, поскольку урезанная страна лишилась выхода к морю). Старый управленческий аппарат сохранился практически без изменений. Режим был полуавторитарным, в том смысле, который мы придавали этому понятию в главе 1: избранный парламент и Хорти как глава исполнительной власти оставались независимыми друг от друга. Однако к выборам была допущена лишь меньшая часть населения, а в сельской местности голосование проводилось открыто, что вело к коррупции и злоупотреблениям, особенно со стороны старорежимных помещиков. Коммунистическая партия была запрещена, печать серьезно цензурировалась. В 1920 г. был введен numerus clausus (ограничительная квота) — первый антисемитский закон в послевоенной Европе, ограничивший число евреев в университетах 6 % от общего числа студентов. Сам Хорти начинал как консерватор, но со временем сильно сместился вправо. Он официально поддержал «Сегедскую идею» и, как сообщали британские дипломаты, не скрывал своей ненависти к евреям, коммунистам и мирным соглашениям (Vago, 1975: 174). Однако он не был радикальным народным вождем и проводил сдержанную политику. В 1920-е премьер-министр Бетлен объявил курс на западную демократию, оговорившись, впрочем, что страна для демократии еще не созрела. Правительство пыталось проводить более центристскую политику, изолируя радикальных «сегедских» правых. В 1928 г. ограничительная квота для студентов-евреев была увеличена, однако общий принцип ее сохранился (Sakmyster 1994; Ságvári, 1997: 406; Berend, 1998: 140–142).
Но силы старого режима не дали провести настоящую земельную реформу. Власть реакционных помещиков оставалась незыблемой, голос крестьян так и не был услышан. В Венгрии не было ничего похожего на румынскую крупную Национальную крестьянскую партию, слабы были и социалисты. У венгерского парламента практически не было шансов освободиться от диктата исполнительной власти и старого режима. Правые набирали силу на популярном в обществе имперском ревизионизме. Начиная с 1867 г. венгры, по сути, были имперской нацией — пусть и недолго, но они управляли половиной Габсбургской империи; венгерский национализм был овеян славой героического прошлого, долгой борьбы против турок и Габсбургов. Как и в Сербии, прошлое страны породило национализм, который сторонний зритель мог бы назвать имперским — в конце концов, мадьяры подавляли другие этнические группы, — однако сами мадьяры воспринимали его как своего рода «теологию освобождения». Потеряв государство, мадьяры (как позже сербы) утверждали, что теперь им нужна не империя, а свобо