жна быть либеральная демократия. Страна решила двигаться в этом направлении самым осторожным путем: была реставрирована монархия Бурбонов. Когда в 1981 г. именем короля Хуана Карлоса был осуществлен военный переворот, сам монарх колебался в течение нескольких часов. Говорят, что он обратился за советом к президенту Франции Валери Жискар д’Эстену, а тот, в свою очередь, спросил, как Хуан Карлос смотрит на то, чтобы стать последним правящим Бурбоном в Европе. Если такого желания нет, якобы продолжил д’Эстен, тогда стоит сохранить демократию. В итоге Хуан Карлос путч не поддержал, и тот сам собой сошел на нет.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В этой главе мы ставим два взаимосвязанных вопроса. Первый: кто и почему способствовал гибели испанской демократии? Мы видели, что предположение о том, не погубил ли республику левый и правый экстремизм в совокупности, вызвало массу споров. Тем не менее это безусловно справедливо для сельскохозяйственного юга и, в определенные моменты, для Астурии. Ответом на недовольство помещиков-южан стало выступление чернорабочих, которым нужна была земля. И для одних, и для других земля была важнее конституции. Компромиссная земельная реформа была возможна только извне. Помещики, контролируя местный региональный госаппарат, могли быть за свою судьбу спокойны. Рабочие, со своей стороны, могли захватить контроль над деревней и, если государство не применяло силу, переходили к отъему земли. Именно такая ситуация и сложилась в начале 1936 г., с приходом к власти «Народного фронта». Аналогично этому в 1934 г. астурийские шахтеры в какой-то момент решили, что им хватит сил захватить свой регион; в обоих случаях мы имеем дело с квазиреволюционными ситуациями, при которых классовый конфликт выходит из-под контроля лишь местных полицейских сил. На юг необходимо было массово перебросить Национальную гвардию плюс стратегические гарнизоны регулярных армейских частей; в Астурии пригодились бы подразделения регулярных войск. Если бы подобные события имели место в масштабах всей Испании, то мы бы могли говорить о том, что попытка революции, гражданская война и массовая политическая чистка суть обострения классовой борьбы. В этом случае политические события были бы обусловлены экономикой.
Однако в других частях страны классовые волнения носили, во-первых, асимметричный, во-вторых, преодолимый характер. Ни большинство капиталистов-промышленников, ни профсоюзы, ни помещики, ни крестьяне или сельские рабочие других регионов не были так рьяно настроены на победу любой ценой. Большинство нанимателей предпочитали республику, в которой царили бы законность и порядок, и эта республика должна была быть в худшем случае полуавторитарной. Большинство организованных рабочих выступали за республику в ее реформистском варианте, социализм и синдикализм. Найти компромиссы между силами разных классов удалось в рамках Jurados Mixtos, земельной реформы, а также национального и местного коалиционного правительства. Таким образом, экономический классовый конфликт в масштабах Испании в целом, конечно, дестабилизировал страну, но не привел непосредственно к падению республики и уж тем более к последовавшим массовым убийствам.
Те, на чьей совести гибель республики, не отличались симметричным распределением сил, каковое предполагает диалектика классовой борьбы. Левые были расколоты в вопросах средств и конституций. Большинство левых лидеров были реформистами, но попадались среди них и влиятельные революционеры. Большинство вооруженных рабочих и крестьян (возможно, даже на юге) на самом деле желали реформ. Они приветствовали республику, вступая в союзы с лидерами реформистов. Большинство осуществленных ими политических забастовок и захватов земель было направлено на то, чтобы гарантировать проведение и завершение республиканских реформ. Лишь немногие представители левых течений были настолько разочарованы в демократических институтах, что еще до начала войны ударились в парамилитаризм. Как и остальные европейские левые, они были жестоки и непримиримы на словах и во время шествий; создавалось впечатление, что они вот-вот начнут бить стекла и морды. За идею реформ ратовали и центристы-республиканцы — те более последовательно отстаивали парламентаризм.
Эти группы, с неохотного согласия большинства нанимателей и членов профсоюза, могли инициировать обстоятельную программу реформ, которая помогла бы снять градус народного недовольства и спасла бы республику. В том, что этого не произошло, частично виноваты они сами. Левый лагерь был расколот, действовал безответственно, провоцируя агрессивную риторику и бесчинства на низовом уровне. В этой разрозненности свою роль сыграла идеология: и марксизм, и анархо-синдикализм имели огромное влияние на современников и авторитет в интеллектуальной среде. На фоне этих учений трезвые прагматики казались более беспринципными, «с изъяном». Но эти теории были неприменимы к классовым отношениям в Испании в том виде, в каком их пытались применить, и контрпродуктивны для их приверженцев. Левоцентристы слишком безрассудно отдались своим целям: светскому государству и гражданскому контролю над армией, притом что эти задачи были еще не самыми безрассудными и укладывались в концепцию общей модернизации. У левых и левоцентристов также были разные приоритеты, поэтому они отказались поддерживать друг друга в борьбе с оппозицией, которая меж тем цвела буйным цветом в исполнительной вертикали. В правоцентристском лагере господствовали кумовские традиции «поворота» и пренебрежение либерально-демократическими идеалами, что попахивало коррупцией и скорой гибелью. Перечисленные неприятные просчеты не носили случайного характера: они коренились в самих левых и центристских течениях. Но это были действительно всего лишь ошибки: мало кто из совершавших их сознательно стремился задушить демократию.
Иначе выглядела ситуация на правом фланге: традиционалисты и корпоративисты, а также немногочисленные фашисты постоянно добивались исполнительных властных полномочий, несовместимых с республиканской демократией. «Акциденталисты» из Конфедерации автономных правых, которых было значительно больше, не имели столь ясной цели и не могли договориться между собой по конституционным вопросам. Однако все это многообразие фракций с куда большим почтением относилось к иерархии и в большей степени желало вернуть преимущества старого режима. Таким образом, акциденталисты и ультрас объединили усилия для противодействия масштабным республиканским реформам и через подконтрольные им исполнительные органы блокировали внедрения законодательства. В конце концов, столкнувшись с появлением правительства «Народного фронта» и реальными действиями рабочих и крестьян, они попытались уничтожить республику военными средствами и заменить режим авторитарным.
В этом особую роль играли классовые экономические интересы. Поначалу правые пытались защищать право собственности посредством полуавторитарных мер установления «закона и порядка», расширив полномочия исполнительной власти и введя практику переброски в нужные районы парамилитарных формирований. Однако экономические интересы правых оказались тесно переплетены с идеологической, политической и военной силой. Чрезмерную поддержку правым оказывала реакционно настроенная церковь, преследовавшая свои материальные и духовные цели и за счет огромного идеологического влияния сумевшая сделать правых популярными у народа. Церковь разжигала праведный гнев и помогала убедить народ в том, что есть цели более высокого порядка, чем конституция и политический прагматизм. Правые также использовали исполнительные полномочия госаппарата, старорежимным способом подчиняя себе и контролируя полицию, министерство внутренних дел и префектов. Их политика далее шла по нарастающей: они прибегли к «крайнему варианту» и объединились в совершенно недемократический союз с военной кастой. Каста была авторитарной и поощряла подавление классового и регионального недовольства, имела собственные давние интересы. Таким образом, большинство консерваторов в конечном счете оперлись на военную силу, разделявшую многие их принципы.
Те, кто считает и левых, и правых равно виновными, игнорируют существовавшее между этими сторонами очевидное неравенство. Я полагаю, причина этого кроется не в политической предвзятости: вероятно, дело в общем для гуманитарных наук пренебрежении вопросом отношений с военной силой. Мы должны понимать, что жестокость в политической борьбе бывает очень разного уровня. Волнения в Испанской республике нормальны для демократических стран, переживающих острый кризис: беспокойная предвыборная гонка, толпы, выходящие на демонстрации, волна забастовок, земельных захватов и локаутов как инструмент для того, чтобы диктовать условия; как спутник этих процессов — физическое унижение, запугивание, закулисные требования ввести полицию, подослать штрейкбрехеров, нанять группы физического воздействия (наблюдалось и с той и с другой стороны). Основные участники конфликта прибегали к этим методам и время от времени нарушали демократический и конституционный порядок. Борьба шла симметрично на левом и правом флангах, периодически сбиваясь на путь физического насилия, и основными целями были классовые. Однако не это уничтожило республику. Тенденция была такова, что вследствие насилия поддерживался моральный дух самых горячих сторонников, а вот умеренные легко отвращались и занимали на выборах противоположную сторону. Такой уровень насилия был контрпродуктивен — что абсолютно соответствует законам демократического общества.
Падение республики повлекло за собой насилие принципиально иного масштаба. На территории, чуть превосходящей половину страны, республика пала вследствие военного мятежа; из остальной Испании она была вытеснена армией — лучше организованной, более профессиональной, имеющей поддержку вооруженных сил двух основных фашистских держав. Разговоры левых о братстве, борьбе, силе и революции ничего не стоили по сравнению с боевой дисциплиной и организацией правых. Меня несколько удивляет, что Пейн (Payne, 1993: 383–384) на последних страницах книги, где анализируются общие причины падения республики, столько времени уделяет анализу агрессивной риторики основного защитника республики Мануэля Асаньи. Неужели он, говоря о жестокости и агрессии, не видит разницы между политической риторикой и артобстрелом? В конечном счете в стране установилось господство военной власти правых, которая свергла республику (представлявшую собой хоть и сравнительно хаотическую, но демократию), начала массовые убийства и на тридцать лет установила репрессивный диктаторский режим.