Однако обратимся напрямую к вопросу о классовом составе фашизма. Чаще всего его объяснения звучат прямолинейноматериалистически. Фашизм якобы породила «пролетаризация среднего класса» и «перепроизводство интеллектуалов» (Janos, 1970: 210–211; Nagy-Talavera, 1970: 69; Rothschild, 1974: 178, 308; Vago 1975: 320; 1987: 286). Утверждается, что бурное развитие университетского образования привело к нехватке рабочих мест. В результате студенты и невостребованные специалисты начали протестовать, а поскольку большинство из них принадлежало к семьям среднего класса, протест их был не левым, а правым. Еврейских студентов было много, их шансы на карьеру были значительно лучше, что привело к взрыву антисемитских и фашистских настроений, — пишут британские дипломаты (Vago, 1975). Евреи повсюду захватывали лучшие места, и это вызывало раздражение национального среднего класса, — подтверждает Ротшильд (Rotschild, 1974: 196). Справедливо ли это?
«Перепроизводство» было неизбежным в первые годы после войны, когда венгерские госслужащие, офицеры и студенты были вынуждены вернуться на свою этническую родину, которая не могла обеспечить им работу по профессии. Такой же эффект могла дать и Великая депрессия. Тем не менее дефицит рабочих мест не может быть объяснением расцвета фашизма в конце 1930-х, когда экономика устойчиво росла (Barany, 1971). Экономическими благодетелями Венгрии стали немцы — главные потребители венгерского сельскохозяйственного продукта. Это дало право венгерским фашистам утверждать, что нацистская Германия спасла их от «паразитической тирании еврейской финансовой олигархии». Таким образом, если экономический коллапс и был причиной появления раннего венгерского фашизма, то его последующее развитие и превращение в массовое движение шло на фоне стабильного экономического роста.
Может ли тезис о «перепроизводстве» иметь отношение к радикальному органическому национализму и антисемитизму? Практически нет. Как и в Австрии (и снова за исключением студентов и некоторых профессий), венгерские фашисты вышли из тех социальных и профессиональных слоев, где никакого еврейского «засилья» не было. В среднем классе фашистами становились государственные чиновники и армейские офицеры, среди которых евреев быть попросту не могло. Уже в первые годы своего правления Хорти умиротворил правых, очистив от евреев и либералов государственную службу и образование, а также расширил школы и университеты и содержал огромный штат госслужащих, среди которых евреев быть не могло. Недовольство в государственном секторе занятости могло быть вызвано бюджетным кризисом во время Великой депрессии, но потом начался экономический рост. И при любой экономической погоде управленческий сектор был перенасыщен правыми радикалами, а в школах и университетах пестовался ультрапатриотический национализм, на котором и выросло молодое поколение фашистов. Преходящие экономические факторы, по-видимому, практически никак не повлияли на генезис фашизма.
В авангарде раннего фашизма стояли ветераны фронта, и важнейшим бастионом венгерского фашизма была и оставалась армия. Современники считали, что в конце 1930-х от 40 до 50 % военнослужащих были настроены профашистски (Джон Кейсер называет цифру 80–90 %). Одни говорили только об «офицерах», в словах других подразумевалось, что фашистами были и нижние чины. Всегда уточняли, что наиболее тяготеет к фашизму армейская молодежь. Кроме кадровой армии, были и так называемые «люмпен-гвардейцы» — парамилитарные отряды из бывших военнослужащих, поддерживавших фашизм. Впрочем, я не смог разыскать подробной информации по этой теме. В конце 1930-х армия не испытывала экономических затруднений, практически не было в ней и евреев. Армейский фашизм обязан своим возникновением другим факторам. Ультраправая этика и эстетика — восторг перед порядком, иерархией, дисциплиной — всегда по понятным причинам импонирует военным; однако венгерская армия оказалась более, чем какая-либо иная, уязвима для этого соблазна. Офицерский корпус по традиции рекрутировался в основном из контингента, склонного поддерживать национальное государство — госслужащих и людей свободных профессий, не связанных с производством или торговлей. В армии служило много немцев-швабов, включая 21 из 27 генералов в 1941 г. (Janos, 1982: 253). Таким образом, венгерская армия стала сплавом немецких, австрийских и мадьярских традиций с добавлением новейшего германонацистского милитаризма. Во время войны она оставалась пронацистской, антикоммунистической и резко антисемитской. В 1944 г. Хорти хотел вслед за Румынией перейти на сторону антигитлеровской коалиции, однако понимал, что армия его не поддержит. В конечном счете венгерским военным удалось не замарать себя участием в холокосте — и тем не менее они оставались союзниками Германии «до последнего часа» (Gosztony, 1985; Szöllösi-Janze, 1989: 194–201; Ránki, 1971: 69).
Антисемитизм в областях, где фашисты приобретали особую популярность, был направлен не вовнутрь, против «своих» евреев-конкурентов, а наружу — против господства евреев в торговле и финансовом капитале. Равно возмущали фашистов как финансовые воротилы из Будапешта, так и деревенские лавочники и ростовщики. Неприятие евреев шло рука об руку с классовой ненавистью рабочих и крестьян к капитализму. Парадоксальным образом в этот стереотип вписывался и прямо противоположный образ еврея-социалиста. Социализм в начале XX века еще не успел набрать силу, но успел прельстить целое поколение молодых евреев-буржуа. В Венгрии в революционную борьбу включилось больше евреев, чем в любой другой стране. В разных выборках, начиная от Белы Куна и позднее, евреями были от 40 до 77 % социалистических лидеров (Janos, 1982: 177; Mendelsohn, 1983: 95). Буржуазия ненавидела Белу Куна по классовым причинам; многие молодые рабочие, плохо представлявшие себе социалистическую идеологию, могли видеть в нем просто чужака-еврея.
Как и в Австрии, были исключения. В венгерских университетах училось много как евреев, так и фашистов; так же обстояло дело в некоторых профессиях. Именно университеты стали рассадником антисемитизма. Несколько раз студенты устраивали демонстрации и уличные беспорядки, требуя введения ограничительных квот для еврейских абитуриентов. Подчинившись давлению, правительство ввело квоты в 1920 г., но отменило их в 1928 г. Но при любом раскладе 13 % еврейских студентов в университетах не представляли собой «сокрушительной» силы и не ставили под вопрос карьерные перспективы соучеников титульной национальности. Более того, их интересы даже не пересекались: мадьярские и немецкие выпускники, как правило, находили себе работу в государственном и управленческом секторе, евреи (по традиции) почти поголовно уходили в коммерцию. Их карьеры почти никогда не совпадали, следовательно, они и не были прямыми соперниками. Скорее различались их культурные традиции, что и вызывало трудности в совместном существовании.
Но что можно сказать о тех немногих элитарных профессиях, где интересы различных этнических групп действительно пересекались? Был ли фашизм в этом контексте реакцией на избыток дипломированных специалистов, пролетаризацию интеллигенции и еврейскую «угрозу»? Ковач (Kovacs, 1991) считает, что нет. Инженеры и врачи процветали всегда и никогда не относились к люмпен-интеллигенции. В самом начале столетия технократы сильно полевели, это было веянием времени, интеллектуальной модой. После краха дела Белы Куна, почуяв, куда дует ветер современности, они резко поправели. В 1937 г. все 23 инженера, избранных в парламент, представляли радикально правые партии. Ковач разделяет интеллектуальный фашизм на «технократическую» (инженеры) и «биомедицинскую» (врачи) профессиональные идеологии. Технократы связывали фашизм с научно-техническим прогрессом во благо государства, медиков вдохновляли расово-биологические идеи. В отличие от этих двух категорий, — пишет исследовательница, — юристы продолжали поддерживать традиционные старорежимные партии, поскольку их работа напрямую зависела от сохранения капитализма (и старого режима, добавлю я). Среди юристов встречались фашисты, но гораздо реже, чем среди врачей и инженеров. Среди врачей евреев было много, однако, — как считает Ковач, — фашистов-медиков волновала не столько конкуренция с евреями, сколько антисемитизм как часть национально-этатистской идеологии.
Итак, перепроизводство дипломов, профессиональная конкуренция с евреями и другие формы экономической депривации сыграли определенную роль в формировании фашизма (Великая депрессия тоже сказала свое веское слово), но в любом случае материальные мотивации были тесно переплетены с этническими.
Венгерский фашизм можно считать результатом секторального конфликта между мадьяро-немецким этатизмом и глобалистическим капитализмом, воспринимавшимся как «интернациональный» и «еврейский». К этому следует добавить классово-этнический конфликт, вылившийся в ненависть венгерских рабочих и крестьян к «инородческим» капиталистам. Первый конфликт сформировал венгерский радикально правый политический спектр в целом, второй имел непосредственное отношение к рождению фашизма.
КТО ГОЛОСОВАЛ ЗА ФАШИСТОВ?
Данные по выборам 1939 г. дают достаточно полную картину электоральных предпочтений рабочих и крестьян (Lackó, 1969; Ránki, 1980; Vago, 1987: 306–310; Szöllösi-Janze 1989: 153165). Коалиция «Скрещенные стрелы» набрала 25 % голосов в национальном масштабе. Лучшие результаты были получены в «красном поясе» — рабочих предместьях Будапешта. В коалиции с небольшой квазифашистской партией они получили 42 % голосов. Успех также сопутствовал фашистам среди шахтеров и беднейших крестьян. Чем больше рабочих проживало в том или ином районе Будапешта, тем больше голосов получали в этом районе фашисты. Чем слабее были позиции социалистов, тем больше голосов получали крайне правые: фашизм перетянул к себе тех, кто когда-то голосовал за левые партии. Запрещенная коммунистическая партия обратилась к своему электорату с призывом голосовать за «Скрещенные стрелы», самую пролетарскую, по убеждению коммунистов, партию. Социалисты сохранили свои позиции в старых пролетарских гетто. «Новый» рабочий класс оказался идейно шатким. Сёллеши-Жанзе считает, что молодое поколение рабочих было более восприимчивым к фашистской идеологии, чем кадровый рабочий костяк, но не приводит никаких цифр. Дик (Deak, 1966: 396397) полагает, что социалисты имели очень сильные позиции среди высококвалифицированных рабочих наиболее привилегированных отраслей промышленности, создавших свою замкнутую касту. Пролетарии, в нее не входящие, легко перехватывались популистскими и антисемитскими движениями.