Томас Манн в романе «Доктор Фаустус» убедительно разоблачил идеи реакционного национализма, кастовости, каковыми были заражены многие немцы, убежденные в «избранности» немецкого народа, в его праве на духовную (а значит, и материальную, политическую) гегемонию.
И в Италии, особенно в предвоенные годы, «к сожалению, никто больше не хотел думать: разум был взят на подозрение, и в конце концов против него был начат процесс по всей форме. После иррационалистской оргии военная бойня была представлена как мистический ритуал, совершаемый перед алтарями неведомого божества. В повседневном языке... утверждался культ жестокости... а институты, которые по давней традиции унаследовали защиту ценностей мира и доброй воли, никогда открыто не выступали против... политических режимов, лидеров и правительств, которые систематически попирали самые древние и священные законы человечности, — писал прогрессивный итальянский философ Э. Гарин. — Верно также, что бывшие передовые писатели не чувствовали больше никакой необходимости в отлучении тех, кто приносил в жертву миллионы несчастных на алтари новых языческих культов. Все это было последним этапом трагического упадка критики и исторического разума. Путаница в умах, неясность идей были выражением неуверенности мира, который после крушения старых порядков не сумел создать новые»[190].
Разрешение кризиса «современного сознания» итальянские реакционные философы видели в реставрации «традиционной христианско-католической метафизики, которая будто бы всегда была хребтом всякой истинной и подлинной цивилизации, нерушимой основой всякой истинной и подлинной моральной концепции жизни», — отмечал Гарин и далее подчеркивал, что тем временем в Италии под сенью «реалистического» движения за возврат к ценностям традиции формировался фашизм[191].
Огромную роль в идейной подготовке фашизма в Италии сыграли Г. Д'Аннунцио и Э. Коррадини, решительные противники демократии и социализма, вдохновители национализма и империализма.
Габриоле Д'Аннунцио (1863—1938), поэт-декадент, проповедовал идеи самого исступленного обскурантизма и яростного национализма и шовинизма. Во всех его произведениях варьировались одни и те же мотивы: «Великая Италия» — наследница римской славы; Искусство — выше жизни, самое важное на свете — красота; людям нужна не правда, а Мечта; Страсть оправдывает любую жестокость. В политическом плане все это оборачивалось нападками на демократию, на «толпу», воспеванием культа силы и Вождя, восславлением войны как высшего проявления духовной силы и добродетелей народа[192].
Провозвестником и наиболее видным идеологом итальянского национализма выступал также и писатель Энрико Коррадини. Он основал в 1903 г. журнал «Реньо» («Государство»), который популяризировал националистические идеи, боролся против социализма, защищал доктрину сильного государства, стоящего над индивидуумами.
Коррадини решительно выступал против марксистского учения о классовой борьбе. Он доказывал, что противоречия существуют не между классами, а между нациями. В этой связи Коррадини и его сподвижники «обосновывали» теорию «европейской иерархии наций». Согласно этой «теории», Англия и Франция — это две «плутократические и статичные» нации, они богаты и самодовольны, у них есть колонии, они находятся в привилегированном положении. Наряду с ними есть две «пролетарские и динамичные» нации — Италия и Германия. У них нет колоний, они не могут обеспечить всех своих граждан работой, не могут поднять общий уровень жизни своих индивидов. Им необходимо наверстать то, чем они не обладают по вине плутократов. «Социалисты говорят, что буржуазия эксплуатирует рабочих, — писал Коррадини. — Допустим, что это так. Но нужно считаться с тем, что существуют пролетарские и плутократические нации. И подобно тому, как социалисты разъяснили пролетариату сущность и значение классовой борьбы, нужно разъяснить Италии ценность и смысл международной борьбы. Но международная борьба — это война? Ну что ж, пусть будет война. И национализм внушит Италии стремление к победоносной войне»[193].
Разоблачая Коррадини, который демагогически принимал позу борца против капитализма, но отнюдь не своего, итальянского, а английского, французского, американского и т. д., В.И. Ленин писал: «Итальянский империализм прозвали «империализмом бедняков»... А вождь итальянских националистов, Коррадини, заявлял: «Как социализм был методом освобождения пролетариата от буржуазии, так национализм будет для нас, итальянцев, методом освобождения от французов, немцев, англичан, американцев... которые по отношению к нам являются буржуазией»[194]. В.И. Ленин с предельной ясностью выявил смысл «дрянной книжонки» Э. Коррадини «Итальянский национализм»: «...Другие нации грабят много. «Социализм» состоит в том, чтобы наша маленькая и бедная нация догнала или догоняла грабящих много, чтобы и она пограбила больше!!»[195]
Итальянские футуристы во главе с Маринетти так же отчетливо демонстрировали свою приверженность национализму, прославляли войну, эту единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, уничтожительную деятельность анархистов — «прекраснейшие идеи, за которые можно умереть, презрев все слабое, женское». Одновременно они объявляли себя абсолютными противниками демократической партии и парламентской системы. Так, Маринетти провозглашал: мы хотим воспевать любовь к опасности, привычку к энергии и отваге. Главным элементом нашей поэзии будут: храбрость, бунт, дерзость. Если до сих пор литература воспевала задумчивость, неподвижность, экстаз и сон, то мы будем восхвалять наступательное движение, лихорадочную бессонницу, гимнастический шаг, опасный прыжок, оплеуху и удар кулака. Мы будем прославлять войну и т. д. и т. п.[196]
Под духовные знамена национализма и шовинизма стекалось все самое реакционное, самое развращенное, что имела Италия. Как отмечает Б.Р. Лопухов, идея необходимости для Италии новых земель и колоний находила своих приверженцев в самых различных слоях итальянского общества и проникла даже в рабочее движение[197].
В конечном счете националистическая фразеология, идеология «бедной и обиженной нации» служила оправданием агрессивных намерений итальянских монополий. Империалистические круги Италии жаждали новых колоний, богатых сырьевыми ресурсами; их агрессивность нашла свое наиболее яркое выражение в войне за захват Ливии в 1912 г. В то же время тот факт, что ряд территорий с преимущественно итальянским населением находился еще под владычеством Австро-Венгрии, давал идеологам итальянского империализма возможность хотя бы частично связать агрессивные империалистические замыслы с национально-освободительными задачами. Во всяком случае в период первой мировой войны возникло так называемое движение революционного интервенционизма во главе с Муссолини, спекулировавшее на идеях «сближения» социализма и национализма[198].
В сущности, упадок, деградация духовной культуры, обесценение нравственных ценностей и моральных норм, апологетика шовинизма и насилия были характерной чертой всей капиталистической Европы. Они были обусловлены ростом социально-экономической и политической неустойчивости буржуазного мира, которая порождала сомнения в стабильности и закономерности общественного бытия, в возможности познания и предвидения хода исторических событий. В результате культ разума, свойственный периоду поступательного развития капитализма, уступил место иному кумиру — интуиции, мистицизму и иррационализму, а в общественно-политической сфере — волюнтаристскому активизму.
Наиболее популярным теоретиком иррационализма в Европе начала XX в. был французский философ А. Бергсон. Он отрицал познавательную силу разума, во всяком случае доказывал, что возможности интеллекта ограничены в основном познанием неодушевленной материи, тогда как «жизнь», «живое» познается только посредством интуиции, мистического озарения. Бергсон отрицал интеллект, разум еще и потому, что его свойствами являются умозрительность, пассивность и т. п., в то время как интуиции якобы присущи активность, действие. «В целом бергсонизм, — пишет советский ученый В.Н. Кузнецов, — способствовал усилению в искусстве антиреалистических тенденций, а в политике — авантюризма и волюнтаризма»[199].
Разумеется, нельзя сводить истоки идеологии фашизма исключительно к неизбежному усилению иррационализма в буржуазной философии.
Действительно, в буржуазной философии всегда существовали и противодействовали две тенденции: рационалистическая и иррационалистическая. Рационалистическая (как правило, прогрессивная) была связана с реальной действительностью. Иррационалистическая, напротив, как правило, была консервативной, вела к мистике и формализму, отдавала предпочтение субъекту перед объектом, форме перед содержанием. Иррационализм — это, в сущности, обскурантизм, бегство мысли в агностицизм, страх перед новым, уход в мир грез, возвращение к мифу и т. д. и т. п. Поэтому Клаус Манн, старший сын Томаса Манна, был прав, когда писал, как опасно для писателя, ученого, просто человека искать прибежище в иррационализме: «Словно можно сказать, будто есть закон, гласящий, что слишком явное влечение к иррациональному почти механически приводит к реакции в политике, если яростно этому не сопротивляться. Начинают с эффектного жеста, объявляя войну «цивилизации», — жест, я знаю, кажется очень привлекательным интеллектуалу. И вдруг оказывается, что вы уже за культ силы, вы уже за Гитлера»[200]